"Константин Ваншенкин. Художники " - читать интересную книгу автора

смотреть вправо или влево. Потом он стал писать ее маслом, только голову, и
наконец отложил кисть, вытирая пестрой тряпкой руки.
- Хотите чаю?
Она благодарно улыбнулась ему, но отказалась, - Можно посмотреть? -
попросила она робко.
- Пока рано.
Назавтра она пришла снова, и он опять, торопясь, писал и рисовал ее.
День выдался пасмурный, Сергей работал, расчистив окошки от герани и
столетника, все равно было темновато, он морщился, щурился, но получалось,
получалось, он чувствовал точно.
Она опять торопилась, но согласилась выпить чаю. Посуда была довольно
убогая, но чай он заварил крепкий, пахучий. Спасибо "Пете", старику
Дударову, - научил, сам не заметив. Сказал о чем-то, - о чем именно, Сергей
давно забыл, - сказал: "Это так же отвратительно, как жиденький чаек". Это
Попов крепко запомнил.
Они пили чай, - Сергей-то давно привык к устоявшимся в комнате запахам
масла и пинена, но ей, наверное, было не очень приятно. Много раз слышал он
байки о романах художников со своими натурщицами, но это был явно не тот
случай. Он смотрел на ее лицо и все с большей и большей уверенностью
понимал, что картина получится. С такой силой он ощущал это впервые в жизни.
И еще ему жалко было расставаться. Немыслимо жалко. Ведь он о ней ничего
даже не узнал.
Она поднялась.
- А может, останетесь? Немножко.
- Никак нельзя.
Он подал ей шубку. Она завязала концы платка.
- А как я вас найду? - спросил он тихо. - Я бы хотел показать готовую
работу.
Она чуть-чуть поколебалась.
- Я позвоню сама. Желаю удачи.
Потом открыла дверь и быстро пошла по коридору. И, подчиняясь острому
предчувствию, он схватил картон, где была написана ее голова, взял этюдник с
красками и выбежал следом.
- Еще минутку, - сказал он. - Во дворе. При другом освещении.
Он поставил картон, прислонив к спинке скамьи, и, взглядывая то на
него, то на нее, щурясь и отклоняя голову, добавлял белил, снегу, света.
Сзади уже скапливались ребятишки и няньки. От такой дремучей бесцеремонности
возненавидишь все эти пленэры!
А она, улыбаясь, стояла среди снежного двора и говорила:
- Ничего, что я смеюсь? Можно?
- Можно, можно, - отвечал он, продолжая работать. - Даже хорошо...
На картине был хмурый зимний денек. Лишь угадывалась деревенская улица.
На переднем плане молодая женщина с полными ведрами на коромысле.
Собственно, видно только одно ведро. А солдатик попросил напиться и пьет,
придерживая ведро обеими руками. Оно, чувствуется, слегка подрагивает на
весу. Солдатик не видит ее, как бы не замечает, он смотрит перед собой, в
снежную даль, в свою судьбу, а она - на него, спокойно, терпеливо, с
оттенком материнства, хотя сама только чуть старше его. И все это исполнено
тревожащей смутной печали. Ни деревни, ни других солдат не видно, но сразу
чувствуется, что война, идут войска и впереди еще длинная и долгая дорога.