"Эклипсис" - читать интересную книгу автора (Тиамат)

Глава 8

Из зеркала на Альву смотрел незнакомец. У незнакомца были неспокойные кошачьи глаза, которые ни один, даже самый отчаянный, льстец не сравнил бы с изумрудом. Не хватало им безмятежной глубины, чистоты и прозрачности драгоценного камня. На дне этих глаз притаилась горечь, как кофейная гуща на дне чашки. Губы печально поджались, в уголках рта залегли морщинки. Видно, незнакомец не слишком часто улыбался в последнее время, да и размышлял все больше о невеселых вещах. Волосы, прежде цвета пламени, отдавали банальной медью. Все верно – незнакомец красил волосы, чего кавалер Ахайре не делал никогда. Но хуже всего шрамы, избороздившие правую щеку, висок, шею… словно бы морские волны застыли, скованные морозом, если вообще возможно вообразить такой мороз, при котором замерзает море… словно бы плуг пьяного пахаря перепахал половину лица. Под высоким воротом рубашки не видно, что они продолжаются до ключицы, почти до плеча. Он больше не носит серьги, этот незнакомец, чтобы не привлекать внимания к изуродованной мочке правого уха. То ли шрамы виноваты, то ли суровый взгляд, то ли обветренная загорелая кожа, но незнакомец выглядит старше Альвы лет на пять.

Этот незнакомец – он сам.

Сегодня кавалеру Ахайре исполнилось тридцать.

В Криде любят праздники, но дни рождения отмечать там не принято. Только совершеннолетие празднуется весело и пышно, чтобы все вокруг знали: вчерашний мальчик или девочка стали взрослыми, с правом пить вино и заниматься сексом. Конечно, прав намного больше, но четырнадцатилетних интересуют больше всего именно эти. И нередко новоиспеченный гражданин напивается до поросячьего визга прямо на празднике или в самый разгар исчезает с кем-нибудь под ручку, чтобы немедленно разыскать кровать и не вылезать оттуда неделю. Альва усмехнулся одними губами, вспомнив, как сбежал со своего праздника вместе с Миртл, худенькой сероглазой брюнеткой Миртл, которой исполнилось четырнадцать месяцем раньше… как одуряюще пахла трава на лугу, примятая нетерпеливой их страстью… Она была его первой любовью, быстрой и яркой, как падающая звезда. Три летних месяца – и они расстались, разъехались, сначала еще писали друг другу письма, потом перестали.

В тот день в него влюбилась взрослая леди из соседнего поместья, Лэй, которой он отказал через три месяца, в которую влюбился через три года, которую будет любить и уважать всю жизнь.

«Ностальгия по ушедшей юности? Стареешь, приятель!»

В Криде празднуют знаменательные даты, национальные торжества, личные свершения, даже самые незначительные, и прочие события, в которых есть хотя бы доля твоих собственных заслуг. Может быть, тридцатый день рождения стоит того, чтобы его отметить. Есть немалая личная заслуга в том, что он все еще жив. Не только его, конечно. Кавалер Ахайре невольно скосил глаза на полуоткрытую дверь тесной храмовой спаленки и долго не мог отвести взгляд.

Они уснули в объятиях друг друга, истомленные страстью, не укрытые ничем, кроме своих длинных распущенных волос. Бедро к бедру, колено к колену, и серебряная голова уютно лежит на выпуклой мускулистой груди, и смуглая рука по-хозяйски охватывает тонкую талию.

Прежде он редко видел своих любовников спящими – просто потому, что сам предавался сну охотнее и дольше, чем они. Но с недавних пор кавалера Ахайре стала мучить бессонница. И не одну ночь он провел на подоконнике или в кресле, с бокалом вина, а то и с целой бутылкой, глядя на безупречные линии смуглого тела степняка и белоснежного тела эльфа. Они часто теперь засыпали в обнимку – бурный секс тому виной или узкие кровати постоялых дворов…

В былые годы, в той, другой жизни, когда кавалер Ахайре был беспечным аристократом, ценителем искусства, ему принадлежала самая большая в Трианессе коллекция эротической живописи. Но с тем, что он видел сейчас, не сравнилось бы даже самое изысканное полотно из его коллекции. Какой художник мог бы передать все это? Шелк волос, атлас кожи, бисеринки пота, соболиный мех бровей, кружево ресниц, жемчуг зубов между губ, соблазнительно полуоткрытых, влажно блестящих; ровное дыхание, как шепот волн ночною порой; изгибы сплетенных тел, нечеловечески прекрасных. Они и не были людьми, эти двое, с горечью напомнил себе Альва. Эльф и оборотень-пантера: сильные, быстрые, равно неутомимые в бою и в постели. Вечно юные, совершенные и бессмертные. А он смертен. Уже не юн. И уже не красив.

Как давно вид обнаженных любовников стал будить в нем не фривольные мысли, а томительное сожаление, горечь и душевную боль? Как давно он перестал радоваться сближению Итильдина и Кинтаро и почувствовал себя лишним? Альва тяжело вздохнул, набросил платок на лицо незнакомца и уткнулся лбом в скрещенные руки.

Как глупо – пережить нападение оборотней и пострадать от огня. Шрамы от когтей смотрелись бы куда благороднее, думал он иногда, а потом смеялся над собственной наивностью. Иногда он думал, не подставить ли руку под клыки пантеры, в которую обращался Кинтаро. Но это был бы слишком радикальный метод. Как гильотина от головной боли. Сколько у него шансов пережить метаморфозу? Разумнее испробовать сначала медицину и магию. Но мысль о метаморфозе обладала странной, извращенной притягательностью – как мысль о земле, раскинувшейся за парапетом высокой башни.

Альва содрогнулся. Вот только мыслей о самоубийстве ему не хватало! Он опустил пальцы в чашу для омовения, стоявшую перед зеркалом, и смочил пылающий лоб. Похоже, опять начинается лихорадка. Сувенир из жаркого дождливого Джинджарата.

При других обстоятельствах он мог бы полюбить эту величественную древнюю страну. Но не теперь, когда каждое воспоминание о ней отравлено болью. Прежде он легко забывал все неприятное, что с ним случалось. Как сон, развеялись терзания несчастной любви, обвинения, грозившие смертью, дни энкинского плена, и даже лицо восемнадцатилетнего степняка, первого человека, убитого им в поединке, поблекло в памяти. Но кровавую ночь в джунглях он не смог забыть, как ни старался. Вот оно, напоминание, только взгляни в зеркало. Впрочем, и в зеркало глядеть необязательно. Попробуй улыбнуться, подмигнуть – и лицо тотчас же неприятно стягивает.

Огонь – жестокий любовник, и следы его поцелуев не заживают так просто. Огонь заклеймил его на всю жизнь.

Только утратив что-то, можно понять его ценность. Кавалер Ахайре никогда раньше не ценил свою красоту. Быть красивым, изящным, соблазнительным было для него так же естественно и просто, как дышать. О нет, он не стал уродливым. Парадоксально, но факт: к нему стали раз в десять чаще приставать на улицах и в тавернах. Тот, кто раньше глазел издали, не решаясь подойти, теперь бесцеремонно хлопал по плечу, приглашал выпить, а то и прямиком в постель. И во взглядах, обращенных на него, больше не было изумленного восхищения, с которым смотрят на предметы искусства, на нечто прекрасное и недосягаемое. Теперь в них была похоть. Шрамы не лишили его привлекательности – они сделали его доступным. Один так прямо и сказал: «Уж тебе-то не к лицу быть разборчивым!» Альва помнил, как быстр теперь на расправу Кинтаро, на расправу в прямом и переносном смысле, поэтому он сначала пнул его под столом ногой, а потом уже дал хаму в морду. За время, проведенное в Уджаи, он неплохо освоил кулачный бой. Чуть не каждый день тренировался с Кинтаро, чтобы вернуть подвижность обожженным кистям рук.

В Уджаи они прожили полгода. Больше, чем в любом другом месте, исключая Трианесс. И впервые они сами выстроили для себя дом – небольшую хижину неподалеку от деревни. Даже если бы гостеприимство джарцев распространялось на оборотня, Кинтаро все равно не было хода в зачарованную ограду. Жители деревни сторонились их жилища, и Альва не мог их за это винить. Он сам поначалу побаивался Кинтаро в звероформе. Итильдин бегал наперегонки с пантерой, валялся с ней в высокой траве, таская зверя за уши, а кавалер Ахайре сидел, как дурак, держась за свой амулет. Много времени прошло, прежде чем он решился дотронуться до черного блестящего меха.

Старый Дшетра приходил почти каждый день. Под его руководством степняк учился обуздывать своего зверя. Это было нелегко. Самоконтроль ослабевал во сне, от оргазма, от запаха крови, в приступе ярости, при полной луне.

Им случалось, вечером заснув со степняком, обнаружить утром в постели огромную, сонно жмурящуюся черную кошку. В первый раз у Альвы чуть не случился разрыв сердца. С тех пор он больше не снимал амулет на ночь и не ложился с Кинтаро рядом. Амулет отпугивал оборотня в звероформе; в человеческом виде Кинтаро мог смотреть на него и даже касаться, только чувствовал мурашки, как от любого серебряного предмета. Надетый на шею, амулет вполне эффективно помогал сдерживать метаморфозу, но Кинтаро гордо его отверг, предпочитая полагаться на собственные силы.

С каждой из приманок своего зверя он разобрался. Даже научился не перекидываться во время секса, вернее, научился не заниматься сексом, не перекинувшись разок туда-обратно. Только необузданную кошачью сексуальность, пробуждающуюся вместе со зверем, он не мог или не хотел обуздать. Поэтому с ним все чаще спал Итильдин – только Древний мог снести непомерную похотливость оборотня. С Альвой Кинтаро обращался так, будто он был хрупкой вещью, которую можно сломать. В каком-то смысле, так оно и было: перекинься он рядом с ним – и последствия могли быть фатальными. Да и в человеческом виде он стал грубее и горячее, чем обычно. После него Альва чувствовал себя так, будто его оттрахал целый кавалерийский полк. Вместе с конями.

Шум дождя теперь у него будет всегда ассоциироваться с сексом. Всегда.

