"Юрий Усыченко. Белые паруса" - читать интересную книгу автора

работать ревун. А утром, проснувшись, жители видят город во мгле. Волны ее
катятся и катятся, и тогда с Приморского бульвара не виден порт, а из порта
не различить маяка, на котором сигналист-ревун продолжает предупреждать об
опасности ослепленные корабли.
И все-таки весной туман не таков, как в ноябре. Осенью он угрюм,
холоден, зол. Он предваряет короткий дождливый день. Но нет лучшего
предвестника хорошей погоды, чем утренний туман в апреле. Над городом белое
с розовым покрывало, которое то тут, то там прошивают золотые солнечные
лучи. Они свидетельствуют, что туман недолговечен. Так и бывает - часам к
девяти, когда солнышко припечет покрепче, туман струится, уходит вверх
кисейными полосами. Уйти им не удается: свившись в жгут, полосы тают -
быстро и незаметно. Не прошло десяти минут, и там, где клубилось белое и
розовое, раскинулся такой простор, что захватывает дыхание. Воздух особенно
прозрачен, светоносно небо, весенней голубизной отливает море, улицы в
узорной тени первой листвы. Это и есть весна, одесская весна, короткая и
стремительная. Южная весна, которая почти тотчас переходит в лето. Пряный
аромат цветущей акации смешивается с соленым - морским, а когда задует
"кинбурнский" - ветер из порта, то к аромату акации и моря примешивается
горьковатый запах пароходного дыма: зов дальних морей и широких просторов,
неочерченных горизонтов, незнакомых созвездий, разбойного ветра,
громокипящих туч. Море зовет всегда, но весной призыв его особенно силен.
Как голос любви. Да это и понятно: настоящая любовь всегда романтична, а
море олицетворяет романтику.

Торопясь по Гаванной улице в яхт-клуб, Михаил думал о том, как долго
длилась зима и как он соскучился по морю. Ему не терпелось скорей очутиться
на причале спортивной гавани - бесприютной, пустынной еще недавно, сейчас
веселой, многолюдной.
Впрочем, Михаил был неправ, сетуя на нудную зиму. Для него она не
прошла даром. Еще перед Новым годом он записался на курсы яхтенных матросов,
полчаса назад сдал экзамены, получил свидетельство о первой морской
квалификации, спешил поделиться радостью с Ниной и Костей.
Начавшаяся летом, дружба сохранилась, хотя виделись они в эти месяцы
только на заводе. Да и то больше с Ниной, Костя по-прежнему был на отшибе -
возился в яхт-клубе, ремонтируя "посуду", перебирая моторы; ездил на
какие-то курсы теоретические - и занят по-настоящему не был, и без дела не
сидел. Нина встречала его, как всегда, после работы вечерами и по
воскресеньям.
Часто видели Костю с Шутько. Свободного времени у обоих находилось
больше, чем летом, сталкивались они в мастерских, в спортобществе,
постепенно завязалось что-то вроде дружбы.
Искренность убедительна. Сенька Шутько был искренен. Как дальтоник не
различает цвета, так Шутько не различал, что хорошо, что плохо, обладал
абсолютной бессовестностью. Он знал: это делать нельзя - могут "пришить
дело", а за это лишь побранят, брань же, как известно, на вороту не виснет.
Внутреннего предубеждения, моральных преград, в просторечии именуемых
совестью, он не имел.
Стал таким, пожалуй, и не по своей вине.
Сенькин отец когда-то считался довольно видным лектором. Среди прочих
занятий выступал с беседами, печатал в газетах статьи о любви и дружбе,