"КАТЫНСКИЙ ЛАБИРИНТ" - читать интересную книгу автора (Абаринов Владимир)

В. И. ПРОЗОРОВСКИЙ

Из протокола допроса В. И. Прозоровского от 17 июня 1946 г. (ЦГАОР, ф. 7445, оп. 2, ед, хр. 136, л. 332):

"Прозоровский Виктор Ильич, 1901 г. рождения, русский, уроженец Москвы, несудившийся, имеет сына, образование высшее медицинское (окончил медицинский факультет II Московского государственного университета), профессор судебной медицины, доктор медицинских наук, главный судебно-медицинский эксперт Минздрава СССР, председатель судебно-медицинской комиссии Ученого медицинского совета Минздрава СССР".

Добавлю, что директором ГНИИ судебной медицины Прозоровский стал в 1939-м, а главным судмедэкспертом Минздрава – в 1940 году; после войны к его титулам прибавилось звание "заслуженный деятель науки". В бытность Прозоровского главным судмедэкспертом в Советском Союзе проведена серьезная реорганизация судебно-медицинской экспертизы (эта структура сохраняется и поныне), унифицирована специальная документация. Действовавшие с 1928 года "Правила судебно-медицинского исследования трупов" дополнились при Прозоровском рядом других документов, как то "Инструкция о взятии для судебно-медицинской экспертизы материала для вскрытия умерших от инфекционных заболеваний для последующего бактериологического исследования" (1952), приказ Минздрава СССР № 452 "О врачебной регистрации причин смерти" (1954), циркулярное письмо № 1440 "Об изъятии из трупов образцов крови" (1955), методическое письмо "Об определении роста по костям скелета взрослого человека" (1958) и др.

При Прозоровском же состоялись две принципиальные дискуссии специалистов. Первая возникла в связи с разработкой нового Уголовного кодекса, вступившего в силу в 1960 году. В ходе дискуссии были подвергнуты резкой критике "Правила для составления заключения о тяжести повреждения", изданные еще в 1928 году. Профессор Прозоровский вынес на обсуждение проект новых "правил", однако он так и не был принят. Спорным оказался, в частности, пункт об определении половой зрелости. В конце концов необходимость определения половой зрелости была предусмотрена уголовными законодательствами лишь шести союзных республик, в кодексах же остальных республик указан непосредственно возраст лица, половое сношение с которым является наказуемым. Вторая дискуссия трактовала пределы компетенции экспертов и началась в 1945 году. Дело в том. что уже упоминавшиеся "Правила", утвержденные Наркомюстом и Наркомздравом, вменяли в обязанность эксперту квалифицировать телесные повреждения применительно к статьям Уголовного кодекса. Группа судебных медиков выступила против этого положения, доказывая, что эксперт не имеет юридического права давать заключение о роде насильственной смерти (убийство, самоубийство, несчастный случай). Не сумев примирить коллег, Прозоровский обратился в Министерство юстиции, Верховный суд, Прокуратуру и МВД СССР за разъяснением. В итоге в 1956г. было опубликовано циркулярное письмо № 306, согласно которому эксперт имеет право давать заключение о роде насильственной смерти "лишь тогда, когда этот вывод вытекает из специальных познаний судебно-медицинского эксперта (теоретической подготовки и практического экспертного опыта) и результатов судебно-медицинского исследования трупа". Дискуссия, однако, на этом не закончилась. (С. Шершавкин. История отечественной судебно-медицинской службы. М., "Медицина", 1968, с. 155- 171.) В настоящее время действуют "Правила судебно-медицинского определения степени тяжести телесных повреждений" (с 1.04.1979), согласно которым эксперт не может определять. является ли повреждение условно или безусловно смертельным, а также решать вопрос о наличии обезображе-ния лица, квалифицировать повреждения как мучения и истязания. устанавливать факт побоев и т.д. В соответствии со статьей 78 УПК РСФСР он должен отказаться от ответов на вопросы, выходящие за пределы его специальных познаний или не входящие в его компетенцию. (Судебно-медицинская экспертиза. М., "Юридическая литература", 1980. с. 11. Ill, 116-118,219.)

