"Карел Ванек. Приключения бравого солдата Швейка в русском плену." - читать интересную книгу авторахлеб, пил их жидкий чай и на вопросы, которых не понимал, отвечал приятной
улыбкой и нежным, греющим взглядом голубых глаз. Ему даже было приятно, что его снова окружали только солдаты, которых он постоянно сравнивал со знакомыми из своего батальона. Когда какой-то бородач, раньше шедший с ним рядом, съел в деревне целый каравай хлеба, запив его четырнадцатью чашками чая, Швейк вспомнил о Балуне и почтительно сказал конвойному: - У нас тоже был один такой; он поедал столько же, как ты. Звали его Балун; не доводишься ли ты ему родственником? У того тоже был желудок, как пожарная кишка, и тот перед тобой, русский обжора, не ударил бы лицом в грязь! Тот бы тебе, приятель, показал, на что способен австрийский солдат! В ответ на эту речь, как и все другие замечания Швейка, солдат покачивал одобрительно головой и говорил: "Да-да-да!" или "Хорошо", а Швейк, заканчивая разговор, прибавлял со вздохом: - Да-да-да, хорошо, да-да-да. Если бы ты, глупец, умел говорить по-чешски или по-немецки, я бы тебя понимал. А то бормочешь, а я ни слова не пойму. Эх ты, дерьмо! Невозможность договориться с русским сильно мучила его. Он вспоминал о собраниях в Праге, на которых ораторы говорили, что Чехию спасет русский народ и что он принесет ей освобождение. И если бы Швейка спросили теперь, что он думает о русских и чехах, он сказал бы: - Они говорят хорошо и пиво пьют здорово, все эти депутаты; они ведь болтуны и глупы, как ступени на Петринской башне. Никто из них ничего не понимает... Швейк ничего не боялся, потому что русские солдаты были с ним добры; он ноги в портянки, пропотевшие в высоких сапогах; портянки эти были большей частью из мешков; Швейк узнал уже, что "садись" означало остановку и отдых, а "пойдем", "пошел, пошел" было командой к продолжению пути. Он исполнял эти два приказания, как хорошо выдрессированная цирковая лошадь. Он все думал о том, какой царь у этих солдат, и пытался расспросить, называл ли он их в манифесте о войне "мои дорогие солдаты". Но на каждое слово, которое он по этому поводу произносил, он получал только: "Да, да!" или "Хорошо!" И наконец он сказал сам себе: "Должно быть, они больше ничего и не умеют говорить". Когда однажды русский солдат вместе с хлебом дал ему кусок сала, папиросу и сахару, говоря при этом что-то непонятное, Швейк пришел к окончательному заключению насчет русского царя; он положил солдату руку на плечо и сказал: - Послушай, ты, бородач, а ваш царь, кажется, порядочный человек? И солдат опять на это ответил, как граммофон: - Да, да, да, хорошо, хорошо! В этот день знания Швейка в русском языке пополнил казак, который вел его в штаб дивизии, отдыхавшей в тылу фронта; он осмотрел ранец Швейка, взял оттуда последние консервы и, открывая коробку, спросил пленного: - У тебя только одна... мать? Ты почему их сожрал? А табак турецкий у тебя есть, мать!.. И Швейк, охваченный радостью, что имеет возможность запомнить часто повторяющееся русское выражение, отвечал: - Консерва хорошо, турецкий табак да-да, нажрись, вор... мать! Между ними завязалась дружеская беседа, и Швейк с удовольствием увидел, |
|
|