В Арислане он ходил под кружевным зонтиком, отчасти чтобы подчеркнуть свою женскую роль, но в основном чтобы уберечь лицо. Яростное южное солнце вызывало преждевременное увядание кожи. И собственный нежно-золотистый приморский загар был ему слишком дорог. Теперь же он загорел дочерна, надеясь, что это сделает шрамы менее заметными. Так и произошло, но вместе с тем кавалер Ахайре стал выглядеть суровее, жестче. Руки его огрубели от простой деревенской работы, плечи раздались, юношеская стройность уступила место зрелости.

Волосы на обожженном виске снова отросли, но уже седые. По сравнению со шрамами это казалось пустяком. Как только Альва добрался до цивилизации, он тут же направился к цирюльнику. Увы, подобрать такой же тон, как его природный, не удалось. Пришлось покрасить шевелюру целиком.

И конечно, он испробовал все, что предлагали лекари в Кимдиссе. Травы, притирания, мази, компрессы, массаж… Зажившие шрамы побледнели, сгладились, и только. Никак нельзя было определить, действие ли это лекарств или обычный процесс регенерации кожи.

Странствующий маг предложил наложить чары. «Все будут видеть вас таким, каким вы были прежде, благородный кавалер». Однако он сам не мог бы видеть результат: в зеркале чары не отражались. «Как насчет тех, кто может видеть сквозь чары? – спросил подозрительно Альва. – Маги, Древние?» «И оборотни», – добавил он про себя. «Да много ли тех Древних!» – преувеличенно бодро воскликнул маг. »Так уж случилось, что с одним из них я живу», – хотел сказать Альва, но не сказал.

В конце концов маг уговорил его наложить однодневное заклинание, на пробу, бесплатно. Не дождавшись никакой реакции от любовников, Альва рискнул спросить: «Вы ничего не замечаете?» «Брови, что ли, выщипал?» – спросил Кинтаро совершенно серьезно. Альва плюнул и больше к магу не пошел.

Оставался один рецепт – Фаннешту. Туда они и направились втроем, купив свиток одностороннего магического портала. В храме они сняли две комнаты – крошечную гостиную и спальню с двумя кроватями, узкими, как монашеское ложе. В храме было полно народу в любой сезон, и комнат получше не нашлось.

Здесь Альва обрел надежду и снова ее утратил.

Старый знакомец Альвы, златолюбивый Меда Морейли, глава Гильдии лекарей, нисколько не изменился. Все такой же сухопарый, невозмутимый и скучный. Посмотрев в лицо кавалеру Ахайре, он даже бровью не шевельнул, как раньше не высказал ни малейшего удивления, увидев у себя в кабинете Древнего на руках у смертного. Даже песня, которую он завел, была знакома до боли:

– Искусство лекарей Фаннешту не столь велико, чтобы успешно исцелять столь тяжелые повреждения… Возможно, кавалеру Ахайре стоит подождать, чтобы само время стало эффективным врачевателем…

Но Альва, памятуя их последнюю встречу, только улыбнулся и выложил на стол пригоршни две золотых монет. Вопрос был решен.

В просторной комнате, в окружении важных лекарей в белоснежных мантиях, Альве стало страшно. Он предпочел бы, чтобы с ним рядом был Динэ, ну хотя бы Кинтаро со своими примитивными шуточками, а еще лучше оба. Однако Морейли заявил, что таинство врачевания не терпит посторонних.

Альва страшился не боли, а неизвестности. И, разумеется, неудачи. Казалось бы, кто станет подвергать сомнению искусство лекарей Фаннешту, кроме склонного к вымогательству главы гильдии? Но страхи Альвы оказались не напрасны. Когда он пришел в себя после сонного отвара, лица врачей были мрачны и недружелюбны. Прежде чем он успел задать вопрос, появился Меда Морейли с мешочком золота в руках – что напугало Альву больше всего, ибо он не верил, что есть на свете сила, способная заставить главу Гильдии лекарей расстаться с деньгами.

– Я приношу свои извинения. Мы не справились с поставленной задачей, – начал он без предисловий, начисто отказавшись от своей уклончивой манеры говорить обо всех в третьем лице. – Отчасти вина за это лежит на вас, кавалер Ахайре. Вы поведали нам не все обстоятельства, при которых вас постигло столь прискорбное несчастье. Я понимаю, сказался стресс, недостаток опыта. У вас просто нет необходимой квалификации, чтобы распознать выброс магической энергии. Зато она есть у нас. Мы должны были сами определить, что это следы магического огня. К сожалению, традиционному врачеванию они не подвластны. Вам следует обратиться в Гильдию магов.

Альва был совершенно ошеломлен. Все слова по отдельности были понятны, но вместе производили впечатление полной бессмыслицы.

– Какой еще магический огонь? Это ожоги от факела, понимаете, в Джинджарате очень смолистое дерево, оно вспыхивает, как…

Морейли перебил его – мягко, по сравнению с его обычной холодной манерой речи, и что-то похожее на сочувствие прорезалось в его голосе:

– Кавалер Ахайре, я понимаю ваше замешательство. К сожалению, я не могу знать обстоятельства данного несчастного случая лучше вас. Я имею дело только с его последствиями. Но судите сами: какой факел дал бы столь обширное поражение кожных покровов, столь заметные коллоидные рубцы, практически не показывающие тенденции к заживлению на протяжении полугода, устойчивые к любому симптоматическому лечению? Несмотря на то, что на лечение уже потрачены силы, время и препараты, мы решили вернуть вам все деньги в качестве компенсации за допущенную ошибку.

'И еще потому, что лечение у магов обойдется вам на порядок дороже' – эти слова остались невысказанными.

– Но если там был магический огонь, откуда он взялся? Я сомневаюсь, чтобы амулет…

Меда Морейли отвел глаза, как будто ему было тяжело смотреть на Альву.

– Осмелюсь предположить, что вы в некотором роде… сотворили его сами. По всем признакам это больше всего напоминает спонтанную инициацию, то есть самопроизвольное пробуждение магических способностей.

– Что за чушь вы городите? – тихо и зло выговорил Альва, поднимаясь из кресла.

Кавалер Ахайре редко бывал так невежлив. Одно это показывало, как он потрясен.

– У меня в роду никогда не было магов. Это какое-то… мракобесие – приплетать магию ко всему на свете! – И он выбежал вон.

Меда Морейли нисколько не оскорбился. Он посмотрел вслед кавалеру Ахайре и вздохнул.

Магический дар во все времена казался больше проклятием, чем благословением. И мало кто из взрослых стремился его развивать. Магов предпочитали готовить с подросткового возраста, пока психика еще гибкая, а характер не сформировался. И немало учеников бросало обучение на полдороги, не вынеся отказа от привычного уклада вещей.

Альва хотел закричать прямо с порога: «Они совсем там с ума посходили, лекаришки несчастные!» Но стоило только ему увидеть обращенные к нему глаза Итильдина и Кинтаро, стоило лишь произнести мысленно «магический огонь», и барьер, выстроенный им самим в сознании, рухнул. Кавалер Ахайре вспомнил все, что было в ту страшную ночь, вместе с деталью, которая до сих пор ускользала из его памяти.

Он побледнел так, что Кинтаро молниеносно подхватил его под локоть.

– Ог-гнива н-не б-было, н-не было… – выговорил он онемевшими губами и разрыдался, уткнувшись в широкое плечо степняка.

Альва зажег тот злосчастный факел без огнива, без угля, без искры, без ничего – все было брошено на стоянке, где они приняли с оборотнями первый бой!

Он плакал долго, безутешно, так, как не плакал давно, разве только у ложа Кинтаро, вот-вот грозившего стать смертным. Еще вчера казалось, что не может быть ничего ужаснее того, что с ним произошло. Но теперь он был готов носить свои шрамы всю жизнь, лишь бы никогда не услышать правды.

– Хватит реветь, – сказал наконец Кинтаро, когда разобрался в сбивчивых объяснениях молодого кавалера. – Посмотри на это с другой стороны. Если ты станешь магом, то плевать тебе будет на всех Таргаев вместе взятых.

– М-мне б-будет вообще на все плевать, и на секс в том числе, – сказал вредным голосом Альва, но реветь перестал.

Итильдин подал ему платок, посмотрел спокойным ласковым взором.

– Целомудрие для магов – добровольный выбор, ми эрве. И магом ты можешь вообще не стать. Например, это был разовый выплеск или ограниченная магическая способность, как у меня – пророческие видения.

– Уж лучше бы видения, – буркнул Альва.

– Я видел гибель моих предков, когда мне было двадцать лет от роду. Я видел, как льется кровь, слышал их крики. Поначалу видения не разбирают прошлого и будущего. Годы прошли, прежде чем я научился вспоминать об этом без содрогания. Я видел смерть Миэ, хотя не знаю, когда она произойдет – через год или тысячу лет. Ты все еще думаешь, что видения лучше?

– Прости, – сказал Альва и закрыл лицо руками.

Кинтаро ногой пододвинул стул, сел и усадил Альву к себе на колени.

– Слушай, рыженький, – начал он проникновенно. – Плюнь ты на все. Поехали отсюда. В степь или куда захочешь. Дались тебе эти шрамы. В степи ты ими хвастаться будешь. Да и кому какое дело вообще?

– Мне. – Альва тяжело вздохнул. – У меня нет ничего, кроме моей красоты. Ни силы, ни умения драться, ни… – Он скривился, но все-таки закончил: – …Ни особого ума. Только это.

Он чуть наклонил голову, чтобы кудри закрыли пол-лица, взялся за ворот рубашки и принялся его расстегивать. Медленно, пуговку за пуговкой, обнажая плечо, оставшееся гладким, потом грудь и живот. На несколько секунд оба – и Итильдин, и Кинтаро – забыли, что хотели сказать, ловя взглядом каждое его движение.

Кавалер Ахайре откинул волосы, чтобы стали видны шрамы, и чары тут же развеялись. Контраст был слишком велик.

– Я хочу вернуть свое лицо.

Кинтаро посмотрел на Итильдина, безмолвно прося о помощи. Но эльф ответил ему печальным взглядом и еле заметно покачал головой.