Почему я пишу об этом? Да потому, что из пяти выводов акта катынской судмедэкспертизы три не входят в компетенцию экспертов.

Не вдаваясь в излишние подробности, перечислю, на мой взгляд, самые существенные недостатки акта.

Акт подписан пятью экспертами. Эксгумация и исследование трупов производились, согласно акту, с 16 по 23 января 1944 года. В показаниях Нюрнбергскому трибуналу профессор В.И.Прозоровский датирует начало работ в Катынском лесу 14 января. Примем этот последний вариант: в течение 10 дней комиссия исследовала 925 трупов, т.е. каждый член комиссии вскрыл и изучил 185 трупов, или по 18 трупов ежедневно. Представляется маловероятным, что при таких темпах экспертиза была достаточно тщательной. Правда, в акте перечислены имена еще шести военных медиков, участвовавших в работе комиссии, из которых двое являются по специальности судмедэкспертами, а один – патологоанатомом, однако, не будучи членами комиссии, они могли лишь ассистировать, но никак не делать окончательные выводы. Кроме того, один из членов комиссии – профессор судебной химии М. Д. Швайкова, по свидетельству Прозоровского, была приглашена для сулсбно-химической консультации и судебно-химических исследований" и также не могла заниматься вскрытием и исследованием трупов.

Согласно акту, "экспертизой изъят соответствующий материал для последующих микроскопических и химических исследований в лабораторных условиях". Результатов этих исследований в акте нет, опубликованы они не были и суду в Нюрнберге не предъявлялись.

Далее. Собственно говоря, объективные данные вскрытия, зафиксированные актом экспертизы Прозоровского, чуть ли не дословно совпадают с протоколом международной комиссии. Никакого парадокса здесь нет, просто этих данных для окончательного и определенного вывода о дате расстрела было недостаточно. И тут вступали в силу вещественные доказательства, то есть документы, извлеченные из могил. Так вот документы, обнаруженные Прозоровским и его коллегами, абсолютно неубедительны. Всего при 925 трупах обнаружено 9 документов. Из них 2 представляют собой почтовые отправления из Польши, датированные сентябрем 1940 г., – разумеется, они не могут служить доказательством того, что их адресаты были к моменту отправления живы, да к тому же и текст на одном из документов выцвел. 5 квитанций о приеме золотых часов и денег, из них две от декабря 1939 г. (записи о продаже часов Ювелирторгу от марта 1941 г.) и три – от апреля и мая 1941 г., также ни о чем не говорят, ведь они могли быть выписаны задним числом. Бумажная иконка, "датированная" апрелем 1941 г., – вообще не документ, и решиться предъявить его можно было лишь в условиях острой нехватки более веских доказательств. Остается, таким образом, только неотправленная почтовая открытка в Варшаву от 20 июня 1941 года. Итак, 925 трупов и одна открытка. Но дело, собственно говоря, даже не в этом, а в том, что автор огкрыткн ротмистр Станислав Кучинский никогда не был в Козельском лагере: согласно спискам Мощиньского, он содержался в Старобельске, откуда его забрали в декабре 1939 года [132].

Мало того: на основании этих документов эксперты во главе с Прозоровским делают вывод о том, что "немецко-фашистские власти, предпринявшие в весенне-летнее время 1943 г. обыск трупов, произвели его не тщательно", а на основании отсутствия признаков экспертной деятельности – о том, что "в 1943 г. немцами произведено крайне ничтожное число вскрытии". Откуда же экспертам известно об обысках и вскрытиях, если признаков таковых не обнаружено?

Наконец, Прозоровский применяет для датировки могил еще один способ сравнение с состоянием трупов в других массовых захоронениях близ Смоленска, ссылаясь при этом на собственный же акт. Из чего следует, что, во-первых, трупы поляков погребены опять-таки около двух лет назад, а кроме того, полная идентичность метода расстрела.

Таким образом, катынские расстрелы прямо инкриминированы немцам. Именно этого и не имели права делать эксперты – впрочем, по современным юридическим нормам.

