"Сергей Валяев. Миллионер" - читать интересную книгу автора

процветания.
Вопрос, над которым билось человечество не одно столетие и над которым
мучаюсь я, Слава Мукомольников, тридцатитрехлетний оболтай.
Оболтай - так меня называл отец, когда находился в хорошем
расположении духа. А находился он в нем, когда хорошо пил. А пил он
практически всегда, пока его печень не разрушилась, как город от войны.
Отец помер в больнице, утащив в морге трехлитровую бутыль спирта, кою
работники мертвецкой приготовили для напряженной встречи праздника весны и
труда. Его смерть до того огорчила пролетариев патологоанатомического
отделения, что они категорически отказывались румянить счастливчика,
убывшего в мир иной с содержимым их посудины. Пришлось ублажать трех
выпивох из покойницкой очередным ящиком водки.
- Вот за что я люблю людей, - нарезал колбасные шайбочки начальник
смены по фамилии Коноплянников, - так за их умение признавать ошибки. Дал
маху - повинись. И тогда - никаких проблем.
Действительно, все проблемы исчезли: отца пропитали сладковатым по
запаху формалином, удерживающим труп от разложения, а на вредное лицо
наложили румяна, отчего отчий лик приобрел черты благородно-донкихотовские.
- Вот на человека хоть похож, - сказал бальзаматор Стеценко, обтирая
руки от формалина. - Теперь можно и вжарить за упокой души.
И мы вжарили - и отлично это сделали, находясь, между прочим, в
окружении бездыханных, и от того бессловесных тел. Они, прикрытые
простынками, лежали на оцинкованных тележках и своими сухими конечностями,
на коих висели бирки, сперва нервировали меня.
Приметив это, мои новые друзья посмеялись: мертвых не бойся, а вот
живых опасайся, Славик. С этим было трудно спорить, и мы подняли стаканы за
наше полноценное житие. Через час меня повели по мертвецкой с
ознакомительной экскурсией, поскольку я дал согласие подрабатывать в
качестве мойщика трупов.
- Дело нехитрое, брат, - объяснял Коноплянников с чувством
собственного достоинства. - Предмет должен быть чистым. Клади в мойку и
шлангом полощи, как хозяйка мороженую куру.
Я частично протрезвел и признался, что работа в покойницкой меня не
вдохновляет по эстетическим, скажем, причинам. Посредники между жизнью и
вечностью пожали плечами и сказали, что душевные волнения тут ни к чему, а
добрая деньга рубится хорошо: народец наш уважает всякий труд и копеек не
жалеет, чтобы благопристойно отправить в последний путь самого близкого.
Однако я был непреклонен: материальная сторона интересует меня, как
покойника свежая кладбищенская яма.
- Разве счастье в деньгах? - воскликнул в хмельной горячности.
- А в чем? - удивились те, кто проводил со мной приятный вечерок.
- Счастье, - сказал я, - когда живешь в согласии с самим собой.
Меня подняли на смех: живи, кто не дает, если, конечно, умеешь
питаться святым духом.
- Я верю в себя, друзья мои, - и залил пищевод общенародным
фальсифицированным пойлом.
- Ох, не зарекайся, - крякнули мне под руку, - дорогой ты наш человек.
- Ничего, - куснул колбасную шайбу, - прорвем... - и подавился.
Меня хватили по спине, - и я удачно отхаркался, не придав значение
этому малому недоразумению в мертвецкой.