"Сергей Утченко. Древний Рим. События. Люди. Идеи" - читать интересную книгу автора

греками он называл себя Эпафродитом, т.е. любимцем Афродиты. И, наконец,
когда его жена Метелла родила двойню, то мальчика он назвал Фавстом, а
девочку - Фавстой, поскольку у римлян слово faustum означало: "счастливое",
"радостное".
Это была целая концепция. Поскольку Сулла с самого начала своей карьеры
упорно и последовательно приписывал все свои успехи и победы счастью, то это
не могло быть вызвано простой случайностью. Сулланская концепция счастья
звучала, несомненно, вызовом, оказывалась нацеленной против широко
распространенного учения о древнеримских добродетелях (virtutes). Сулланская
концепция утверждала, что куда важнее обладать не этими обветшавшими
добродетелями, но удачей, счастьем и что боги оказывают свою милость и
благорасположение вовсе не тем, кто ведет размеренно-добродетельную жизнь,
полную всяческих запретов и лишений. А быть любимцем, избранником богов -
значит верить в свою исключительность, верить в то, что все дозволено!
Кстати сказать, в основе такой концепции "вседозволенности" всегда лежит
глубоко скрытая мысль о том, что если личности разрешено все, то тем самым
она освобождается от каких бы то ни было обязательств перед обществом.
Каковы же были социальные корни и классовая сущность диктатуры Суллы?
Несмотря на некоторые частные различия, мнение современных историков по
этому вопросу на редкость единодушно. Еще Моммзен считал Суллу сторонником и
защитником сенатской олигархии, человеком "консервативного образа мыслей".
Говоря о сулланской политике колонизации и наделения ветеранов землей, он
рассматривал ее не только как стремление создать опору новому режиму, но и
как попытку Суллы восстановить мелкое и среднее крестьянство, сближая таким
образом позиции "умеренных консерваторов" с "партией реформы". Эти мысли
Моммзена оказались чрезвычайно "плодотворными": они достаточно часто и почти
без всяких изменений пропагандируются в современной западной историографии.
Пожалуй, наиболее своеобразную интерпретацию они получили в известной работе
Каркопино, в которой автор приходит к выводу, что Сулла, проводя массовое и
насильственное, по отношению к прежним владельцам, наделение ветеранов
землей, осуществлял - и к тому же революционными методами! - аграрную
реформу популяров. Кстати, с точки зрения Каркопино, это - отнюдь не
доказательство демократических симпатий или тенденций в политике Суллы, ибо
Сулла никогда не защищал интересов той или иной социальной группировки, той
или иной партии, но стоял над всеми партиями и группировками, преследуя лишь
одну цель - установление монархического образа правления.
Среди советских историков мы не встретим, конечно, сторонников подобной
точки зрения. Классовые позиции Суллы достаточно ясны и определяются вполне
четко: он был ярым защитником интересов сенатской аристократии, созданная им
конституция, возвращавшая Рим; кстати сказать, к догракханским временам и
направленная всем своим острием против демократических установлений,
обеспечивала господство олигархии. По существу это была отчаянная - и уже
безнадежная! - попытка восстановить мощь и значение обреченного, гибнущего
класса. Эта попытка была предпринята новыми для Рима методами (опора на
армию, диктатура), но во имя реставрации обветшалых уже норм и обычаев, она
была предпринята "сильной личностью", но ради безнадежного дела" Все это
предопределяло недолговечность и несовершенство возведенного Суллой здания
на том гнилом фундаменте, который уже никак не мог его выдержать.
Что касается стремления некоторых историков найти какие-то элементы
демократизма в сулланской "аграрной политике" и сопоставить ее с традициями