"Алексей Варламов. Лох" - читать интересную книгу автора

родителей о своем намерении тотчас же по выходе из школы, а может быть, даже
и раньше жениться.
-- Что, созрел уже? -- поинтересовался отец, смутно припоминая любовное
томление в Санином возрасте и кареглазую девочку Соню, на которую он боялся
глаза поднять.
Измученная бытом и консервированием компотов матушка и вовсе не
обратила на это заявление никакого внимания, но, когда старшие братья
подтвердили наличие у Митрофанушки любовницы, предполагаемая невестка была в
сердцах обозвана непотребным словом. Саня обиженно выпятил губу, задрожал и
потребовал немедленных извинений, пригрозив, что иначе навсегда уйдет из
дома. Мать скрепя сердце их принесла, но Людмилу свою он больше так и не
увидел.
Уговорила ли ее Анна Александровна оставить мальчика в покое или же та
одумалась сама, но к вечеру следующего дня зеленая дачка с застекленной
террасой, где рос в запустении дикий виноград, почти задушивший дом,
оказалась пуста. Повсюду виднелись следы поспешного отъезда: неубранная
кровать, полотенце, купальник и несколько ватманских листков, на которых был
изображен обнаженный мальчик.
Обнаружив, что возлюбленная исчезла, Саня заплакал, но не от обиды или
отчаяния, а от того давешнего младенческого страха, снова ощутив
таинственное дыхание смерти. Всю осень и зиму он протосковал и, едва только
выпадало время или же прямо сбегая с уроков, уезжал к Бисерову озеру, бродил
вдоль кромки воды, дразня себя воспоминаниями и разжигая душевную муку.
На голую ноябрьскую землю лег поздний снег, озеро замерзло, и жадные
московские рыбаки с опаской ходили по тонкому, податливому льду, сулившему
бойкий клев. Жалкими и беспомощными стояли дачи в садах, и то в одну, то в
другую влезали ничего не боявшиеся воры и уходившие в самоволку солдаты из
ближней воинской части, а художница, которую он заклинал вернуться и втайне
надеялся здесь встретить, сам понимая, сколь это тщетно, затерялась где-то в
громадном городе.
Зима была долгой и вьюжной. Казалось, она никогда не кончится, точно
выбилась из сил влачиться по одной и той же дорожке Земля и вольно загуляла
в необъятном звездном пространстве. От этой тоски, не то желая ее унять, не
то, напротив, боясь, что она пройдет сама и женщина исчезнет из еще не
умеющей ничего хранить памяти, Тезкин принялся писать роман не роман,
повесть не повесть, а какие-то отрывистые воспоминания о прожитом лете. Он
писал их очень долго, переживая и повторяя все заново, цепляясь за малейшие
детали и приметы, но ничего не выдумывая и не меняя. Постепенно боль в его
душе улеглась, уступив место неведомо откуда пришедшему ощущению вины перед
женщиной, впереди у которой была безвестность и пустота, а раскиданные по
разграбленной терраске карандашные наброски так и остались ее лучшим
творением.

2
В тот год, когда вместо обещанного коммунизма наглухо задраенная
олимпийская Москва поедала дешевый финский сервелат, курила финское
"Мальборо", именовала станции метро на английский манер и даже перенесла
сроки вступительных экзаменов, Тезкин закончил опостылевшую ему школу.
Единственный из класса он не стал поступать в институт и, таким образом, не
угодил на знаменитый осенний стенд выпускников -- предмет гордости