"Неугомонная" - читать интересную книгу автора (Бойд Уильям)

4 Ружье

УТРОМ БЕРАНЖЕР ПОЗВОНИЛА и сказала, что она сильно простудилась и просит отложить занятие. Я согласилась немедленно, с сочувствием и неким скрытым удовольствием (поскольку знала, что мне все равно заплатят), и, решив воспользоваться этими двумя освободившимися часами, села в автобус, идущий в центр города. На Терл-стрит я зашла в узкую калитку в воротах своего колледжа и потратила две минуты на чтение объявлений и плакатов, приколотых к большой доске под аркой привратницкой, прежде чем зайти внутрь привратницкой и посмотреть, нет ли чего интересного в моей ячейке. В этой ячейке я обнаружила обычные рекламные проспекты, приглашения на встречи с легкой выпивкой в аспирантской, счет за вино, купленное мной четыре месяца назад, и дорогой белый конверт, на котором ручкой с очень толстым пером ярко-коричневыми чернилами было написано мое имя: мисс Руфь Гилмартин, магистр искусств. Я сразу догадалась, кто был автором письма: Роберт Йорк, мой научный руководитель, на которого я постоянно наговаривала, называя его самым ленивым преподавателем в Оксфорде.

Я ощутила легкий укол совести и открыла конверт. Вот что говорилось в письме:


Моя дорогая Руфь!

Уже довольно много времени прошло с тех пор, когда мы видели друг друга в последний раз. Позволь поинтересоваться, не появилась ли новая глава, которую я мог бы прочесть? Нет, серьезно, нам неплохо было бы в ближайшее время встретиться — до конца семестра, если возможно. Извини за занудливостъ.

Tanti saluti,[24] Бобби


Я позвонила ему немедленно из телефонной будки в привратницкой. Ответа пришлось ждать довольно долго, а потом я услышала знакомый аристократический basso profundo — низкий и глубокий мужской голос:

— Роберт Йорк.

— Алло. Это я — Руфь.

Молчание.

— Руфь де Вилльер?

— Нет. Руфь Гилмартин.

— Ах, моя любимая Руфь. Заблудшая Руфь. Слава Богу — я уж и не чаял… Как дела?

Мы договорились встретиться завтра вечером в колледже у него на кафедре. Я повесила трубку, вышла на Терл и остановилась на мгновение, внезапно почувствовав себя смущенной и виноватой. Виноватой, потому что не занималась диссертацией вот уже несколько месяцев: смущенной, потому что задала себе вопрос: что ты делаешь здесь, в этом чопорном провинциальном городишке? Зачем тебе докторская диссертация? Ты что, захотела стать ученой?..

На ум не приходило никаких быстрых или готовых ответов. Я медленно плелась по Терл в сторону Хай-стрит — подумывая зайти в паб и выпить вместо того, чтобы вернуться домой к скромному обеду в одиночестве — когда вдруг, проходя мимо входа в крытый рынок, заметила привлекательную пожилую женщину, очень похожую на мою мать. Это и была моя мать. В брючном костюме жемчужно-серого цвета, а волосы ее казались светлее — недавно покрасила.

— Кого это ты там высматриваешь? — спросила она немного раздраженно.

— Тебя. Ты великолепно выглядишь.

— У меня ремиссия. А ты выглядишь ужасно. Отвратительно.

— Боюсь, что у меня в жизни кризис. Я собиралась немного выпить. Ты присоединишься?

Она охотно поддержала мое предложение, поэтому мы развернулись и пошли в сторону «Терф таверн». В пабе было темно и прохладно — благостная передышка от палящего июньского солнца. Старые каменные плиты недавно вымыли, и они казались пестрыми от влаги. Посетителей было совсем немного. Мы выбрали столик в уголке, я пошла к стойке и заказала пинту светлого пива для себя и тоник со льдом и лимоном для матери. Ставя стаканы на стол, я вспомнила последний эпизод истории Евы Делекторской и попыталась представить свою мать — тогда практически того же возраста, что и я сейчас — наблюдавшую, как убивали лейтенанта Йооса. Я села напротив нее.

Мама говорила, что чем больше я прочту, тем больше пойму. Но я чувствовала, что до понимания мне еще далеко.