На следующий день кавалер Ахайре встретился с атторне Гильдии магов – кем-то вроде секретаря, регулирующего контакты магов с остальным миром. Не то чтобы магам был нужен советник. Просто дела людей были для них скучны и чужды, а в некоторых случаях даже непонятны. Прожив лет триста среди амулетов, эликсиров и книг, можно забыть даже лица своих детей, если они когда-то были.

При ближайшем рассмотрении, впрочем, оказалось, что слухи о враждебности магов к смертным сильно преувеличены.

– Добро пожаловать, благородный кавалер Ахайре! – приветливо сказал атторне и отвесил вполне куртуазный поклон.

Альва посмотрел на него вопросительно. Он был уверен, что не знает этого милого юношу в скромной темно-синей мантии.

Словно прочтя его мысли, юноша улыбнулся:

– О нет, мы незнакомы. – Тут Альва ожидал услышать, как много раз прежде: «…Но я читал вашу последнюю книгу…» Ни один сборник стихов кавалера Ахайре не обходился без цветного портрета. Издатель говорил, что так они продаются в два раза лучше. – Но глава Гильдии лекарей предупредил меня о вашем приходе, – сказал юноша. – Мы всегда рады новым адептам.

– Видите ли, я не слишком заинтересован в обучении. Гораздо больше меня волнует, как избавиться от последствий этой самой, как вы говорите, спонтанной инициации.

– Вы должны понимать, благородный кавалер, что банальное врачевание не слишком интересует членов нашей гильдии.

– Тогда направьте меня к женщине, – с очаровательной улыбкой подсказал благородный кавалер и насладился легким румянцем атторне, уловившего пошлый смысл шутки.

Юный маг уткнулся в бумаги, стараясь скрыть замешательство, и перешел на сугубо официальный тон:

– Завтра или послезавтра в Фаннешту прибудет Дэм Таллиан. Я советую вам обратиться к ней. Она маг Воды Первой ступени, а магия воды, как известно, лучше всего справляется с врачеванием, особенно при ожогах.

Про таких женщин, как Дэм Таллиан, в древних хрониках говорилось: 'Се дева грозная и прекрасная, как выстроенное к битве войско, ликом подобная блеску щита, стройностью равная обнаженному клинку'. Альве всегда казалось несколько надуманным употребление военизированных эпитетов по отношению к представительницам сугубо мирных профессий – чародейкам, прорицательницам, лекарицам и просто возлюбленным; хотя преподаватель классической литературы в Академии объяснял, что для авторов подобных хроник холодная сталь и горячая битва были высшим мерилом красоты. Теперь Альва понимал их лучше.

Именно – грозная и прекрасная, как море, которое нежится под солнцем в своих берегах и грезит громокипящими бурями. Море было в ее глазах, прозрачных и чистых, как аквамарин, камень воды. Ее волнистые зеленые волосы, спадающие до пояса, напоминали морские водоросли, колышущиеся в подводных течениях. Кое-где в них были вплетены настоящие водоросли с бледными цветами – верно, магия хозяйки не давала им увядать. Ресницы и брови у нее тоже были зелеными – странное дело, это не выглядело фальшиво или претенциозно. Кожа чародейки светилась белизной, такой совершенной, какой не может быть человеческая кожа, словно в жилах Дэм Таллиан текла настоящая голубая кровь, которую аристократам приписывают лишь метафорически. Платье… ах, платье было действительно волшебным. Оно струилось и переливалось, подобно шелку, если про шелк говорят, что он струится подобно бегущей воде. По нему сновали яркие рыбки, подол украшали причудливые кружевные кораллы, морские анемоны и белопенные волны, словно бы чародейка укротила морскую волну и завернулась в нее, как в полотнище ткани. Судя по тому, что говорили о магах, это вполне могло быть правдой.

Маг Воды, Мастер Иллюзий, Леди Моря, повелительница изменчивой водной стихии – вот кто была она каждой черточкой своей, каждым взмахом ресниц.

Сдержанная сила, могущество, неподвластное простым смертным, безошибочно угадывались в ней. Альва дорого бы дал, чтобы узнать: была ли то обычная аура, сопровождавшая магов Первой ступени, или сила личности самой Дэм Таллиан. Прежде он никогда не видел Высших магов. Увидеть их было куда труднее, чем королей.

Он сидел напротив нее и не знал, с чего начать. Откинувшись на спинку кресла, Дэм Таллиан изучала его своими аквамариновыми глазами, глубокими, как морская пучина, и такими же загадочными. В них не было враждебности, но никакого тепла и расположения тоже не было.

Она заговорила первой – текучим грудным голосом, который, казалось, отдавался приятной дрожью во всем теле. Слова были суровы, но тон голоса смягчал их:

– Я хочу, чтобы вы поняли кое-что, кавалер Ахайре. Я не собираюсь нянчиться с вами, гладить вас по плечу и держать вашу руку. Я не лекарь, не друг и не проститутка. Но у меня вы найдете понимание, которое мало кто другой способен проявить. Моя инициация произошла в пятнадцать лет, при крушении корабля. Вся моя семья погибла, а меня несколько дней носило по морю, пока не подобрали рыбаки. Расскажите, что произошло с вами, кавалер Ахайре, подробно и точно.

И Альва ей рассказал. Ее прямота и деловой настрой облегчали ему задачу. Изредка она задавала вопросы, уточняя ту или иную деталь, но не проявляла праздного любопытства. Ей было все равно, как трианесский дворянин оказался в Джинджарате и кто были его спутники.

Когда он упомянул амулет, она попросила разрешения взглянуть на него поближе.

– Слабая магия, но эффективная. Почему вы носите его здесь, за тысячи лиг от Джинджарата?

– Привычка, – соврал Альва.

– Если вы собираетесь лгать мне, разговор окончен, – спокойно сказала Дэм Таллиан.

От неожиданности Альва вспыхнул и ругнулся про себя. Чтобы он, Альва Ахайре, был пойман на лжи, да еще смутился при этом – немыслимо! Видно, он совсем утратил навыки придворной жизни.

– Вы не хотите отвечать, потому что один из ваших спутников заразился? Насколько мне известно, доступ в Фаннешту открыт всем. Для вашего друга пребывание здесь безопасно. Его особые способности заблокированы, так же как использование большинства видов магии.

– Я не привык к откровенности, леди Таллиан, – помедлив, ответил Альва. – Меня слишком часто пытались убить за последнюю пару лет.

– Должно быть, вы выбрали себе плохую компанию, кавалер Ахайре, – сказала она без улыбки.

– Не вам об этом судить, – отрезал он.

– Вы их очень любите, верно? С этой безделушкой вам практически ничего не грозило. Большинство инициаций происходит при непосредственной угрозе жизни потенциального мага. Редко когда человек способен с ее помощью защитить близких людей.

Отголосок печали прозвучал в ее голосе, и Альва легко мог понять, о чем она думает. Где-то там, за неприступными манерами, скрывалась женщина с любящим сердцем, способная страдать. Дэм Таллиан сказала правду: они и впрямь понимали друг друга как никто другой.

– Простите меня. Я действительно отвык от доверия. И – ответ 'да' на оба ваших вопроса.

Описывая, как он зажег факел, Альва встал и в волнении заходил по комнате.

– Огонь просто… просто вспыхнул, и все. Я не чувствовал никакой потусторонней силы. Просто вдруг оказалось, что я держу в руках пылающий сук, на мне горит рубашка, пахнет палеными волосами, а потом – ужасная боль, и больше ничего. Может, память сыграла со мной злую шутку? Может, у меня было огниво, или я прихватил с собой уголек из костра и не помню этого?

– Кавалер Ахайре, магия может дремать в человеке всю жизнь, до самой смерти. Но как только она проявилась, ее больше не упрячешь под замок. В вас просто кипит сила огня. Любой высший маг способен это почувствовать. Вас лихорадит, вы не спите, у вас случаются вспышки гнева? Это ваша сила напоминает о себе.

– Единый боже… – прошептал Альва и прикрыл глаза ладонью.

– Вы ведете себя так, будто магия – что-то вроде дурной болезни. На самом деле это дар, сила и выбор. И мужество, чтобы принять их. А еще магия – это ответственность. Что вы будете делать, если в следующий раз от вашего огня пострадают невинные люди? Вам следует научиться контролировать себя или обзавестись блокирующим талисманом. Если я правильно помню, законы Криды, Марранги и Арислана требуют этого прямо и недвусмысленно.

Молодой кавалер подавленно молчал. Дэм Таллиан была убийственно права. Он мог бы сам подумать об этом, если хоть на минуту перестал оплакивать свою драгоценную особу.

– Выпейте. – Леди Таллиан протянула ему бокал с прозрачным напитком.

'Что это?' – хотел с подозрением спросить Альва, но удержался. Если даже ей он не может довериться, то для него не остается вообще никакой надежды. 'Из таких красивых рук и яд можно принять', – подумал он и выпил.

Напиток был обжигающе-ледяным, освежающе-сладким, он мгновенно ударял в голову, но не затуманивал ее, как алкоголь, а, наоборот, возвращал ясность мыслей и бодрость духа. Альва никогда не пробовал его, но сразу узнал.

– Снежный виноград!

Легендарный, бесценный напиток. Можно было бы сказать 'баснословно дорогой', но купить его было невозможно ни за какие деньги. Даже подделки под него продавались за золото. В трианесских домах свиданий был очень популярен 'снежный коктейль' – с мятой, карамелью и колотым льдом. Конечно, ничего похожего, кроме названия.

– В жизни магов есть свои преимущества, кавалер Ахайре. – Она улыбнулась и отпила из своего бокала с таким видом, будто употребляет напиток каждое утро вместо кофе. А может, так оно и было.

Альва никогда не задумывался, что магия идет рука об руку не только с величием и мудростью, но и с богатством. Апартаменты Дэм Таллиан в Фаннешту были обставлены довольно скромно, но ведь она не жила здесь постоянно. Само по себе наличие собственных комнат в древнейшем храме Пандеи было невероятной роскошью.

– Я благодарен вам за советы, леди Таллиан. Но пока что я ни на шаг не приблизился к решению той проблемы, что привела меня сюда. Только приобрел новые.

