"КАТЫНСКИЙ ЛАБИРИНТ" - читать интересную книгу автора (Абаринов Владимир)
Глава 2. КОНЕЦ "ПОЛЬСКОГО ЭКСПЕРИМЕНТА"
Окончательный итог операции по разгрузке офицерских лагерей сегодня хорошо известен: 15 131 человек передан областным УНКВД, 395 переведено в Грязовецкий лагерь.
15 131 и 395. Баланс мертвых и живых, смерти и жизни. Людоедская бухгалтерия НКВД.
Что стало с остальными солдатами польской армии, превратившимися в рабов ГУЛАГа?
В январе 1940 года в Криворожском лагере выходило на работу лишь около трети общею числа узников, в Запорожском – около половины: в конце января пленные Запорожского лагеря объявили голодовку. Описывая эти события, Н.С. Лебедева, видимо, не подозревает, что это были не просто отказы от работы, а забастовки: пленные знали, что добытый ими уголь экспортируется в Германию. На забастовки администрация лагерей отвечала репрессиями, однако добиться желаемого эффекта так и не смогла. Сразу по окончании акции в Козельске, Осташкове и Сгаробельске пленных-солдат стали переводить в сибирские и заполярные лагеря.
Одним из конечных пунктов был Севжслдорлаг (река Чибья). "Обзор о состоянии службы KB НКВД СССР за 2-й квартал 1940 г." в разделе "Особые задачи 2-го квартала" содержит следующий пункт: "Конвоирование 33 585 заключенных и 7910 военнопленных на строительство Северо-Печорской ж.д. магистрали (приказ НКВД № 0192)" [72].
О 1000 военнопленных, вывезенных в мае 1941 года в Мурманскую область на строительство аэродрома, я уже упоминал. Чтобы завершить этот сюжет, приведу в хронологической последовательности три документа, из которых без особых пояснений будет ясно, что произошло с ними впоследствии.
В соответствии с приказом Народного Комиссара Внутренних Дел Союза ССР № 00358 от 8/IV 1941 года в период с 15/V по 15/VI с.г. Вам направляется 4.000 человек интернированных для работы на строительство аэродрома в Поной.
В связи с этим предлагаю принять к руководству следующее:
1. Все интернированные должны быть размещены в одном лагере отдельно от заключенных.
2. Охрана внутри лагеря возлагается на вахтерский состав.
3. Наружная охрана лагеря и охрана на производстве осуществляется конвойными войсками.
4. Внутрилагерный режим среди интернированных устанавливает начальник лагеря согласно имеющихся инструкций Управления НКВД по делам о военнопленных и интернированных.
5. Использование интернированных на производстве производится по указанию начальника строительства.
6. Начальник лагеря наравне с начальником строительства отвечает за выполнение интернированными установленных производственных норм.
7. Оборудование лагеря для размещения конвойных войск, сотрудников лагеря и интернированных возлагается на начальника строительства.
8. Обеспечение всеми видами довольствия интернированных и сотрудников лагеря как от Мурманска, так и на месте работы возлагается на Строительство № 106 НКВД.
Примечание. Обеспечение конвойных войск всеми видами довольствия производится УКВ.
9. Рабочий день сотрудников лагеря, внутренней и наружной охраны и интернированных установлен приказом Народного Комиссара Внутренних Дел Союза ССР № 00368 от 8/IV 1941 г.
10. Питание интернированных производится в зависимости от выполнения производственных норм согласно прилагаемой инструкции.
11. Денежное вознаграждение интернированным выплачивается согласно приказа Народного Комиссара Внутренних Дел Союза ССР № 298 от 2 апреля 1941 i.
12. Учитывая короткие сроки навигации. Строительству № 106 НКВД предусмотреть необходимый завоз продовольствия на случай оставления интернированных на зиму.
Обращаю внимание читателей на пункты 6 и 10. Вспомним, что писали "Известия" об условиях труда в суровых районах Севера, рекордно коротких сроках и о том. как строители "со свойственным большевикам упорством и энергией преодолели встретившиеся трудности".
Из оперативной сводки штаба 41-й бригады KB НКВД от 6.7.1941:
"По сообщению начальника УНКВД Мурманской области, 4000 военнопленных, находящихся на работах в Поной, эвакуированы водой в Архангельск. Донесений же от начальника конвоя об этом нет. Сведения перепроверяются". Подпись: "Врио командира бригады майор Гусев" [75].