Среди многочисленных советских архивных источников, способных пополнить наши сведения о катынской трагедии, особое место принадлежит рабочим материалам Специальной комиссии. К сожалению, большая часть этих бумаг действующими архивными правилами до сих пор закрыта. Однако отдельные разрозненные документы вполне доступны и не нуждаются в рассекречивании. Их я и предлагаю вниманию читателей. Но сначала – несколько слов о значении этих текстов.

Сегодня уже совершенно очевидно, что "Сообщение" комиссии Бурденко серьезной критики не выдерживает. Некоторые из имеющихся в нем противоречий были исправлены при повторных публикациях. Значительным коррективам версия Бурденко подверглась на Нюрнбергском процессе: тот, кто изучал протоколы предварительных допросов свидетелей обвинения, проведенных в Москве в июне 1946 года. наверняка обратил внимание на множество мелких разночтении по сравнению с показаниями тех же лиц, зафиксированных годом раньше. Любопытно также, что про юколы допросов советских судмедэкспертов написаны рукой самих допрашиваемых. Наконец, уже в ходе судебного заседания советское обвинение дважды, и весьма существенно, отступало от первоначальной формулы (подробнее об этом в следующей главе). Все эти обстоятельства придают специфическую ценность публикуемым ниже текстам. Кроме всего прочего, не исключено, что в служебных документах, не подлежащих широкой огласке, обнаружатся подробности, не попавшие в окончательный текст "Сообщения".

Самый ранний документ – письмо Н.Н.Бурденко на имя В.М.Молотова от 2 сентября 1943 года.

"Глубокоуважаемый Вячеслав Михайлович! Обращаюсь к Вам по следующему обстоятельству: в апреле месяце Вы, как Народный Комиссар Иностранных дел, опубликовали ноту Советского Правительства о разрыве дипломатических отношений с Польским Правительством. В ноте Вы указали на ложное и провокационно возводимое на наши государственные органы обвинение в расстреле нескольких тысяч польских офицеров. Читая сообщение немецкого правительства о расстреле в Катынском лесу польских офицеров и заключение "международной комиссии", я тщательно изучил текст. Несмотря на широковещательное заглавие сообщения – "Виновники, изобличенные судебно-медицинскими экспертами", немцы приводят довольно своеобразную аргументацию о виновности советских органов – это главным образом способ расстрела. Я, в бытность мою в Орле, как член Правительственной Комиссии, раскопал почти 1000 трупов и нашел, что 200 расстрелянных советских граждан имеют те же самые ранения, что и польские офицеры".

В заключение Бурденко выражает надежду, что скоро он будет иметь возможность поехать в окрестности Смоленска, и сообщает, что за время работы в ЧГК им была составлена коллекция из 25 черепов казненных немцами советских граждан и "для установления несомненного тождества ран" он готов, "в случае нужды, предварительно предъявить их представителям наших союзников" [133].

Из письма следует как минимум два вывода. Во-первых, Бурденко начал работу над катынскими материалами задолго до эксгумации. Во-вторых, он априори полагал виновность немцев несомненной.

Следующий документ не имеет ни подписи, ни даты. Озаглавлен он так: "Характеристика черепных ранений трупов, извлеченных из могил Катынского леса". Судя по всему, это одно из первых профессиональных заключений, составленное безусловно после осмотра эксгумированных останков.

"Входные отверстия, – гласит первая фраза, – как правило, располагаются в затылочной кости, над большим затылочным отверстием, большей частью вблизи от средней линии". Указан диаметр отверстий: от 0,6 см до 0,8-0,9 см, причем преобладают отверстия диаметром 0,8 см. Далее констатирован небольшой процент слепых ранений – в этих случаях внутри черепа найдены пули калибр 0,6-0,7 см, а в одном черепе – "неправильных очертаний кусок металла, по-видимому, оболочка разрывной пули". Заканчивается документ следующим сообщением: "В единичных случаях наблюдались повреждения черепа холодным оружием. В этих случаях раны кости имели форму четырехгранных отверстий с ровными краями и были множественными" [134].