– Это печать огня, кавалер Ахайре. Не больше. Всего лишь знак магической инициации. Как только вы начнете активно использовать свои способности, ваш облик понемногу восстановится. Даже станет еще более привлекательным, если вы того захотите.

– И все-таки я хотел бы принять решение после того, как избавлюсь от печати, – стоял на своем Альва. – Ее наличие в некотором роде затрудняет мне мыслительный процесс, – он хотел сказать это шутливо, но получилось уныло до отвращения.

'В прежние годы ты давно начал бы с ней флиртовать, приятель! А теперь даже лица не поднимаешь, чтобы не увидеть в ее глазах брезгливость или, того хуже, сочувствие. Она сказала, что поймет тебя, как никто другой. Но разве она способна понять, с ее снежной неземной красотой, наверняка дарованной магией, как ты мечтаешь вернуть то, что принадлежит тебе по праву рождения!'

– Я понимаю, – сказала Дэм Таллиан, словно отвечая на его мысли. – Вы думаете, что красота – единственное, чем вас наделила природа. Но ваше предназначение не в том, чтобы всю жизнь быть красивой игрушкой. Может быть, именно это хотела сказать вам ваша сила, когда изуродовала ваше лицо.

Молодой кавалер дернулся, будто получил пощечину. Гнев, мгновенный, безудержный, охватил его.

– Потребуется кое-что посильнее оскорблений, чтобы завербовать меня в маги! – процедил он, вставая с кресла и сжимая в бешенстве кулаки.

Глаза Дэм Таллиан распахнулись. Альва успел увидеть в них отблеск странного чувства. Восхищение? Желание? Невозможно…

В следующий момент она начертила в воздухе знак и произнесла заклинание. Инстинктивно Альва рванулся… и обнаружил, что не может сдвинуться с места. Он попробовал пошевелить рукой, ногой – безуспешно. Все тело сковало холодом, горячей осталась только ярость внутри, ослепительная и чистая, как пламя. Всполох, ледяные цепи лопнули со звоном – и перед глазами все померкло.

Альва пришел в себя на ковре, слабый, как новорожденный котенок. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы осознать: голова его лежит на коленях Дэм Таллиан, и она сама склоняется над ним, так что зеленые волосы почти касаются его лица, и поит из бокала своим магическим напитком. Ощутив прилив сил, Альва наконец смог сфокусировать взгляд, и то, что он увидел, было приятным сюрпризом.

Щеки чародейки порозовели, рот приоткрылся, грудь бурно вздымалась, будто ее холодность растаяла вместе с магическими путами.

– Простите меня, кавалер Ахайре. – Она сжала его руку. – Я спровоцировала вас. Чтобы проверить ваш потенциал. Чем угодно клянусь, я давно не видела такой силы!

Никаких сомнений, она была возбуждена магической схваткой, как обычная женщина бывает возбуждена танцем, флиртом, торопливыми ласками за портьерой. И Альва все еще чувствовал тот огонь в жилах, который всегда сопровождает любовную игру.

– Если б ты мог видеть моими глазами, ты никогда больше не вспомнил бы о шрамах, – прошептала она, склоняясь еще ниже.

Альва не мог оторвать взгляда от ее груди. Сквозь хрусталь воды проглядывал розовый сосок и снова скрывался под белой пеной. Он облизнул пересохшие губы и услышал собственный голос:

– Если бы не мои шрамы, я уже лежал бы с тобой в постели.

– О боже, и это говорит криданский дворянин! Я ожидала большей утонченности.

Вместо ответа он притянул ее к себе и поцеловал в губы – требовательно, властно. Рот ее был прохладен и свеж, как ключевая вода в жаркий день, и так же сладок. Альва ждал, что она начнет вырываться, окатит его ледяным презрением, но она прижалась к нему теснее и сама завладела его ртом.

Он первым прервал поцелуй и отстранился – тяжело дыша и не глядя на нее.

– Это чары? – сказал он почти утвердительно.

– Что именно, мой благородный кавалер?

– Я не могу перестать думать о том, что у вас надето под платьем.

– Если это чары, то каждая женщина владеет ими от природы. – Улыбаясь, она поднялась с колен и откинула волосы за спину. – Сколько вы не были с женщиной, Альва? Год, два?

– Больше. – Он следил за ней с пола, опираясь на локоть. – Но мало кто из женщин вот так, с ходу, бросался в мои объятия.

– Это часть вашей силы. Пробуждать физическое влечение. Одно из свойств магии огня.

– Значит, то, что я считал своим обаянием – на самом деле магический скилл?

– Трудно сказать, пока вы не начнете всерьез заниматься магией.

Он встал с пола, подошел к ней вплотную, глядя в глаза пристально, страстно.

– Я не хочу заниматься магией. Я хочу просто вернуть свою жизнь. Чтобы все стало по-прежнему.

Что-то неуловимое промелькнуло в ее глазах. Будто бы сожаление. Будто бы она хотела услышать другое.

– Хорошо, я помогу вам, – сказала Дэм Таллиан. – Приходите завтра в это же время.

Альва сделал еще шажок вперед и кинулся перед ней на колени, прежде чем она успела его удержать. Коленопреклоненный человек выглядит обычно покорным, почти униженным, но кавалер Ахайре выглядел дерзко, с этим своим горящим взором, и колени Дэм Таллиан он стиснул без всякой почтительности.

– Сегодня, леди. Сейчас, – выговорил он хрипло и страстно, будто умолял отдаться ему (хотя как раз об этом ему никого и никогда не приходилось умолять, а его самого, случалось, умоляли).

Она пробормотала: 'Кирие элейсон!' – судя по тону, эквивалент 'Боже мой!' на чародейском жаргоне – и попробовала вырваться из его объятий, но не тут-то было.

Альва прижал ее крепче к себе и только тогда обнаружил, что ее волшебное платье так же проницаемо для прикосновений, как вода, только не мокрое на ощупь. Он коснулся ладонями обнаженной кожи, и Дэм Таллиан не сдержала вздоха удовольствия.

– Что вы себе позволяете, кавалер Ахайре! – она сказала это с притворной строгостью, но глаза ее смеялись. – Я не думала, что вы можете быть столь… напористым.

– Мой любовник – варвар из Дикой степи. У него есть чему поучиться. – Взгляд и улыбка молодого кавалера явно говорили, что у Кинтаро он научился многому, очень многому. – Хотите принять экзамен?

– Ахайре, вы невыносимы.

– Это не ответ, моя прекрасная леди.

– Я не могу взять вас… тьфу, взяться за дело прямо сейчас! Потребуется готовить эликсиры, искать необходимые заклинания…

– Вы сейчас говорите в точности как Меда Морейли, когда он хочет вытрясти побольше денег с клиента.

– Не думаю, что нам следует поднимать вопрос денег.

– Почему нет? Я не богат, но обеспечен неплохо. Назовите свою цену.

– Альва, вы хоть понимаете, как это звучит в данном контексте?

Он по-кошачьи потянулся, не выпуская ее колени, и провел языком по губам.

– Прекрасно понимаю. Так какой именно платы вы хотите и за что – за исцеление или за какой-нибудь другой акт?

Чародейка не выдержала и рассмеялась.

– У которого из ваших любовников вы научились так торговаться?

– Это не торг, если не названа цена.

– Ну так отпустите меня, чтобы я могла спокойно подумать. И встаньте с колен, вы сбиваете меня с мысли.

Альва тут же отпустил ее и с проказливым видом спрятал руки за спину. Но смотреть на нее страстно не перестал и с пола не поднялся.

Избавившись от ласковой хватки рук кавалера Ахайре, Дэм Таллиан снова обрела утраченное было равновесие. Она прошлась взад-вперед, помолчала, глядя на него сверху вниз, и сказала задумчиво, с легкой ноткой надменности:

– В деньгах волшебство не меряют. На что мне золото? Я Владычица Моря, я знаю, где лежат затонувшие корабли с грузом золотых слитков и драгоценных камней. Поднять их – только вопрос времени и магических затрат. Нет, ваши деньги мне не нужны.

– Тогда пожелайте чего-нибудь другого. В романах чародеи обычно отправляют героев за каким-нибудь ценным артефактом. Помнится, Конна-Разрушитель принес чародейке Азгун щит самого Ллида. Для вас я готов повторить этот подвиг.

– Помнится, Конна в итоге оставил щит Ллида себе, – усмехнулась Дэм Таллиан. – Я тоже читала этот роман.

Альва развел руками все с тем же игривым видом:

– Вам выбирать, моя прекрасная леди.

– Ну, щит Ллида мне точно не нужен.

– Как насчет Кровавого Глаза Джефлы? Пера феникса? Живой и мертвой воды?

– Старомодное барахло, – ответила она ему в тон. – Что еще вы можете предложить? Ваш взгляд достаточно красноречив, но я хочу, чтобы вы сказали это вслух. И громко.

Альва чуть подался вперед, упираясь руками в колени.

– Себя, – сказал он вслух и громко. – Я предлагаю себя. Может быть, прямо сейчас это не слишком блестящее предложение. Но, сняв печать, вы можете изменить свое мнение.

– Неужели вы думаете, что ваши шрамы хоть что-то меняют?

– Избавьте меня от них, и вы увидите разницу.

– Вы одержимы, Альва. Ах, если бы вы направили свою энергию в другое русло! Сколь многого могли бы достичь!

– Если бы искусство любви было областью магии, я бы уже носил знак Первой ступени.

– Любовь – не самое главное в жизни.

– Так говорят лишь те, кто не испытал ее или разочаровался в ней. – Альва грациозно поднялся с колен и оказался лицом к лицу с чародейкой. Он потянулся губами к уху Дэм Таллиан, украшенному нефритовым морским коньком, и прошептал, щекоча дыханием белую кожу: – Покажите мне ваше искусство, и я покажу вам свое.

– Заметано! – так же на ухо шепнула она, самым что ни на есть развратным тоном, будто девчонка из рыбацкого поселка.

Изменчивая и непостоянная, как море.