Я подняла свой стакан с пивом и сказала:

— Будь здорова!

— Чин-чин, — ответила она.

Потом мама внимательно наблюдала за тем, как я пила пиво. Вид у нее был озадаченный, словно она думала, что я немного не в себе.

— Как ты можешь пить эту гадость?

— Привыкла в Германии.

Я сказала ей, что брат Карла-Хайнца, Людгер, поживет у нас несколько дней. Она заявила, что не считает меня более обязанной хоть чем-либо семье Кляйст, однако новость не обеспокоила маму, она даже не проявила к этому никакого интереса. Я спросила, что она делает в Оксфорде — обычно она ходит по магазинам в Банбери или в Чиппинг-Нортоне.

— Я получала разрешение.

— Разрешение? Какое? На автомобильную стоянку для инвалидов?

— На огнестрельное оружие.

У меня лицо вытянулось от изумления.

— Это мера безопасности против кроликов — они просто разоряют сад. И к тому же, дорогая — честно скажу тебе: я больше не чувствую себя безопасно в этом доме. Я плохо сплю — каждый шорох будит меня — будит по-настоящему. Мне потом не уснуть. С ружьем будет спокойнее.

— Ты живешь в этом доме с тех пор, как умер отец, — напомнила я ей. — Уже шесть лет. И не было никаких проблем.

— В деревне все изменилось, — пояснила она мрачным тоном. — Все время ездят машины. Незнакомые люди. Никто не знает, кто они такие. И я полагаю, с моим телефоном что-то не так. Я слышу шумы на линии.

Я решила, как и она, не проявлять к новости никакого интереса.

— Ну, как знаешь. Только случайно не подстрели себя.

— О, я-то знаю, как пользоваться ружьем, — сказала она, потихоньку самодовольно хихикнув.

Я решила промолчать.

Мама порылась в своей сумке и достала большой коричневый конверт.

— Следующая часть. Я собиралась завезти это тебе по пути домой.

Я взяла конверт.

— С нетерпением ждала продолжения, — сказала я. И на этот раз я говорила совершенно серьезно.

Она накрыла мою руку своей ладонью.

— Руфь, дорогая, мне нужна твоя помощь.

— Я это знаю и отведу тебя к хорошему врачу.

На мгновение мне показалось, что мама сейчас ударит меня.

— Аккуратней. И оставь этот покровительственный тон.

— Конечно, я помогу тебе, Сэл. Успокойся. Ты же знаешь, что я для тебя все сделаю. Что ты хочешь?

Прежде чем ответить, она покрутила в пальцах стакан.

— Я хочу, чтобы ты попыталась отыскать для меня Ромера.

История Евы ДелекторскойОстенде, Бельгия, 1939 год

ЕВА СИДЕЛА в конференц-зале агентства. Дождь лил как из ведра, с таким шумом, что, казалось, по оконному стеклу пригоршнями швыряли камушки. За окном темнело, и в домах напротив везде зажгли свет. Но в конференц-зале света не было — наступили странные преждевременные зимние сумерки. Ева взяла со стола карандаш и стала стучать концом, на котором была резинка, по большему пальцу левой руки. Она старалась удержать в памяти образ лейтенанта Йооса, по-мальчишески убегавшего от преследователей на автомобильной стоянке в Пренсло: вот он делает легкий рывок, а затем спотыкается и хромает.

— Он сказал «Амстердам», — глухим голосом повторила Ева. — А должен был сказать «Париж».

Ромер пожал плечами.

— Просто ошибка. Глупая ошибка.

Ева старалась говорить спокойно, не срываясь.

— Я делала только то, что мне было приказано. Вы всегда сами говорите об этом. Правило Ромера. Вот почему мы всегда пользуемся двойными паролями.

Ромер встал, пересек комнату, подошел к окну и стал смотреть на огни в домах напротив.

— И не только поэтому. Это заставляет держать всех в тонусе.

— А вот с лейтенантом Йоосом так не получилось.

Ева вспомнила тот полдень — полдень вчерашнего дня.

Когда она добралась до отеля «Виллемс» и узнала, что Ромер уехал, она немедленно позвонила в Agence.[25] Моррис Деверо сказал ей, что Ромер уже на пути в Остенде, что он звонил до этого и сообщил, что Ева либо погибла, либо ранена, либо в плену в Германии. Моррис сухо спросил:

— Чем вы там занимались?