Из оперативной сводки штаба 41-й бригады от 14.7.1941:
"2 рота 225 полка под командой капитана Патракеева с полуострова Кольский местечко Поной с военнопленными поляками прибыли в Архангельск. Дальнейшее назначение военнопленных уточняю".
Еще один адрес называет мой читатель А.В. Сидоров (Запорожье):
"В зиму 1940/41 г. мой отец был командирован в г. 06дорск (ныне Салехард) для инспекции построенной (или почти построенной) там электростанции. Возвратясь оттуда, он под большим секретом рассказывал домашним об ужасной участи поляков, заключенных в лагере. Помню, он описывал польских солдат и офицеров, занимавшихся стройкой на 50-градусном морозе, без перчаток, в конфедератках, падающих от голода, непосильного труда и коченеющих, умирая, на снегу. Тогда же отец говорил, что ему описывали тамошние жители еще большие зверства, творимые в других лагерях, расположенных в устье Оби и по всему побережью". Судьбы оставшихся в живых польских военнопленных тесно переплетаются с участью гражданского населения, депортированного с территорий, включенных в состав СССР в сентябре 1939 года. Это отдельная большая тема. здесь мы коснемся ее лишь ради полноты картины и с тем. чтобы попытаться внести коррективы в катынский сюжет. Но сначала перескажу свой разговор с Лукиным. С бывшим начальником связи 136-го батальона я встретился у него дома в Твери (тогда еще Калинине) 2 мая 1990 года. Со мной была съемочная группа Анджея Минко – редактора польского телевидения, с которым до этого мы уже сделали две передачи. Не скажу, что Алексей Алексеевич с большим энтузиазмом согласился на съемку, но, надо отдать ему должное, и не искал предлогов для отказа. Человек, видимо, от природы мягкий, он волновался (впрочем, мало кто не волнуется, впервые оказавшись перед камерой, да ведь и камера-то польская), старательно припоминал подробности, подбирал слова, однако же держался достойно и позицию свою нисколько не переменил, хотя говорили мы уже после официального советского признания. Что ж, тем с большим вниманием следует отнестись к его свидетельствам.
Далее следует точная запись нашей беседы без каких бы то ни было изъятий или перестановок. Долго я примеривался к этому тексту, выбирал для него место в книге, перекраивал так и этак. В конце концов решил ничего не трогать, дабы избежать невольной тенденциозности. Надеюсь, мои примечания отчасти компенсируют некоторую сумбурность разговора. Пробелы в тексте объясняются техническими причинами.
В. Абаринов. Алексей Алексеевич, скажите, пожалуйста. какие у батальона были плановые маршруты?
А. Лукин. Перевозили до Урсатьевской. в Урсатьевской передавали другому конвою, или до Сухобезводной Кировской области, или вот я возил один конвой: за Куйбышевом, в 12 километрах, строился большой авиационный завод. И в Карелии севернее Кандалакши тоже строился авиационный комбинат – вот туда возили.
В.А. Но ведь вы начальник связи. Почему вы конвоированием занимались? У вас же свои обязанности были.
A.Л. Было столько много работы, выходит дело, у батальона. Мы все выезжали, чуть не до последнего офицера. Я меньше ездил. Я провел что-то 4 или 5 конвоев. Это маршрутных, где я был или начальником, или помощником начальника конвоя.
В.А. Это всего пять или пять польских?
А.Л. Нет, всего пять.
В.А. А с поляками?
А.Л. Так все с поляками были.
В.А. Это, значит, за какое время – конец 39-го и?…
А.Л. И до самой войны. Кстати, я же был кандидатом и партию, мне дали рекомендацию, как только я пришел в батальон, а принять нельзя: то я в командировке, то все бюро в командировке. Так до войны дотянули, и эту рекомендацию отправили в Главное управление конвойных войск, и она меня встретила уже на фронте около Орла.
В.А. Алексей Алексеевич, расскажите, пожалуйста, о Козельском лагере. Что он из себя представлял?
А.Л. О Козельском лагере… Я всего там один раз был. Мне доложили, как обеспечена связь с постами, я проверил.
В.А. Это как раз входило в ваши обязанности.
А.Л. Да, я как начальник связи там и был. Вот… Проверил… Ну что я мог там заметить? Нары нормальные, двухъярусные, нельзя сказать, что там плохо было или тесно. Питание нормальное было. Собственно говоря, солдаты одинаково питались с заключенными. Так солдаты-связисты мне говорили.
В.А. А как поляки выглядели, как держались?