Темнокожий слуга, тот самый, который открыл дверь кавалеру Ахайре, готовил все необходимое для ритуала исцеления. Из вежливости Альва отошел подальше, притворившись, что разглядывает стенную роспись, но то и дело бросал жадные взгляды в противоположную сторону. Когда еще увидишь изнутри магическую кухню! Дэм Таллиан предложила ему прогуляться, выпить вина, повидать друзей, но он отказался. Теперь, когда исполнение его желаний было так близко, он не хотел терять ни минуты.

– Ваши друзья будут беспокоиться о вас.

– Я получил у них отпуск до завтра. Думал, если вы откажете мне, пойду и напьюсь. – Альва помолчал и добавил: – Им есть чем заняться. Они подождут.

Дэм Таллиан пожала плечами и вернулась к приготовлениям. Она снова стала отстраненно-деловой, холодной и собранной, как в самом начале разговора. Но теперь Альва знал, что ему под силу растопить этот лед. Сердце его радостно стучало в предвкушении. Хотелось подойти ближе, коснуться тонкой белой руки или волнистых зеленых волос, будто удостовериться, что все происходит наяву. Но присутствие слуги мешало. Альва только теперь разглядел его как следует. Темно-шоколадная кожа, черные густые волосы, заплетенные в множество косичек, стройная мускулистая фигура. Судя по всему, из банухидов, кочевых племен Арислана. Приходилось признать, что слуга недурен собой, несмотря на грубоватые черты лица. Сами собой рождались мысли о том, как именно и в какое время суток он прислуживает Дэм Таллиан. Что, если она пригласит его присоединиться? Эту возможность следовало хорошенько обдумать…

Наконец приготовления были закончены, и слуга вышел, на прощанье наградив кавалера Ахайре отнюдь не дружелюбным взглядом. О-ла-ла, похоже, фарри ревновал! Это привело кавалера Ахайре в еще более приподнятое настроение. Когда Дэм Таллиан усадила его в кресло, он поймал ее руку и поцеловал, заработав легкий шлепок по губам и укоризненный взгляд.

Состав необходимых для ритуала предметов не слишком отличался от того, что использовали лекари Гильдии. Горячая вода в кувшине, холодная вода в серебряном тазу, узкие полосы белого перевязочного полотна, баночки с мазями, светильник с благовониями, большое зеркало, книга в кожаной обложке, похожая на молитвенник.

– А где же всякие таинственные амулеты, черепа, кости, светящиеся кристаллы, старинные фолианты и прочие магические атрибуты?

– Дешевый антураж – производить впечатление на непосвященных. Магу высшей ступени костыли не нужны, – ответила она с восхитительным самомнением.

– Что вы собираетесь делать?

– Время похоже на реку, и потому оно подвластно магам воды. Я могу остановить время, как я останавливаю поток или волну, и даже повернуть его вспять. Я не стану исцелять; я заставлю ваши шрамы никогда не существовать. Вы можете смотреть, если хотите: зеркало я поставила для вас. Зрелище не для слабонервных, но вы не кажетесь слабонервным. У вас есть право видеть, что я делаю.

И он смотрел. 'Будет больно', – предупредила она и не преувеличила. Шрамы на лице, на шее, на руках заалели, вскрылись, и тогда пришла боль, ослепляющая, черная, как ночь, как в тот самый миг, когда он получил свои ожоги. Только на этот раз Альва не потерял сознания, и боль продлилась недолго. Он успел вскрикнуть, схватился за щеку, но шрамы ушли вместе с болью. Под пальцами была гладкая кожа, свежая и нежная, как у ребенка. Даже волосы приобрели прежний цвет чистого пламени.

Теперь лицо, смотревшее на него из зеркала, было его собственным.

– Раньше я говорил 'волшебница', не понимая смысла этого слова, – тихо сказал Альва. Голос его был полон благоговейного трепета. – Как я смогу вас отблагодарить, леди Таллиан?

– Я приглашаю вас в свой замок на Краю Мира. Вы проведете со мной одну ночь, от заката до рассвета, и мы будем квиты. Согласны?

Все еще переполненный чувствами, Альва только молча кивнул.

– Тогда скрепим нашу сделку. Наденьте, – Дэм Таллиан протянула ему перстень с эльфийскими рунами и крупным сапфиром. – Это Кольцо Правды, слышали когда-нибудь о нем?

Альва слышал. Подобные кольца начали делать эльфы в незапамятные времена, когда впервые столкнулись с вероломством людей. Пока условия договора не выполнены, снять его невозможно, разве что вместе с пальцем. По отсутствию указательного пальца распознавали тех, кто был не склонен держать слово.

Кавалер Ахайре почувствовал себя задетым. Неужели Дэм Таллиан сомневается в слове криданского дворянина? Не зря говорят, что маги склонны к паранойе. Потом он вспомнил, что она первая доверилась ему – исцелила, не требуя никаких гарантий.

– Наденьте, ради меня, – сказала чародейка, наклонившись над Альвой, касаясь его плеча упругой грудью. – Чтобы не было соблазна задержать вас подольше. С первым же лучом солнца вы снимете его и сможете располагать собой, как хотите.

Отогнав тревогу, заглушив глас гордыни, Альва Ахайре сказал:

– Как пожелает моя леди, – и надел Кольцо Правды на безымянный палец правой руки.

Ощущение было, как будто оно немедленно сжалось, обхватив его бережно, но твердо. Для пробы он подергал кольцо, но оно не сдвинулось ни на полдюйма. Ничего не скажешь, своеобразная печать на договоре.

– Мне кажется, в этой сделке я получаю куда больше вас, – с сомнением сказал Альва.

Дэм Таллиан только загадочно улыбнулась и предложила молодому кавалеру руку изысканным придворным жестом. Они встали перед огромным зеркалом, висящим на стене. Чародейка дохнула на зеркало, коснулась его кончиками пальцев, и по стеклянной глади вдруг пробежала рябь. Стекло помутнело, заволновалось, как поверхность пруда, когда в нее бросишь камешек. Рука об руку они шагнули в портал и мигом перенеслись за тысячи лиг от Фаннешту, на Край Мира.

За хрустальными стеклами расстилалась бескрайняя снежная равнина. В черном небе, как остывающие угольки, сияли звезды, и жемчужная луна робко заглядывала в высокие стрельчатые окна, похожие на вплавленные в стены исполинские кристаллы.

Покоям Дэм Таллиан позавидовал бы и сам король – в переносном смысле, конечно, ибо такой святой человек, как нынешний правитель Криды, был неспособен завидовать материальному благополучию. Всюду инеисто-белое, серебристо-ледяное: жемчуг и лунный камень, серебро и перламутр, хрусталь и платина, моржовая и слоновая кость. Даже пламя в огромном камине было голубоватым, какое дают некоторые породы деревьев. Камин отгораживал экран из молочно-белого коралла, похожего на морозный узор. Полы устилали меха: песцовые, собольи, горностаевые, белые медвежьи, пятнистые леопардовые, будто бы разрисованные черными фиалками по белому фону. Гобелены на стенах изображали картины зимней охоты на волков, оленей, белых медведей. Снежный шелк простыней на небрежно застеленной кровати откровенно манил обещанием сладостной неги.

В покоях было так тепло, что становилось ясно: в одежде нет никакой нужды.

Платье Дэм Таллиан стекло на пол и тут же испарилось пушистым облачком, не оставив ни бьющихся на полу рыбок, ни увядающих водорослей. От нее пахло морским бризом и криками чаек, шумом волн и нагретым на солнце песком. И как песок под солнцем, ее прохладные губы согрелись под поцелуями. Она обняла его, как ласковое море, унесла на волнах наслаждения, пролилась дождем, задрожала туманным маревом, взволновалась приливом. Кавалер Ахайре ощущал себя то утлой лодчонкой на мощных валах, то ловцом жемчуга в морской пучине, то игривым дельфином, то ураганом, под которым вскипает и пенится море.

В пылу любовных утех они перешли на ты. Он шептал ей: 'Дэм, Леди Моря!', – а она ему: 'Альва, серебряный мой!' (старомодное обращение, бывшее в ходу лет двести назад). И сон не смел приблизиться к изголовью кровати, отгоняемый страстью и бодрящим вином.

За окнами, на бархатной черноте неба вдруг мелькнули светлые всполохи.

– Рассвет уже близко? – спросил с легким беспокойством Альва. Прямо сейчас ему даже вспоминать не хотелось о рассвете.

– Это северное сияние. Мы на Краю Мира, мой серебряный.

Альва, обнаженный, приник к хрусталю окна и замер в восхищении. Небо разгоралось серебром и самоцветами: словно полотнище шитой жемчугом парчи развернулось над снежной пустыней. Лучший королевский фейерверк не мог сравниться с великолепием этого зрелища. Прежде Альва видел северное сияние только на картинах. Улыбаясь, Дэм Таллиан смотрела не в окно, а на молодого кавалера, на его стройные голые ноги, узкие бедра и скульптурно-красивые ягодицы.

– Говорят, что это сверкает Небесный дворец, жилище Младших богов нашего мира. – Альва обернулся к ней, и глаза его блестели не хуже северного сияния за окном. – Стены его сделаны из тумана, росы, северного ветра, льда и звездного света. Умри, лучше не скажешь.

– Возвращайся в постель, мой серебряный. До рассвета еще далеко.

Он сделал несколько шагов и остановился, вглядываясь в ее лицо. Ни взгляд, ни улыбка ее не изменились, но в голосе было что-то такое, отчего у него вдруг пересохло в горле.

– А как далеко до рассвета, леди Таллиан?

– Полно, кавалер Ахайре, неужели вас ничему не учили в школе? Ночь на Краю Мира длится полгода. Или около того.

Кавалер Ахайре превозмог желание задать дурацкий вопрос: 'Это что, шутка?' Она прекрасно понимала, что делала. Он пришел сюда сам, по доброй воле, да еще позволил связать себя договором. Впрочем, не будь договора, он что, пошел бы пешком по снегу? Башню можно покинуть только через портал, а открыть его может только Дэм Таллиан.

При нем даже оружия не было. В Фаннешту никто не носил оружия. И чем бы оно помогло против мага Первой ступени?

Альва почувствовал, что начинает задыхаться. Грудь сдавило, в ушах застучала кровь. Это не был азарт борьбы, погони – это был панический страх оказаться в ловушке.