Ева добралась до Остенде самостоятельно рано утром следующего дня (двумя автобусами от Пренсло до Гааги, где долго дожидалась ночного поезда до Брюсселя) и сразу направилась в офис. Ни Ангус Вульф, ни Блайтсвуд ничего не сказали ей о том, что случилось; только Сильвия взяла ее за руку, когда никто этого не видел, и прошептала: «С тобой все в порядке, дорогая?» И поднесла палец к губам. Ева улыбнулась и кивнула.

В полдень Моррис сказал, что ее ждут в конференц-зале, там она застала Ромера. Он прекрасно выглядел в темно-сером костюме и белоснежной рубашке со строгим галстуком. Могло показаться, что он готовился к какому-то официальному выступлению. Он указал Еве на стул и сказал:

— Расскажи мне обо всем, вплоть до мельчайших подробностей.

Ее рассказ, как ей показалось, был чрезвычайно подробен, а Ромер сидел, внимательно слушал и кивал, время от времени переспрашивая. Он ничего не записывал. Теперь Ева смотрела, как он, стоя у окна, водил подушечкой указательного пальца по стеклу вслед дождевой капле.

— Итак, — произнес он не оборачиваясь, — один человек погиб и два британских разведчика в немецком плену.

— Это не моя вина. Вы сами сказали, что я буду вашими глазами и ушами.

— Они просто любители, — сказал Ромер. Презрение в его голосе сделало фразу очень резкой. — Дураки и любители, начитавшиеся шпионских романов. «Большая игра!» — меня блевать от этого тянет.

Он снова повернулся к ней лицом.

— Такая удача для Sicherheitsdienst[26] — они были, наверное, просто удивлены той легкостью, с которой им удалось обмануть и захватить двух важных британских секретных агентов, а потом перебросить их через границу. Мы, должно быть, выглядим полными идиотами. Мы и есть полные идиоты — ну, конечно, не все…

Он замолчал и снова задумался.

— Ты говоришь, Йооса определенно убили?

— Я уверена в этом. Они стреляли в него четыре или пять раз. Но до этого я никогда не видела, как убивают человека.

— Но, тем не менее, они забрали с собой его тело. Интересно.

Он внезапно обернулся и показал на нее пальцем.

— А почему ты не предупредила англичан, когда Йоос ошибся с отзывом? Ты могла предположить, что Йоос — это часть немецкого плана. Он мог работать заодно с ними.

Ева сдержала свой гнев.

— Вы знаете, что мы обязаны были сделать. Правило гласит: выходи из игры — и немедленно. Чувствуешь, что-то неладно — не медли, не оценивай правоту своих действий, не старайся исправить положение вещей. Просто уходи, тут же. Что я, собственно, и сделала. Если бы я отправилась в конференц-зал, чтобы предупредить их… — Она попыталась рассмеяться. — Там с ними, между прочим, были еще два немца. Не думаю, что в таком случае я сидела бы здесь и разговаривала.

Ромер ходил кругами, потом остановился и посмотрел на нее.

— Да, ты права. Ты совершенно права. То, что ты сделала, — с оперативной точки зрения — было совершенно правильно. Все вокруг тебя совершали ошибки и вели себя, как законченные идиоты.

Он одарил ее своей широкой белозубой улыбкой.

— Все ты сделала правильно, Ева. Хорошая работа. Пускай они теперь за собой дерьмо вычищают.

Она встала.

— Мне можно идти?

— А может, пройдемся? Пойдем, выпьем за твое крещение огнем.

Они сели на трамвай, который довез их до La Digue,[27] длинной и впечатляющей морской эспланады вдоль линии прибоя, с большими отелями и пансионами. На одном конце ее выделялось огромное казино «Курсаал», построенное в восточном стиле, с куполами и высокими арочными окнами игровых комнат, бального и концертного залов. На другой оконечности мягко изогнутого променада высилось громадное здание гостиницы «Ройял палас». Все кафе на террасах «Курсаала» были закрыты, поэтому они прошли в бар гостиницы «Континенталь». Ромер заказал себе виски, а Ева выбрала сухой мартини. Дождь перестал, и вечер постепенно посветлел настолько, что они смогли увидеть мерцающие огни парома, медленно проплывавшего мимо. Ева чувствовала, как алкоголь делал ее легкой и спокойной. Она слушала, как Ромер без конца повторял события «инцидента в Пренсло» — так он назвал произошедшее — предупреждая Еву, что ей, возможно, придется добавить что-то или подтвердить факты, указанные им в докладе, который он намеревался представить в Лондоне.

