"Алексей Варламов. Рождение" - читать интересную книгу автора

- Может быть, тебе чем-нибудь помочь? - спросил муж, наблюдая за ее
лихорадочными сборами.
Она посмотрела на него невидящими глазами:
- Узнай, где эта улица, - и протянула бумажку с адресом.
Больница находилась в одном здании с роддомом на краю большого поля и в
сумерках возвышалась над ним как застывший корабль с рядами освещенных окон.
В приемном отделении ей велели снять с себя все вплоть до белья, нательного
крестика и обручального кольца. Она отдала вещи мужу, и уже когда,
закутавшись в больничный халат, прощалась с ним, ее поразил его взгляд: он
смотрел на нее с жалостью и страхом, как смотрят дети на взрослых, когда
заболевают и им становится жутко оттого, что рушится целый свет. Он ничего
не говорил, а только держал ее за руку и смотрел, и она чувствовала на себе
этот взгляд и тогда, когда дверь за нею закрылась.
А мужчина медленно пошел домой в пустую квартиру. Его встретила
жалобным поскуливанием собака, он налил ей холодного супа, но сам есть не
стал и не раздеваясь прошел в комнату. Надо было что-то делать, но у него не
было ни желания, ни сил, и он сидел в кресле очень долго, пока совсем не
стемнело.
Прошло больше месяца с того утра, когда жена сказала ему, что
беременна. И если поначалу, давно уже не думавший о ребенке, он воспринял
это известие настороженно и отнесся как к какой-то помехе, то теперь снова,
еще больше, чем когда бы то ни было, и совсем иначе, чем в молодости, он
полюбил мысль, что станет отцом. Это точно давало ему некий шанс возместить
и исправить то, что казалось уже навсегда утерянным, и пусть не в себе, но в
своем ребенке осуществить неосуществленное им самим.
Особенно отчетливо он это понял в ту зябкую ночь в центре Москвы, в
негустой толпе защитников демократии, собравшихся под дланью Юрия
Долгорукого и внимающих страстным речам, - он понял, хотя никогда бы и
никому в этом не признался, что ему плевать и на судьбу страны, и судьбу
демократии, пусть все провалится в тартарары, пусть придет диктатор или
иноземный завоеватель, он не шевельнет и пальцем, потому что его собственная
жизнь была теперь нужна ребенку. Он смотрел на жену с надеждой и мольбою, он
был готов простить ей ее холодность, равнодушие, отчужденность, только бы
она родила здорового, крепкого сына, потому что иначе вся его жизнь и даже
та избушка на лесном озере, его странствия по лесам и болотам, все это
очарование и восхищение природой будут не выходом, а тупиком, все это имеет
смысл лишь в том случае, если будет кому подарить и оставить эти леса и
горьковатые запахи осени. И теперь, когда жену положили в больницу, когда
выяснилось, что с ее беременностью не все благополучно, он испытал ужас. Он
мог смириться с тем, что из него ничего не получилось, но мысль, что его еще
не родившемуся ребенку угрожает опасность, была для него нестерпима.
Видеться с женой он не мог, разрешали только звонить по телефону из
вестибюля. В этом нарядном, сверкающем вестибюле, украшенном несколькими
стендами с фотографиями, на все лады рекламирующими платные роды и аборты,
стояло два телефона. Вокруг них собиралась большая очередь, и, просиживая в
ней почти по часу, он невольно слушал, как ликующие, ошалевшие от счастья
отцы, бабушки и дедушки поздравляли рожениц и подбадривали тех, кто вот-вот
должен был родить, что-то возбужденно кричали, спрашивали, вырывали друг у
друга трубку и точно соревновались в том, чтобы наговорить как можно больше
ласковых слов. И ему в довершение ко всей его душевной сумятице было