Что можно сказать по поводу этого текста? Заключение составлено вполне объективно, причем человеком, не имеющим отношения к армии, – иначе калибр отверстий был бы указан в миллиметрах. Бросается в глаза не отмеченное "Сообщением" наличие колотых ран четырехгранной формы. Такие же раны, но не в черепах, а на телах, были обнаружены Герхардом Бутцем. Суть дела в том. что четырехгранным был советский штык, немецкий же, как известно, плоским. Неудивительно, что советская экспертиза эту деталь предпочла не учитывать.

Еще один документ – письмо Бурденко на имя председателя ЧГК Н. М. Шверника от 21 марта 1944 года. Вот его полный текст:

"Глубокоуважаемый Николай Михайлович! По слухам, кажется, довольно достоверным, полученным мною от военных врачей, в Виннице были массовые убийства, произведенные немцами. Немцы провокационно приписывают эти убийства Советским органам. Хорошо было бы для установления техники умерщвления командировать в Винницу профессора Смирнова Л.И. – патологоанатома Центрального Нейрохирургического Института, – который обрабатывает все черепа. Позволяю Вам это писать потому, что прошедший опыт вскрытия могил не всегда был ценен". На письме имеется резолюция Шверника: "Принять предложение т. Бурденко о командировании в Винницу проф. Смирнова. 23/III" [135].

Самое главное здесь – это, конечно, Винница. Летом 1943 года в Виннице германскими властями были обнаружены и вскрыты массовые захоронения жертв НКВД, по примеру катынской была образована комиссия экспертов, проводилась с участием местных жителей идентификация трупов, материалы расследования публиковались в оккупационной и мировой прессе [136]. Приписать немцам и эти расстрелы не удалось, хотя, как видим, такие попытки предпринимались. Из даты под письмом следует, что Специальная комиссия продолжала функционировать уже после того, как опубликовала свое "Сообщение".

Наконец, письмом от 29 мая 1944 года Бурденко предлагает Швернику "дополнить материалы по катынскому делу подлинными показаниями врачей, участвовавших в немецкой экспертизе". И далее: "Снятие показаний с участников немецкой инсценировки, фамилиями которых мы располагаем, окончательно бы разоблачило гнусную провокацию немецко-фашистских палачей в Катыни" [137]

Итак, работа комиссии продолжалась и в мае 1944 года. Ощущал ли Бурденко неполноценность своего "Сообщения"? Во всяком случае, полагал необходимым дополнить его. Предложением Бурденко воспользовались, как мы знаем, лишь отчасти.

Я уже писал, что деятельность комиссии Бурденко с самого начала была направлена не на оправдание органов НКВД (их непричастность как бы сама собою разумелась), а на обвинение немцев. Так, например, первое, за что ухватился Бурденко, ознакомившись с заключением международной комиссии, – это способ расстрела. В акте советской экспертизы также подчеркнута "полная идентичность метода расстрела польских военнопленных со способом расстрелов мирных советских граждан и советских военнопленных, широко практиковавшимся немецко-фашистскими властями на временно окулированной территории СССР". Но ведь одно не исключает другого. Сегодня нам хорошо известно, что способ этот – выстрел в затылок широко практиковался на территории СССР не только айнзатцкомандами СС, но и НКВД – об этом убедительно свидетельствуют раскопки, например, в Куропатах [138].

В том, что все это грубый и недостойный фарс, были уже в 1944 году уверены приглашенные в Катынь иностранные корреспонденты. Вот, скажем, как описывает увиденное англичанин Александр Верт в своей в целом весьма доброжелательной книге "Россия в войне 1941-1945":