– Я что, в плену? – голос его звучал спокойно, разве что немного хрипло.

– Напротив, милый. Я освободила тебя. Ты маг по своей природе, Альва Ахайре. Ты принадлежишь нашему миру. Тебе не придется больше сражаться за свою жизнь, голодать, терпеть лишения. Я позабочусь обо всем. Ты можешь стать не гостем, а хозяином в моем доме. Ты можешь стать великим магом!

Должно быть, все, что он думал, отразилось у него на лице, потому что она улыбнулась чуть снисходительно и проворковала:

– Сейчас ты, должно быть, злишься на меня. Напрасно. Отбросив предрассудки, ты поймешь, что я предлагаю тебе шагнуть на новый уровень бытия, расширить свои горизонты неизмеримо!

– То есть ты похитила меня, чтобы заставить учиться магии? – сумрачно подытожил он, удивляясь, что еще способен здраво рассуждать в такой ситуации.

– Похитила тебя? Кольцо Правды все еще на тебе. Значит, договор соблюден.

– Чертовы Древние соблюдают букву, а не дух закона! Любой нормальный суд признал бы такой договор недействительным.

– Я не солгала тебе ни словом, ни делом, Альва. 'Ночь в моем замке на Краю Мира, от заката до рассвета'. Свою часть договора я выполнила. Быстро же ты об этом забыл!

– Черт побери! – взорвался Альва. – Неужели ты не могла сделать свое фантастическое предложение как-то иначе, не загоняя меня в угол?

– Ты не оставил мне выбора. Помнишь, как упорно ты отказывался обсуждать любые возможности, связанные с магией?

– И ты думаешь, теперь я соглашусь их обсудить?

– Не теперь. Через пару дней, когда возмущение уляжется и твой разум проснется.

– Хорошо. – Альва заметил, что его пальцы сжались в кулаки, и разжал их. – Давай вернемся к этому разговору через пару дней. Обещаю, что выслушаю тебя. А сейчас могу я вернуться в Фаннешту?

– Мне очень жаль, Альва, – сказала она без малейшего сожаления в голосе. – Ты не можешь покинуть мой замок, пока носишь Кольцо Правды. Оно причинит тебе невыносимую боль. Можешь проверить сам: просто выйди из ворот на десяток шагов, и оно начнет действовать.

Гнев вспыхнул в молодом кавалере, как сухой хворост от искры огнива. Он схватил Дэм Таллиан за плечи, встряхнул, глядя суженными от ярости глазами. Отчеканил:

– Ты немедленно отправишь меня домой, лживая тварь!

Чародейка выскользнула из его рук легко, как вода утекает сквозь пальцы. Два коротких слова – и он снова оказался скованным ледяными путами. Только на этот раз они не поддались.

– Ш-ш-ш, успокойся, мой серебряный. – Дэм Таллиан погладила его по щеке, и он даже не мог отвернуть голову. Она прикусила губу, разглядывая его, будто редкое лакомство, которое вот-вот сможет попробовать.

Чародейка хотела получить его душу. Тела ей было недостаточно.

До сих пор таких требований к кавалеру Ахайре никто не предъявлял.

– Зачем это тебе, лично тебе? – с трудом выговорил он.

– Ты обладаешь огромной силой. Вместе мы будем несокрушимы. Никто еще не создавал союза Воды и Огня. Мы добьемся такого могущества, что деяния магов древности померкнут перед ним.

– Присоединяйся ко мне, и вместе мы будем править миром, – Альва саркастически усмехнулся. – Как в дешевом спектакле.

– Посмотри на себя, – ласково сказала ему Дэм Таллиан, не обращая ни малейшего внимания на его иронию. – Гонимый, беспомощный, игрушка судьбы, жертва обстоятельств. Кто ты? Чего добился в жизни? Я следила за тобой со дня твоего рождения, и мне нечего ответить на этот вопрос. Должность при дворе? Поручения Тайной службы? Ты был шлюхой, Альва Ахайре, шлюхой на службе у короля. Что ты совершил такого, что запомнилось бы людям, что бы их потрясло? Ах да, ты писал стихи. И даже прославился. Но, положа руку на сердце, как ты думаешь, Альва, они правда любили твои стихи – или просто тебя, символ криданской аристократии, красивого, богатого, одаренного? Когда умрут твои современники, никто и не вспомнит твоих стихов. Но даже свое невысокое положение ты умудрился потерять. Один твой любовник втравил тебя в неприятности, второй спас, и с тех пор ты скитаешься по свету в компании бессмертного эльфа и невежественного дикаря. Это предел твоих мечтаний? Это жизнь, которой ты боишься лишиться?

Альва закрыл глаза, чувствуя, как под веками скапливается предательская влага. Дэм Таллиан била по больному. Она словно бы влезла в его душу, вытащила наружу все его тайные страхи, все тревожные мысли и ночные кошмары, все сомнения, терзавшие его бессонными ночами.

А она продолжала безжалостно:

– Любовь? О, мой серебряный, на свете есть вещи поважнее любви. Только для детей она важна и необходима; взрослому человеку нужно иное. Неужели ты не понимаешь, эти двое – они тянут тебя ко дну, как камни, привязанные к ногам. Они управляют тобой, не дают тебе жить собственной жизнью. А ведь жизнь так коротка. И так много нужно успеть! Полгода, Альва. Только полгода. Я открою перед тобой сокровища знаний, власти, могущества. Ты увидишь другие миры, по сравнению с которыми все, что ты знал прежде, покажется тебе тусклым и жалким. Тебя будут любить короли и королевы, герои, полубоги! Ты сможешь выбирать в любовники кого захочешь, хоть сотню Древних и степняков. А захочешь – оставишь при себе этих двоих, но уже на подобающем месте. Они будут служить тебе так, как им предназначено.

– Власть над людьми, над тайными силами природы, над стихиями, над миром! – голос ее манил, совращал, очаровывал. – Вместе мы сможем достичь того, чего ни один чародей не достигал. Может быть, создать свой собственный мир – мир воды и огня… или новую расу разумных существ, живущих в магии, как рыбы в воде. Сотни лет, Альва – и все они твои, и мир у твоих ног! Твой отец отверг этот дар – и где он сейчас? Не совершай той же ошибки. Я могу ждать вечно, я ждала тебя с самого твоего рождения, но у тебя нет времени ждать, это твоя жизнь утекает, как песок между пальцев, Альва!

Золотые ресницы Альвы намокли и слиплись. Холод пробирал до костей, и на сердце ложилась тоска, бескрайняя, как снежная равнина. Он хотел хоть что-нибудь возразить, но голос ему не повиновался.

Одинокая слеза холодной льдинкой застыла на щеке.

Кинтаро угрюмо мерил шагами маленькую комнату. Прошло утро, прошел день, близился к концу вечер, а кавалер Ахайре так и не появился. Казалось бы, что может грозить ему в стенах древнего храма, оплота мира и ненасилия для обеих цивилизаций Пандеи, человеческой и эльфийской? Но звериное чутье Кинтаро внушало ему безотчетную тревогу.

– Если мы начнем ломиться в покои треклятой магички, рыженький нам никогда не простит. В конце концов, имеет он право поразвлечься?

– А мы имеем право знать, где он и с кем, – резонно заметил Итильдин. – По крайней мере, Лиэлле всегда говорил это про тебя.

Словно бы в ответ на его слова, зеркало в гостиной засветилось мягким серебристым светом. Когда эльф, лучше степняка знакомый с магией, сдернул с зеркала цветастый джарский платок, за стеклом возникло лицо кавалера Ахайре.

Молодой кавалер был бледен, под глазами его залегли темные тени, брови чуть сдвинулись, образуя вертикальную складку. Лицо его вновь было таким же красивым и чистым, каким они впервые увидели его при свете щедрого степного солнца, под голубым просторным небом, среди зеленых холмов. Даже темный южный загар сошел, как не бывало. Праздник для глаз, да и только. Но то, что он собирался сказать, было столь явно нерадостным, что сердца их томительно сжались. В этот миг степняк и эльф были едины, словно бы у них было одно на двоих сердце – и в это сердце возлюбленный собирался воткнуть нож.

– Простите меня, – проговорил кавалер Ахайре сухим, безжизненным тоном. – Я должен вас покинуть. Ситуация оказалась несколько… сложнее. Я проведу в замке Дэм Таллиан какое-то время. Полгода, может быть. Мне следует обдумать свою жизнь и многому научиться. Не ищите меня и не пытайтесь со мной связаться – так вы лишь отдалите мое возвращение.

'Лекарь, отрезающий больной орган, жесток. Будь жестоким, Альва, ради блага твоих любовников', – предупредила его Дэм Таллиан. И он был жестоким, не позволив голосу дрогнуть ни на мгновение, не смягчив ни на йоту холодный тон и надменный облик. Только тоскливый взгляд мог бы его выдать, но глаз он предусмотрительно не поднимал. Зеркало погасло, будто бы упал занавес.

Будь кавалер Ахайре актером, это была бы его худшая роль. И хоть он был правдив, насколько возможно, памятуя о способностях Древних отличать ложь, каждое слово его дышало неискренностью и притворством. Именно поэтому его вымученная роль оказала совершенно противоположное действие на эльфа и смертного.

У Итильдина подогнулись ноги. Он опустился на колени, прижал руки к груди, и волосы закрыли ему лицо.

– Он бросил нас. Я всегда знал, что так будет, но не думал, что так скоро.

– Очнись! – Кинтаро тряхнул его за плечо, глядя сверху вниз с азартным блеском в глазах. – Ты думаешь, ради этой бабы он мог бросить тебя и меня? Святая простота, а еще Древний! Ты его совсем не знаешь, куколка. Ты что, не видал его лицо? Да я прозакладываю собственную пантерью шкуру, что она держит его силой.

– Будь так, я бы знал, чувствовал!

– Ну, или почти что силой, – степняк не стал спорить. – Маги – мастера обмана, любой дурак знает. Мы снова должны найти рыжего, только и всего. Хотя бы затем, чтобы он повторил все это нам в глаза.