А.Л. Я с ними немного… Встречался с теми, кто говорит по-русски. Они меня спрашивали и вот Шарапова… [77] Нет, Шарапов у нас был в Юхнове, а в Козельске…
А.Л. Демидович… Да. Демидович комиссар. Правильно. Ну вот я с ними же ходил. Вопросы задавали в основном такие: как нам связаться с родственниками? Потому что ведь, когда мы стали вывозить из Польши, нам сказали: вы вывозите осадников [79], офицерский корпус, представителей министерства иностранных дел, служащих правительства. То есть тех людей, которые могут быть потенциальными противниками и потенциальными сотрудниками с немцами. Нам так объяснил генерал Серов, слышали про него?
В.А. Да. конечно. Который потом стал министром госбезопасности.
А.Л. КГБ [80], да. Я про него ничего отрицательного не могу сказать и не согласен… вот тут было высказывание, что он пособник Берии. Я до сих пор не могу понять: мог ли он быть пособником Берии? Он в подчинении был… Но как он нас инструктировал и как он с нас снимал, как говорится, стружку за то, что если мы допустим нарушение при конвоировании!… Нет, неверно, это ложь про него.
В.А. Это он в 41-м приезжал?
А.Л. Нет, он с самого начала, по-моему, там был. С самого начала операции по вывозу польского населения. Он там руководил. Он нас инструктировал первый раз. по-моему, в Минске в конце 39-го года. Зимой это было или в декабре. или в январе. Нового года мы тогда не праздновали, нам некогда было праздновать, нагрузка была сильная… Ну и потом он собирал нас в Барановичах, инструктировал. Это уже было, наверно, в начале 40-го года. По-моему, он все время руководил этой операцией… этими операциями, которые касались вывоза польского населения.
В.А. Скажите, пожалуйста, а вот полковник Степанов из Москвы, из Главного управления – помните такого?
А.Л. Нет. Я помню, в начале войны к нам приехал генерал Любый [81]. Он, по-моему, заменил генерала Серова и он уже тут руководил. Он с командиром полка уехал в Катынь, нас оставил тут, я забрал всех своих людей и вклинился в пехотный полк. Вернее, как вклинился? Забрали меня, да и все. Я в пехотном полку был, значит, до самого ранения, до 21 июля.
В.А. Это за Смоленск бои были?
А.Л. Это уже в Смоленске и за Смоленском. Мы же в Смоленске были до самого 24 числа, а сейчас пишут, что сдали Смоленск 16-го. Это неправильно.
В.А. Так зачем все-таки командир полка уехал в Катынь?
А.Л. Он уехал потому, что немцы уже находятся в Минске, уже к Минску подходят – значит, надо ускорить эвакуацию. Вопрос был очень сложный: надо эвакуировать, а немецкие самолеты над шоссейной дорогой летают на высоте 10-15 метров, все дороги загромождены беженцами, и не только шоссе, а и проселки. Очень трудно было, а машин было очень мало. Мы пользовались теми машинами, которые останавливали, высаживали беженцев, отнимали машины и в эти машины грузили польское население из лагеря Катынь [82]. Я одного человека встретил – это было, дай Бог памяти, в самом конце июля, 25-го примерно, – а фамилию я его забыл, этого лейтенанта.
В.А. Вы говорили, что это вроде бы политрук.
А.Л. Вот-вот, а фамилию никак не могу вспомнить. Но он из тех товарищей, которые… Ведь мы как формировали полк? Он был сформирован из тех, кого призвали для переподготовки еще до, войны, весной. Это председатели колхозов, начальники цехов – они у нас переподготовку проходили. Когда началась война, из них сделали сержантов, офицеров, и они стали в основном кадрами командного состава. Они все пожилые, в возрасте… [83]
В.А. Алексей Алексеевич, вернемся к началу. Какие объекты батальон охранял? Значит, два лагеря…
А.Л. Три лагеря.
В.А. Три?
А.Л. Юхнов, Коэельск и Катынь. Это я знаю.
В.А. Так…
А.Л. А других я не знаю.
В.А. А в городе?
А.Л. А в городе у нас тюрьма была, но тюрьму охраняло подразделение, которое, когда сделали КГБ. стало подчиняться непосредственно КГБ, а мы оставались в подчинении Главного управления конвойных войск, которое было в МВД, то есть в НКВД [84].
В.А. Понятно. Вот вы говорили, что проверяли связь постов в Козельском лагере. Сколько постов было?