"15 января 1944 г. большая группа западных корреспондентов в сопровождении Кэти Гарриман, дочери посла Соединенных Штатов Аверелла Гарримана, отправилась в свое страшное путешествие, чтобы увидеть сотни трупов в польском обмундировании, вырытых в Катынском лесу русскими органами власти. Утверждалось, что здесь было похоронено около 10 тысяч человек, но фактически было отрыто лишь несколько сот "образцов", которые пропитали даже морозный зимний воздух на всю жизнь запоминающимся зловонием. Русская Специальная следственная комиссия, которая была создана для этой цели и руководила всей церемонией, состояла из представителей судебно-медицинской экспертизы, таких, как академик Бурденко, и ряда "видных лиц", само присутствие которых должно было придать всему расследованию респектабельность и авторитетность; среди них были митрополит Московский Николай [139], знаменитый писатель Алексей Толстой, нарком просвещения Потемкин и другие. Какими знаниями эти "видные лица" обладали, чтобы судить о том, насколько "свежими" или "старыми" являются вырытые трупы, было не совсем ясно. Однако именно этот вопрос и был центральным моментом спора – были ли поляки похоронены русскими весной 1940 г. или немцами в конце лета 1941 г.? Профессор Бурденко в зеленой фуражке пограничника деловито анатомировал трупы и, помахивая куском зловонной печени, нацепленной на кончик его скальпеля, приговаривал: "Посмотрите, какая она свеженькая!"

И далее:

"В общем отправной точкой для русских в ходе всего следствия было то, что всякую мысль, будто поляки могли быть убиты русскими, следовало сразу же исключить: такая мысль сама по себе была оскорбительной и недопустимой, а потому не было никакой необходимости останавливаться на фактах, которые могли бы привести к "оправданию" русских. Самым важным было обвинить немцев, оправдывать же русских было совершенно незачем".

Тем не менее возглавлявшая команду иностранных корреспондентов Кэтлин Гарриман по прибытии в Москву заявила, что убедилась в достоверности советской версии. Надо полагать, у нее были на то особые причины.

В апреле 1990 года мне довелось встретиться еще с одним участником поездки в Катынь – корреспондентом "Санди таймс" Эдмундом Стивенсом. Вот отрывок из его корреспонденции от 29 ноября 1989 года в связи с визитом премьер-министра Польши Тадеуша Мазовецкого в Москву:

"Я занимаюсь катынским делом с февраля 1944 года, с тех пор, когда был включен в состав группы военных корреспондентов, приглашенных туда советским отделом печати. Так как в эту группу попросилась Кэти Гарриман. дочь американского посла, то нам достался роскошный спальный вагон и вагон-ресторан, полный икры и прочих прелестей, которых нам так не хватало во время пребывания в лесу. Нас повезли на автобусах из совершенно разрушенного Смоленска за 15 километров в лес, состоявший в основном из сосновых посадок-трехлеток, высаженных перед немецкой оккупацией, перед тем как Сталин и Гитлер поделили между собой Польшу.

Трупы, которые нам показали, лежали на мерзлой земле, вероятно, на том же месте, где их и расстреляли. На трупах были шинели (это указывало на то, что их расстреляли зимой), и у каждого в затылке было отверстие от пули.

Сопровождал нас Николай Бурденко, выдающийся советский хирург. Его неблагодарной, чтобы не сказать невыполнимой, задачей являлось убедить нас в том. что ответственность за эту расправу несут немцы. Бурденко и его помощников, без сомнения, проинструктировали, но их сообщения казались натянутыми и неубедительными".

В беседе со мной г-н Стивенс сообщил некоторые дополнительные детали. В Москву группа отправилась уже наутро следующего дня. Он не помнит, чтобы журналистам показывали какие-либо документы. Наконец, выступивший на пресс-конференции в Смоленске вице-бургомнстр был, по мнению Стивенса, заранее подготовлен и произносил "зазубренный" текст.

Обратим внимание на два момента. Во-первых, Эдмунд Стивенс уверяет (я его специально переспрашивал), что ни при каких раскопках группа не присутствовала – трупы уже лежали на земле. Дело, напомню, было в январе, причем иностранцев, по словам Стивенса, предупредили, что для поездки надо тепло одеться. Не могу понять, каким образом в лютый мороз экспертам удалось извлечь трупы из могил, не повредив их. И второе: шинели. Факт наличия на трупах зимней формы очень удивил корреспондентов, ведь им объяснили, что поляки расстреляны в августе-сентябре, а в это время года шинели еще явно не нужны, и наоборот: в марте-апреле в средней полосе России, как правило, холодно. Недоуменные вопросы иностранцев привели в замешательство советских официальных лиц. В результате Прозоровский записал в своем акте, что расстрелы совершены "между сентябрем-декабрем", менять же показания свидетелей было уже, по-видимому, поздно – в этих текстах так и остались август и сентябрь.

