"Иван Василенко. Подлинное скверно" - читать интересную книгу автора

городовому: у городового глаз был наметан, он брал бесплатного любителя
музыки за шиворот и выпроваживал вон из "круга".
Кусты были колючие, но, когда на дирижерский мостик музыкальной
раковины поднимался свободный художник Минолла, итальянец с большим бледным
лбом, черной бородкой и волнистой шевелюрой, я забывал о шипах, о городовом
и о том, какая кара ждет меня дома за самовольную отлучку и разодранную в
кустах рубашку.
Я прикрываю глаза и вижу длинную золотую нить Она спускается с высоты.
Вот нить коснулась куста, под которым я сижу, и оплела его золотой паутиной.
Куст затрепетал, наполнился тонким дрожащим звоном. Что за чудесная нить!
Откуда она? А, это в золотую нить превратился голос жаворонка: маленькая
птичка вьется в небе и поет, поет, поет, упиваясь светом и теплом солнца.
Вдруг, затрепетав, голос жаворонка оборвался, и распалась с жалобным звоном
золотая сеть на кусте.
Я открываю глаза и сквозь листья вижу черную фигуру дирижера, сходящего
с возвышения. Ни золотой нити, ни голубого неба. Только что-то внутри меня
звенит тонким хрустальным звоном, готовым вот-вот замереть. Всем существом
своим я тужусь удержать в себе этот звон, нов нескольких шагах от меня
шаркают подошвами по гравию мужчины с фатовскими усами, что-то шепчут своим
дамам в шляпках с искусственными цветами и потом гогочут. Звон в моей груди
обрывается. Я сижу прибитый, растерянный, ничего не понимающий, пока на
возвышение не поднимется человек в черном фраке, с волшебной палочкой в
руке.
Я опять прикрываю глаза, и мне чудится, будто я плыву в лодке по синей
глади моря. За кормой что-то дремотно журчит, серебряные рыбки с тихим
плеском вырываются из воды и, сверкнув на солнце, исчезают. Душе моей легко
и просторно. Это чувство так полно охватывает меня, что исчезают и лодка, и
море, и остаюсь только я да ласковый ветерок. Одним лишь дыханием я плыву по
воздуху, то стремительно поднимаясь, то плавно опускаясь. Но вот издалека
доносится глухое бормотание, постепенно небо затягивается свинцовыми тучами.
Страшный удар грома, и я камнем падаю в воду. Седые волны перекатываются
через мою голову. Сквозь их рев я слышу чьи-то крики о помощи, проклятия,
женский плач, набатный звон. Что это? Гибель корабля? Пожар? Да, конечно же,
это тонет огромный пароход, подожженный молнией. Я хватаюсь за плывущее
обгорелое бревно и с невыразимым страхом смотр на черный дым и багровое
пламя, будто вырывающиеся из водной глубины. Скрежет железа, треск горящего
дерева, крики погибающих, колокольный звон - весь этот хаос звуков вдруг
сразу обрывается, наступает тишина, и в ней, в этой жуткой тишине, где-то
далеко возникает скорбное пение. Оно все ближе и ближе. И я смутно начинаю
различать черный плот, а на нем, в сумеречном сведе, женщину с распущенными,
как у русалки, волосами. Только она одна спаслась с утонувшего корабля.
Женщина гневно поднимает обнаженные руки к мрачному небу и с воплем
бросается в воду, туда, где осталось ее дитя. Еще удар грома - и все
стихает.
Так, по мере того как Минолла возвращался на свой мостик и принимался
водить в воздухе палочкой, передо мной возникали удивительные картины, и
душа моя то сжималась от страха, то испытывала блаженство покоя, то
гневалась, обливалась слезами.
В канцелярии суда я еще и месяца не прослужил, но все то, что там
суетилось, томилось, торжествовало, завидовало, ненавидело, интриговало,