А.Л. Наверно, постов около 10-ти.
В.А. А колючая проволока была вокруг лагеря?
А.Л Была.
В.А. А гражданские лица содержались в лагере?
А.Л. Так они, очень многие бывшие военные, переоделись как могли. Очень мало с польскими знаками различия было, очень мало.
В.А. Вы были начальником конвоев от 10 и, по-моему, от 17 апреля в западные районы Украины и Белоруссии. Это из лагеря конвои или в лагерь?
А.Л. Это из лагеря. А один не из лагеря, а из Лиды я вез. Я его отвез до Куйбышева.
В.А. Кто в нем был?
А.Л. Тут были в основном дамы. Из публичных домов. Из-под красного фонаря.
В.А. На то самое строительство вы их и отвезли.
А.Л. Не знаю. Я сдал их другому конвою. Меня там встретил уполномоченный, всю мою команду из вагона выгнал, опросил всех, чем недовольны. Кстати, нас проверяли, как правило, два-три раза, не нарушаем ли мы правила конвоирования.
В.А. Да, очень строгие были порядки.
А.Л. Очень строгие. Вот я про то и говорю, что коль такое строгое отношение было к нам, я не понимаю, зачем это было нужно. Можно так поставить вопрос? Зачем это было нужно? А, по-моему, нужно было затем, чтобы сохранить этих людей, потому что они нам нужны будут – думали об этом, очевидно.
В.А. Служба тяжелая была?
А.Л. Да уж не легкая.
В.А. Все время в дороге…
А.Л. Все время в дороге, без нормального сна…
В.А. Сухой паек…
А.Л. Нет, кухня-то у нас была. И с плановым конвоем у нас кухня была, и с маршрутным. У нас кухня была, а конвоируемых мы питали на определенных станциях: останавливались в тупике, подъезжала к нам кухня, кормили и ехали дальше.
В.А. А вы не помните Татаренко – командира отделения, кажется?
А.Л. Был такой.
В.А. Почему он застрелился?
А.Л. По-моему, это не Татаренко был. Татаренко? Нет…
В.А. В августе 1940-го.
А.Л. Почему Татаренко…
В.А. Татаренко, Татаренко, я по документам знаю.
А.Л. Да я помню этот случай. Но почему – я так и не вдавался. Я этого до сих пор не понимаю.
В.А. Скажите, а какое оружие было у конвоя? Ведь там и пистолеты были, да?
В.А. Я почему про оружие спрашиваю – нашел протокол комсомольского собрания, и там говорится, что при проверке батальон показал плохую стрелковую подготовку в стрельбе именно из пистолетов.
А.Л. Не помню такого. Вполне возможно. Я стрелял неплохо. Мое подразделение тоже. Ну а какое это имеет значение, собственно?
В.А. Да просто к тому, какое оружие было. Значит, пистолеты только у начальников и помощников?
А.Л. Пистолеты и наганы. Пистолетов мало было, в основном наганы. Пистолеты ТТ еще только входили в моду.
В.А. Вообще, судя по документам, батальон на хорошем счету был.
А.Л. У нас Межов был командиром батальона – мужик с революционным прошлым, в партии что-то с 17-го года, такой дядька очень уважительный, дисциплинированный, сам дисциплинированный, и от нас требовал дисциплины. Он был почти до самой войны.
В.А. А почему, кстати, его заменили?
А.Л. Он говорил то, что думал, а не то, что нужно. Поменяли и замполита тоже – он был очень недоволен.
А. Минко. Алексей Алексеевич, сколько времени занимала дорога из Козельска в Смоленск?
А.Л. Из Козельска в Смоленск…
А.М. Ночь? Меньше? Больше?
А.Л. Утром садимся, а вечером уже на месте. Ужинали там.
А.М. Это вы сами ехали. А когда конвоировали?
А.Л. А когда конвоировали, тут от железной дороги зависело. Но конвои в основном пропускали на уровне пассажирского поезда, потому что хоть раз надо нам горячую пищу принять где-то в середине дня. Ночь ехали, а днем останавливались.
А.Л. Я никак не могу поверить, что наши специально решили этих поляков уничтожать.