— Школьники справились бы с таким делом лучше этих дураков.

Он все еще размышлял о некомпетентности британских агентов — как будто фиаско было, так или иначе, проявлением его собственной слабости.

Ева поинтересовалась:

— Почему они договорились встретиться так близко от германской границы?

Ромер покачал головой, выражая полную досаду.

— Да потому что, милочка, мы воюем с Германией.

Он попросил официанта налить ему еще.

— Они все еще смотрят на это как на какую-то игру, в которой всегда можно будет побеждать, проявляя определенные английские качества — играть только честно, проявлять смелость и отвагу.

Ромер замолчал и опустил взор.

— Ты даже представить себе не можешь, как мне было тяжело, — сказал он, внезапно осунувшись и постарев.

Ева отметила про себя, что до сих пор он ни словом, ни жестом не признавался в собственной уязвимости.

— Считается, что руководство — в нашем деле — заслуживает доверия… — продолжил Ромер, и, как будто понял, что допустил ошибку, быстро выпрямился и улыбнулся.

Ева пожала плечами.

— А мы-то что можем сделать?

— Ничего. Или — только то, что можно в создавшейся обстановке. По крайней мере, ты в порядке. Представляешь, о чем я подумал, когда увидел, как эти машины пересекли границу и остановились рядом? Потом все забегали и стали стрелять.

— К этому времени я была уже в лесу, — ответила Ева, еще раз восстанавливая в памяти тот момент, когда Йоос в своем тесном костюме выбежал из кафе, стреляя из револьвера. — А ведь вот только что все мирно обедали — мне до сих пор это кажется нереальным.

Они вышли из «Континенталя» и пошли назад по эспланаде, глядя на Ла-Манш в сторону Англии. Стоял отлив, и пляж был покрыт серебряными и оранжевыми бликами от огней эспланады.

— В Англии светомаскировка, — заметил Ромер. — Тут нам не на что жаловаться.

Они прошли до «Шале Ройаль», потом повернули на авеню-де-ля-Рейн, которая вела до дома Евы. «Мы похожи на туристов, — подумала Ева, — или на молодоженов». И тут же одернула себя.

— Знаешь, мне в Бельгии всегда нехорошо, — сказал Ромер, продолжая необычные откровения. — Всегда хочется убежать отсюда.

— Что такое?

— Меня здесь чуть не убили. Во время прошлой войны. В 1918 году. И боюсь, что мой бельгийский лимит везения исчерпан.

«Ромер на той войне, — подумала Ева. — в восемнадцатом году был совсем еще юнцом, лет двадцати, а то и меньше. — Она поняла, как, в сущности, мало знала о человеке, рядом с которым шла сейчас и ради которого рисковала своей жизнью в Пренсло. — Возможно, так и бывает во время войны, возможно, это — нормально».

Они дошли до ее улицы.

— А вот там мой дом, — показала Ева.

— Я провожу тебя до дверей, — сказал Ромер. — Мне нужно возвращаться в агентство. — А после короткой паузы добавил: — Было очень приятно. Спасибо. Мне понравилось.

Ева остановилась у двери и достала ключи.

— Да, было очень приятно, — сказала она, осторожно вторя его банальностям.

Они встретились глазами и одновременно улыбнулись.

На долю секунды Еве показалось, что Ромер сейчас прижмет ее к себе и поцелует. У нее все замерло в груди от страха.

Но Ромер всего лишь пожелал ей спокойной ночи и ушел, привычно махнув на прощание так, словно пытался поднести руку к козырьку, и надевая на ходу плащ, поскольку снова заморосил дождь.

Ева осталась стоять у двери, взволнованная сильнее, чем она могла себе представить. И не мысль о том, что Лукас Ромер мог поцеловать ее, взволновала девушку, а лишь то, что она поняла: этот момент упущен, и навсегда, и она жалеет об этом.