– Но он сказал: 'Не ищите меня, не пытайтесь со мной связаться…'

– Что ты за человек! – протянул снисходительно Кинтаро, и эльф даже его не поправил. – Чуть что – сразу руки опускаешь. Ты вот рыжего получил за просто так, на серебряном блюдечке, и больше с ним не расставался. А мне пришлось драться за него, добиваться, чуть не полгода ждать, стиснув зубы, пока он меня посылал. Но я всегда знал, что ему суждено быть со мной. И сейчас ничего не изменилось. Что бы он там себе ни воображал.

Итильдин был так поражен его словами, что даже охватившая его боль несколько отступила.

– Но разве не должны мы давать свободу своим возлюбленным? – спросил он неуверенно.

– Свободу от любви? Хрена с два! – в традициях первобытной поэтики высказался Кинтаро, и вопрос был решен.

Не размениваясь по мелочам, они обратились прямо к главе Гильдии магов Джаффару Искендеруни. Неудачливым просителям случалось дожидаться аудиенции месяцами, но верховный маг принял их в тот же день. Слова 'похищение кавалера Ахайре' оказали прямо-таки магическое воздействие. Неудивительно: глава Гильдии был связан старинной дружбой еще с покойным отцом нынешнего государя Криды, и с самим Даронги Дансенну, и даже с отцом кавалера Ахайре доводилось ему встречаться не раз и не два.

Джаффар принял эльфа и степняка приветливо, хотя и оглядел с некоторым сомнением: уж слишком разительный контраст они собой являли. Выслушав обстоятельства дела, пообещал немедленно разобраться и обещание свое выполнил. Итильдин и Кинтаро получили от атторне Гильдии пергамент, заверенный печатями Гильдии и самого Джаффара, на котором было начертано с канцелярской сухостью:

'Криданский кавалер Альва Ахайре пребывает у мага Воды Первой ступени Дэм Таллиан на законных основаниях, в рамках выполнения условий изустного договора, существование коего подтверждается наличием Кольца Правды на руке вышеупомянутого кавалера Ахайре, каковое кольцо является одновременно свидетельством законности обязательств кавалера Ахайре и гарантией соблюдения условий договора'.

Поражение было сокрушительным. Даже Кинтаро в первый момент растерялся. Они попытались добиться повторной аудиенции, но им было решительно отказано.

– Маги! – прошипел Кинтаро с невыразимым презрением. – Рука руку моет!

Сам факт, что Джаффар не объявил результаты своего расследования лично, а отделался формальной отпиской, свидетельствовал о том, что дело нечисто.

– Можем ли мы узнать, где сейчас пребывает маг Воды Первой ступени Дэм Таллиан? – вежливо осведомился Итильдин у атторне, попутно наступив степняку на ногу.

– Гильдия магов не предоставляет подробных сведений, – сухо ответил юноша в темно-синей мантии и поспешил откланяться.

Кинтаро еле слышно зарычал. Итильдин наступил ему на ногу сильнее.

– Так мы ничего не добьемся, – предостерег он степняка, и тот нехотя усмирил боевую ярость. – Перекинуться ты не сможешь, Нэт Сэйлин экранирован от низших проявлений магии.

– Я и так кого хочешь порву, голыми руками, – мрачно заявил Кинтаро.

– Силой магов не возьмешь. Или мы вернемся в Криду и обратимся к королю…

– Вот это дело! Старикан – кремень, он этих магов порвет на криданский флаг!

– …или пойдем на хитрость. Магов Первой ступени не так много, и все они знают друг друга…

Пока Итильдин, разодетый в пух и прах, как эльфийский вельможа, или, скорее, как люди представляют себе эльфийских вельмож, убирал волосы в причудливую сложную прическу, Кинтаро слонялся вокруг и глазел на сосредоточенного эльфа, как кот на сметану. Он совершенно откровенно предвкушал, как своей рукой вынет дорогие шпильки одну за одной и растреплет затейливые косички. Наконец прическа была закончена. Окинув Итильдина взглядом, вождь восхищенно присвистнул.

– Не хватает только эдакого презрения в глазах. Ну-ка быстро вспомни, какие мы все омерзительные похотливые дикари… как мы изнасиловали и убили кучу твоих сородичей… вот, совсем другое дело.

– Прочь с моей дороги, грязный смертный, – отчеканил Итильдин, взмахнул полой плаща и летящим шагом вышел.

Кинтаро ошеломленно посмотрел ему вслед и пробормотал:

– Ночью ты мне за это заплатишь, куколка. Разика три.

Сам он облачился в кожаные штаны в облипку, нацепил крикливый пояс с серебряными пластинами, выигранный в свое время в карты (морщась, когда серебро касалось голой кожи), красную атласную рубаху расстегнул до пупа, распустил волосы, откинув их за спину. Завершающий штрих – украшения из шкатулки кавалера Ахайре, как можно более роскошные, и плевать, насколько они сочетаются друг с другом: массивный рубиновый браслет, цепь с изумрудами, пяток разномастных запястий, перстень, еле влезший на мизинец, и нитка жемчуга, вплетенная в прядь волос на виске. Серьги, увы, были ему теперь недоступны, потому что дырки в ушах зарастали после каждой метаморфозы, и Кинтаро было лениво пробивать их заново.

Посмотрев на себя в зеркало, степняк поморщился. Типичный секс-авантюрист, охотник на богатых любовников. Самое оно для его целей – но какое моральное падение для вождя эссанти! Впрочем, страдать по этому поводу практичный степняк не собирался.

…Маг Воды Второй ступени Лалайт, выйдя в свою приемную, увидела перед собой воплощенную мечту любой женщины и любого владельца дома свиданий – высокого атлета с волосами до задницы, с пошлым взором и игривой улыбочкой. Непринужденно опершись могучим плечом о косяк, он поведал, что разыскивает многоуважаемую госпожу Дэм Таллиан, которая – разумеется, не по злому умыслу, а в силу большой загруженности мыслями о высоких магических материях – позабыла вручить ему обещанный скромный заем в сто золотых, связанный с тем, что он сейчас испытывает небольшие денежные затруднения, разумеется, временные, и если бы многоуважаемая госпожа Лалайт сочла возможным указать, где можно найти Дэм Таллиан, благодарность его не имела бы границ в разумных пределах… Тут Кинтаро запутался в цветистых оборотах, которыми ему давненько не приходилось пользоваться, и умолк, многозначительно глядя на госпожу Лалайт и предоставив своему убойному обаянию довершить начатое.

Леди Лалайт подошла ближе, так чтобы глазам роскошного самца стали максимально доступны изгибы ее фигуры под тончайшим шелком платья, посмотрела на него с поволокой и сказала наисладчайшим голосом:

– Может быть, обсудим ваши денежные затруднения подробнее, сударь?

Кинтаро вернулся от леди Лалайт только под утро, несколько смущенный наличием у пояса синего сафьянового мешочка, в котором звенело ровно сто золотых. Прежде ему не приходилось брать денег за любовные утехи, и сама эта идея была ему глубоко чужда. Однако отказаться не было никакой возможности – это подрывало легенду. С паршивой овцы хоть шерсти клок, с дохлой лошади хоть подкову, а наличные не помешают, когда они двинутся на выручку Альве. Кроме того, идея бескорыстного подарка после бурной ночи совсем не была ему чужда, и Кинтаро случалось получать такие подарки и от трианесских вельмож, и от степных любовников. Сам рыжий не один золотой браслетик получил от поклонников, что, впрочем, не помешало бы ему сейчас всласть поглумиться. Да будь он здесь, вождь с наслаждением бы выслушал его ехидный комментарий, но, увы, Альва был так же далек от них, как и прежде.

– Чертова баба не проронила ни словечка про Дэм Таллиан. Говорит, не знает, где она. Врет, ясно как день. Ревнивая тварь.

Итильдин, вздохнув, сообщил, что тоже ничего не добился. Во всем блеске эльфийского великолепия он отправился к магу Земли Первой ступени Фаттаху Хызави и, представившись вымышленным именем, изложил свою легенду. Дескать, он разыскивает Дэм Таллиан, которая в свое время проявляла интерес к приобретению ценного свитка, который у него имеется. Маг затрясся от жадности и принялся выспрашивать про свиток, на вопросы же о местонахождении Дэм Таллиан отвечал уклончиво, утверждая, что понятия не имеет, где она. Необязательно было обладать знаменитой эльфийской проницательностью, чтобы понять: врет как сивый мерин.

– Давай ты возьмешь на себя бабу, а я мужика, – поразмыслив, предложил Кинтаро.

Выждав пару дней, так они и поступили. На этот раз успех был ошеломительным. Леди Лалайт тут же указала, где найти замок Дэм Таллиан, с неподдельной радостью соперницы по ремеслу предвкушая, как надменный Древний разведет Дэм Таллиан на бабки, попутно взбесив своим царственно-снисходительным видом. Маг Фаттах Хызави смерил Кинтаро презрительным взглядом, и в глазах его ясно читалось: 'Как низко она пала!' Разумеется, он тут же указал местонахождение замка магички, движимый то ли местью отвергнутого мужчины, то ли мужской солидарностью.

Путь их лежал к западу от острова Кейд, расположенного в Фалкидском море неподалеку от берегов Марранги. Обычная дорога, верхом, заняла бы не меньше двух месяцев, даже если использовать порталы Илмаэр-Крида и Крида-Марранга. Что ж, для особо торопливых существовала Гильдия перевозчиков, бравшаяся доставить груз или человека в любой уголок континента, буде искомый уголок знаком обладателю магического скилла 'телепорт', состоящему в Гильдии. По всеобщему убеждению, работа перевозчиков была самой халявной, потому что полгода они трудились, а остальные полгода путешествовали по земле и по морю, чтобы освежить в памяти известные земли и повидать новые.

Веселая разбитная девчонка лет восемнадцати по имени Андреа взялась доставить их на место за скромную сумму в сто золотых.