В.А. То есть даже не верите, что…
А.Л. У нас разговоров не было. Меня в батальоне не считали таким… обывателем, что ли, меня приглашали на партийное бюро как участника конвоя, спрашивали с меня, требовали, как сейчас говорят, лучшего отношения к личности. И чтобы наши люди принимали участие – я в это совершенно не могу поверить. Репринцев как только пришел, это его главная была задача, главный вопрос на всех совещаниях: если вы будете нарушать дисциплину и правила конвоирования, будем строго наказывать. И действительно наказывали. Увольняли из армии – вот перед самой войной одного лейтенанта уволили за то, что он посадил пассажиров, и еще там какое-то нарушение – его сразу из партии исключили и из армии уволили.
В.А. Он деньги взял за это?
А.Л. Очевидно. А что ж без денег-то. С билетами было плохо, вот он и воспользовался. Строю наказывали. Меня никогда не наказывали. И вот сейчас… нас мало осталось… я, выходит, как на исповеди? А, Владимир Константинович?
В.А. Ну не совсем так, Алексей Алексеевич…
А.Л. Ну как же!
А.М. Скажите, а вот я получил письмо от человека, который рассказывает историю, как будто из Козельского лагеря люди бежали. Возможны ли, по вашему мнению, были побеги из этого лагеря?
А.Л. Вполне возможно. Я уже после войны в Узбекистане встретил поляков, великолепно там устроившихся. Это в 46-м или 47-м году было. я прибыл туда для продолжения службы. И один старик мне, значит, коротко рассказал свою судьбу, вернее, судьбу своего зятя. Он, конечно, был в лагере и из лагеря ушел каким-то образом. Как иначе? Никак. А потом он вступил в армию Андерса и с Андерсом ушел в Иран.
А.М. Но была амнистия.
А.Л. Да, была. знаю. У нас было несколько человек, специально работавших с письмами. Когда письма приходили к нам в батальон, разыскивали этих людей по лагерям, кто где, и потом давали возможность списаться с семьями. Семьи-то мы увезли на юг, в Азию – в Южный Казахстан, в Узбекисган. Мы их передавали в Урсатьевской. Представляете Урсатьевскую? Это узловая станция, где развилка на Алма-Ату и Ташкент. Их увозили туда. и там. значит, они располагались уже, обосновывались на жительство. Не совсем это человечно, но такое было указание: всех осадников, эту полосу, которую создал Пилсудский около нашей границы… Он же им дал по 10 тысяч злотых, дал землю, лес на строительство, так ведь? Помните? Эта полоса была, так сказать… потом ее называли железным занавесом. Так что всех этих людей было необходимо вывезти по приказанию нашего правительства.
В.A. Скажите, а в Брест – это был плановый конвой?
А.Л. Из Бреста?
В.А. В Брест, из Бреста.
А.Л. В Брест не было. Из Бреста вывозили.
В.А. А из лагерей в Брест?
А.Л. Нет.
В.А На обмен.
А.Л. На обмен – это было. Было на обмен. Но они, по-моему, где-то располагались ближе к Минску. Эти вот, которых на обмен везли с немцами. Я гут не участвовал совершенно в этих операциях. Там участвовало в основном КГБ, кагэбисты этим делом занимались. А мы туда не касались. Мы занимались только конвоированием уже приготовленных кагэбистами людей. У нас с каждым конвоем шел вот этот самый уполномоченный КГБ. Нам страшно надоедал.
В.А. Чем?
А.Л. Придирался уж очень. Некультурно себя вел Зазнайства уж очень у них много было.
В.А. В каком примерно звании были эти уполномоченные?
А.Л. У них звания свои – такие треугольнички, вернее, не треугольнички, a уголки. Два уголка, три уголка – меньше не было [86].
В.А. А почему вы в полк не вернулись после госпиталя?
А.Л. А тяжелораненых увезли далеко в тыл. Я попал в Уфу. И когда я пролежал 3 месяца в госпитале, меня направили на формирование в Свердловск. А в Свердловске, по сути дела, и не спрашивали.
В.А Но у вас особого не было стремления вернуться в свою часть?
А.В. Вообще-то меня направили в Свердловске помощником начальника связи дивизии. Но когда я дежурил по штабу дивизии, связался с одним знакомым, который служил в Москве, в Главном управлении наших внутренних войск. А. нет, он в пограничных войсках был. Я связался с ним по ВЧ, разговариваю – и входит командир дивизии. Ты что ж, говорит. на фронт хочешь? И сразу отправил на фронт.
В.А. И где войну закончили?
А.Л. В Бресте. До Кракова дошли – и нас вернули. Бандформирования в Прибалтике организовывали соединения с украинскими националистами. И задача была охранять дорогу Москва – Минск – Брест, по которой шло очень много техники. Мы гут и закончили войну.