В потоке писем, полученных мною после моих публикаций о Катыни, есть и касающиеся комиссии Бурденко. Вот, к примеру, письмо Веры Андреевны Звездаевой из Смоленска. Она сообщает, что ее отец Андрей Максимович Козловский наблюдал в 1944 году работу советских экспертов и, среди прочего, обратил внимание на важную деталь: "Семья прожила в оккупации с 1941 года до дня освобождения, так что немецкие порядки изучила достаточно хорошо. Так вот, отец рассказывал, что когда были извлечены трупы польских офицеров, то у всех сохранились у кого золотые зубы, у кого перстни, кольца. Немцы же никогда и ни при каких обстоятельствах не оставляли золота во всех его видах у расстрелянных". Этот факт отмечен и в заключении комиссии экспертов и в отчете профессора Бутца. В "Сообщении" же Специальной комиссии какие-либо упоминания изделий из драгоценных металлов отсутствуют.

Еще одно свидетельство. Эксперт-криминалист Георгий Иванович Рыбников, бывший сотрудник Института криминалистики МВД СССР, пишет, что летом 1947 года к нему обращался за консультацией член Специальной комиссии П. С. Семеновский. Он показал Георгию Ивановичу два десятка стреляных гильз и попросил определить марку оружия. Рыбников установил, что все гильзы стреляны из "шмайссера" образца 1939-1940гг., а одна-из "парабеллума". Гильзы. как припоминает Георгий Иванович, были ржавые, с налипшей свежей землей и жухлыми листочками. Разумеется. сам по себе этот факт еще ни о чем не говорит, гильзы могли быть извлечены совсем из другого захоронения. Известно также, что никаких гильз комиссия Бурденко в Катыни не нашла. Однако известно и другое: после войны катынские могилы вскрывались еще раз. Что касается эксперта П. С. Семеновского, то он, как выяснилось недавно, профессиональной добросовестностью отнюдь не отличался. Не кто иной, как Семеновский дал судебно-медицинское заключение по знаменитому сенсационному делу Семенчука-Старцева, сфальсифицированному Вышинским и Шейниным. Автор публикаций на эту тему доктор юридических наук Александр Ларин пишет: "Не исследуя трупа, по материалам дела давал свое заключение доктор Семеновский. Я его знал лично. Вышинский не случайно выбрал именно его в эксперты. Это был посредственный профессионал, но очень сговорчивый и послушный человек. Вышинский манипулировал им, как хотел. В своем рвении и желании оправдать доверие Вышинского Семеновский ухитрился даже в акте экспертизы давать чисто юридические заключения: констатировать преднамеренность, умысел и т.п." [140].

Прочитав насквозь "Сборник сообщений ЧГК о злодеяниях немецко-фашистских захватчиков", я нигде не обнаружил в числе экспертов фамилии Семеновского. Единственное исключение – Смоленск. Так откуда же все-таки были извлечены гильзы, предъявлявшиеся Г. И. Рыбникову в 1947 году?

И последнее. Огромный архивный фонд ЧГК, в рамках которой трудилась комиссия Бурденко, содержит небольшой, но красноречивый документ, как нельзя лучше иллюстрирующий стиль работы этого государственного учреждения. В письме от 18 августа 1944 года на имя секретаря ЧГК П. И. Богоявленского член ЧГК профессор И. П. Трайнин выражает свое крайнее недоумение тем фактом, что проект сообщения "О злодеяниях финско-фашистских захватчиков на территории Карело-Финской ССР" прислан ему вечером накануне дня публикации, так что никакие поправки были уже невозможны [141].