– Если с развратом, э-э, с возвратом, то полторы сотни, – протараторила она, мистическим образом умудряясь поедать глазами обоих заказчиков одновременно. – Не беспокойтесь, доставлю в лучшем виде, прямо на остров, я сама родом из Марранги, все побережье знаю как свои пять пальцев. А что дорого беру, так это наши тарифы гильдийские, будь они неладны, отстегни им за обучение, за комиссию да за повышение квалификации…

Рот у нее не закрывался ни на минуту, и помимо совершеннейшей ерунды она успела поведать путешественникам все, что знала про остров Кейд, а также про Гильдию перевозчиков, Фаннешту, особенности климата Марранги и секреты рыбной ловли на мормышку.

– …А если будете на рынке, не берите селедку, она там плохая, мелкая, селедку надо брать на севере, в Тэтуане, а если все-таки возьмете, не вздумайте ее жарить… – болтала она, заполняя песком бороздки магических знаков на полу комнаты.

Не прерывая своего монолога, она подобрала широкую сборчатую юбку, чтобы поместиться в круг вместе с Итильдином и Кинтаро, не без умысла прижавшись бедром к последнему, и тут же, без всякого перехода, вокруг раскинулось солнечное взморье.

– Остров Кейд, благородные господа, – объявила она, и пока благородные господа жмурились и с обалделым видом озирались, затанцевала вокруг по песку, не в силах устоять на месте. – А вопрос нескромный можно? Правду говорят, будто степняки не спят с женщинами?

– Правду, конечно. – Кинтаро подмигнул. – Разве с ними уснешь?

– Вау, большой парень, а что ты делаешь сегодня вечером?

Кинтаро не задумался ни на секунду:

– Штурмую замок могущественной колдуньи, чтобы освободить нашего прекрасного возлюбленного.

– Я серьезно! – фыркнула Андреа.

Степняк, усмехаясь, развел руками, будто говоря: хочешь верь, хочешь нет, дело твое.

– Ну вот, так всегда, – захныкала она театрально. – Почему все клевые парни заняты?

– Обычно другими парнями. – Для иллюстрации Кинтаро обнял эльфа за талию, и эльф зарделся. Ему было и приятно, и стыдно этого чувства.

– Вы, ребята, самая странная парочка, которую я когда-либо видела!

– Эх, видела бы ты нашего третьего! – И оба невольно вздохнули.

Андреа в первый раз не нашлась, что сказать. Она скорчила жалобную мордашку, смерила Кинтаро взглядом голодного щенка, крутанулась на месте, как юла, и исчезла, только веером взлетел подол юбки.

Стараясь скрыть смущение, Итильдин заметил деланно-безразлично:

– В первый раз вижу, чтобы ты отказался от секса.

– Мы не в Храме, не хватало еще перекинуться.

– А настоящая причина?

– Ты будешь смеяться, – хмуро сказал Кинтаро.

– Не буду.

– Я поклялся, что следующим, с кем я пересплю, кроме тебя, будет Альва.

Белая стройная башня, похожая на клык исполинского животного, вздымалась из нагромождения черных скал. Морские волны пенились, разбиваясь о камни, швыряя пригоршни брызг. 'Проклятое место, – сказали рыбаки, продавшие им лодку. – Бывало, слышалась там неведомая музыка, сверкали огни, молнии били в башню, и волны кипели вокруг, хотя погода была безветренная. А еще бывало, что море вокруг кишело чудовищами, и мой отец видел морского дракона, обвившегося вокруг белых стен, а Лаго выловил там рыбу с человечьим лицом и двумя зрачками в каждом глазу…'

Но это раньше, а теперь замок Дэм Таллиан был пуст и покинут, несколько лет, если не десятилетий, назад. Выбитые окна башни были печальны и темны, как глазницы черепа. Внутри гнездились альбатросы и чайки. Внутренние перегородки обветшали и обрушились, лестницы покосились, занавеси истлели, ковры выцвели и расползлись, полы провалились. Всюду царили пыль и запустение, птичий помет пятнал полы и подоконники. Они все-таки обыскали башню сверху донизу, надеясь напасть на какой-нибудь след, но усилия их были тщетны. Нога кавалера Ахайре не ступала сюда, равно как и любого другого человека.

Сгустились сумерки. Море грозно шумело, в окна залетали брызги, на горизонте мелькали зарницы. Они развели костер из обломков стульев, лаковых панелей и туалетных столиков. Стаскали в кучу пыльные ковры, накрыли плащом, улеглись, прижавшись друг к другу, молчаливые и печальные. Говорить не хотелось, и сон не шел.

Кинтаро положил эльфу ладонь ниже уха, под волосы, и большим пальцем принялся водить по скуле, подбородку, шее.

Итильдин порозовел и отвел глаза.

– Прекрати это, – сказал он чуть хрипло.

– Прекратить что?

– Вспоминать, как… ты взял меня в первый раз.

– Зачем бы мне? С тобой каждый раз как первый.

Итильдин покраснел еще сильнее, уловив легкую непристойность в словах степняка.

– Нет, я имею в виду не это, – усмехнулся Кинтаро. – Не то, что ты узкий и тесный, как мальчик. А то, какой ты нежный, и как ты всегда дрожишь подо мной, и вздыхаешь так сладко…

– Перестань, – прошептал эльф, чувствуя, как по позвоночнику бегут мурашки и ягодицы сжимаются от желания.

– С рыжим не так, он как тысяча разных любовников. Всегда неуловимый, непостоянный. Сегодня ему нравится так, завтра эдак, и никогда не знаешь, с какой стороны к нему подступиться.

Эльф невольно улыбнулся.

– Вот уж не сказал бы. Ты всегда прямолинеен, как таран.

Кинтаро не стал спорить. Он повел ладонь ниже, положил ее на грудь Итильдину и большим пальцем принялся ласкать сосок – теми же медленными движениями.

– Ты так спокойно о нем говоришь! Как будто он вышел на минутку за вином в лавку! А вдруг мы никогда… – эльф не закончил фразы. В глазах его стояли слезы.

Кинтаро наклонился над ним, опираясь на локоть.

– Я верю, что мы суждены друг другу. И мы снова будем вместе, несмотря ни на что. И если бы ему грозила опасность, мы бы знали об этом.

– Я так тоскую по нему! – вырвалось у Итильдина. – Как полевой цветок по солнечному свету, и тоскую, и сохну…

– Солнце всегда здесь, даже если оно скрывается за тучи или садится за горизонт. Солнце всегда с нами, цветочек. Помни об этом. Я никогда не рассказывал, но у нас в племени тоже были истории, не хуже настоящих романов, про любовь, путешествия и всякое такое. И вот одна была про воина, влюбившегося в солнце. С юных лет он только о нем и думал, только на него и смотрел, и даже мог это делать не моргая. Звали его Асато. Однажды он решил отправиться на восток и достичь того края, откуда по утрам поднимается солнце. Решил он, что утром будет проще захватить его врасплох. И вот он двинулся на восток, прошел степи, поля и Древний лес, встретившись в пути со многими опасностями. И наконец дошел до края земли. Увидел он там огромную пещеру, богато украшенную яркими самоцветами. Вдруг из нее вышел юноша, окруженный столь сильным сиянием, что любой бы зажмурился. Любой, но не Асато. Посмотрел он пристально на юношу и увидел, что тот прекрасен лицом, и станом строен, и весь золотого цвета с головы до ног, одежды же на нем никакой. Догадался он, что это и есть солнце. При виде его желание взыграло в Асато. Схватил он юношу-солнце в объятия, и стал его целовать, и зажег его не меньшей страстью. И они легли и предались любви, и солнце в этот день взошло только к полудню. С той поры стал Асато жить в чертогах солнца и тешиться с ним всю ночь напролет. Потому зимой ночи длиннее, что не хочет солнце расставаться со своим жарким любовником и выходить на холод и снег. А иногда солнце берет Асато с собой на небо, и тогда случается затмение, когда накрывает степняк его своим телом.

– Невежественные варвары. Всякий знает, что затмения происходят потому, что луна закрывает собой солнце. Вряд ли луна похожа на смуглого степняка. Уж скорее на эльфа.

– Это моя история, куколка, – усмехнулся Кинтаро. – И ты понял, что я хотел сказать.

Наутро, привычно собрав свою одежду, разбросанную повсюду нетерпеливой рукой степняка, Итильдин снова обрел присутствие духа и способность размышлять. Он задумчиво тронул рукой рассыпавшийся в пыль гобелен.

– Знаешь, требуется лет сто, чтобы жилище приобрело такой вид. Может, больше. Тогда рыбаки не были бы свидетелями всех тех странных событий, о которых нам рассказали. Дэм Таллиан жила здесь, и жила не так давно.

– К чему ты клонишь, куколка? Теперь здесь живут только птицы.

– Она ведь маг Воды, верно? Я читал про магию Воды. Сильный маг может поворачивать время вспять. Уходя, она состарила башню лет на сто, а вернувшись, восстановит все как было. Это требует огромных затрат магической энергии, но ведь она маг Первой ступени.

– Значит, у нее где-то еще одна хата, про которую никто не знает. А это так, летний замок. Спасибо, куколка, мне сразу полегчало, – сказал мрачно Кинтаро. Слова о могуществе Дэм Таллиан явно его не обрадовали.

– До сих пор мы пытались найти чародейку и потерпели неудачу. Она слишком сильна и легко может замести следы. Но у любого могущества есть слабая сторона. И если Альва хочет, чтобы его нашли, мы его найдем.

– Как? Погадаем на кофейной гуще?

– У нас есть вещи Альвы. Любая деревенская ведьма, которая ищет заплутавших овец, укажет нам направление. А если нет, нам поможет моя сестра.

– Ты не говорил, что у тебя есть сестра.

– Ты не спрашивал.

– И что, ты предлагаешь отправиться в Великий лес, чтобы спросить твою сестру-эльфийку, где искать твоего любовника-смертного, из-за которого тебя выставили из дома? – Кинтаро задрал бровь.

– Примерно так, – отозвался Итильдин. – Только в Великий лес ты отправишься один. Меня там сразу убьют. А тебя не сразу.

Лицо степняка просветлело.

– Натянуть Древних? Это по мне.

– Я знал, что тебе понравится.

Вера двигает горы и осушает реки – так было написано в одном философском трактате. И если любовь – это факел, освещающий темный лес, то вера – тропинка в лесу, ведущая к счастью.