В.А. А у батальона была прямая связь с Москвой?
А.Л. ВЧ была. Я первый 22 июня принял приказ вскрыть пакет и начать формирование полка. В 5 часов утра.
В.А. То есть можно было связаться с Москвой, минуя штаб бригады?
А.Л. Конечно.
В.А. Алексей Алексеевич, но ведь НКВД такие жуткие преступления совершил против собственного народа. Почему вы думаете, что они поляков не могли ликвидировать?
А.Л. Я не слышал этого. Не слышал.
В.А. Но ведь могло быть так: конвой сопровождает до определенного пункта, а дальше передает госбезопасности.
А.Л. Именно так и было. Я, например, всех своих передавал другому конвою. Сдаю я их – их допрашивают, не нарушал ли я порядок, не оскорблял ли. И мне подписывали: претензий нет, проверял такой-то. Я этот документ предъявлял командиру.
В.А. Да, я видел такие документы. Но могли конвойные просто не знать, что с поляками стало?
А.Л. Я, например, не слышал, ради Бога, не слышал я этого.
В.А. Ведь это была строго секретная операция.
А.Л. Вот, выходит дело, настолько она строга, что не все о ней знали. А сейчас с прискорбием приходится слышать задним числом…
…Вот и генерал Серов и потом генерал Любый тоже из наркомата внутренних дел – не было такого, чтобы он нас заставлял или информировал об этом. Не информировал и не заставлял. Хотя иногда необходимо было просто пристрелить нарушающего.
В.А. То есть как?
А.Л. Ну если едет человек с огромным количеством золота, денег в чемодане, бежит на восток – и таких он не требовал расстреливать. А надо бы расстрелять. Это уж когда мы в Смоленске несколько дней были в заградотряде, и беженцы шли большими группами – вот среди них такие люди были. И то никто нас не принуждал расстреливать таких людей. А таких бы надо, кажется, расстреливать.
В.А. Мародеры?
А.Л. Мародеры самые настоящие. Мы их судили "тройками" и в конце-то концов расстреливали, но не самосудом же. Это не самосуд. Страшно уж очень, понимаете, когда беженцы… Их приходится встречать, у них вот такие глаза… Это нужно видеть, а передать, что это такое…
В.А. А почему вы их задерживали?
А.Л. Наша задача была не пропустить такой багаж и не допустить мародерства. У нас же все магазины, очень многие, были разграблены – ив Минске, и в Бресте. В Минске было много ювелирных магазинов. Вот была задача наша найти, разыскать этих людей, отобрать золото.
В.А. Как же вы их отличали среди беженцев?
А.Л. Проверяли имущество.
В.А. Но не всех же подряд проверяли?
А.Л. Нет, конечно. Там специалисты были. Заградотряды в основном из пограничников и госбезопасности состояли.
В.А. И когда эти заградотряды сняли?
А.Л. 17 июля. Нас 17 июля немец обстрелял из орудий. Сначала наш дом – там был музвзвод…
В.А. Улица Смирнова.
А.Л. Да, на улице Смирнова. На площади мы окопались. там и встретили немецких мотоциклистов…
Диалог этот особых комментариев не требует за исключением места, где речь идет о конвоях на запад. Изучая книгу приказов по 136-му батальону, я изумился числу конвоев, отправившихся в апреле-мае 1940 года по одному и тому же маршруту: Смоленск западные области Украины и Белоруссии. Сначала я решил, что это были пленные, предназначенные для обмена. А поскольку других лагерей на обслуживаемой батальоном территории не было, оставалось предположить, что это узники Козельска и Юхнова. Именно в таком виде эта информация – разумеется, не через меня – впоследствии попала в печать ("Эхо планеты", 1989, № 24) и использовалась для дальнейших манипуляций. Однако слишком много достоверно установленных фактов противоречило такому толкованию. От Лукина я получил разъяснения относительно двух его конвоев: один, по его словам, имел конечным пунктом Кандалакшу ("там уже были новые, как нам показалось, бараки"), другой – станцию Сухобезводную близ Кирова ("туда уже много было свезено"). Но Кандалакша и Сухобезводная – не Белоруссия и не Украина. Противоречие казалось неразрешимым до тех пор, пока я не сообразил, что это были конвои не из Смоленска на запад, а с запада на восток, из Смоленска же ездки были порожними. Вскоре обнаружилось и подтверждение – обширная документация, касающаяся массовых депортаций польского населения.