Вольфганг Хольбайн «Немезида: От полуночи до часа кошмаров»

НЕЗАДОЛГО ДО ПОЛУНОЧИ

Этот злополучный день начался паршиво и неуклонно становился все хуже, в конце концов, я был уже совершенно уверен, что кончится он по-настоящему плохо. Моя уверенность достигла своего апогея еще до того, как на моих глазах снесло череп тому типу, что стоял на противоположном конце зала, и до того, как я чуть было не попал под старую, пятисотлетнюю крепостную решетку. Правда, с этого момента уже начиналась та история, в которой я едва ли мог что-то изменить, но вот до этого…

За то, что было до этого, я конечно же несу ответственность, как ни крути. Любой другой на моем месте не мог бы ничего поделать, если бы он вот так просто, не ведая ничего худого, вошел бы в зал и в это самое время у него на глазах разлетелся вдребезги череп, словно это не череп вовсе, а тыква с хеллоуина, которую соседские ребятишки накануне начинили не свечками, как обычно, а петардой или даже бомбой. Или, может быть, я ошибаюсь?

В остальном конечно же я сам виноват. Я снова повел себя как полный идиот. Не поймите меня неправильно, я вообще-то не идиот, я такой же, как большинство окружающих меня людей, не хуже и не лучше. Но выпадают дни, когда я веду себя совершенно по-идиотски, и этот день был одним из таких.

Все началось с того, что не прозвонил будильник, то есть не будильник, а, будь он трижды неладен, телефон в гостиничном номере, который стоял на ночном столике. Это был один из тех новомодных агрегатов, которые делают абсолютно все, разве что только кофе не варят. Это чудо техники можно было запрограммировать как будильник, если, конечно, повезет.

Вероятно, это был не мой день. Я попытался припомнить, не оставил ли я вечером поручение администратору разбудить меня в семь, мой самолет вылетал в девять, у меня было бы достаточно времени, чтобы принять душ, спокойно позавтракать и вовремя сесть в такси, чтобы отправиться в аэропорт. Но и этого я не сделал, как оказалось.

Проснувшись, я немедленно ощутил, что моя голова раскалывается от боли, а во рту такой привкус, как будто полночи я гнался за кем-то. Хуже всего то, что разбудил меня вовсе не будильник, не телефон и даже не горничная, а вспышка натянутого смеха из телевизора. На экране шла второсортная комедия. Вчера вечером я так и не выключил телевизор, а в отеле, видимо, не было встроенных выключателей, которые срабатывают, если какое-то время не нажимается кнопка телевизионного пульта. Сквозь сон я сначала услышал натянутый смех и голоса, еще в полусне слегка приоткрыл один глаз — цифры на табло будильника заставили меня окончательно проснуться. Я вскочил, ощутив всплеск адреналина.

Двадцать минут девятого.

Я проспал!

Черт подери, это был, быть может, самый главный день за последние десять лет моей жизни — и я проспал!

Я вскочил так быстро, что немедленно ощутил биение пульса во всем теле, вплоть до кончиков пальцев, мгновенно выставил руку, чтобы схватиться за стенку, так помутилось в глазах, сделал один шаг и остановился, пережидая, когда перед глазами перестанут плясать черные точки. Пульс слегка успокоился. Еще плохо различая изображений, я поплелся в ванную, набрал в горсть холодной воды, брызнул ею в лицо и, спотыкаясь, вернулся в комнату. Сейчас уже не поручусь, что я не отхлестал себя по лицу, чтобы окончательно проснуться.

Проспал! Господи, и именно сегодня!

С трудом сдерживая приступ паники, я оглянулся «округ, ища костюм, битых пять минут тупо мигал, ничего не понимая, пока, наконец, не сообразил, что прошлым вечером я даже не дал себе труда раздеться. Проклятье, как же я так вчера напился! Морща лоб от напряжения, я попытался вспомнить, сколько выпил, припомнил две кружки пива, максимум три, выпитые в баре отеля. Этого явно было недостаточно, чтобы так отрубиться, при нормальных обстоятельствах я бы и не почувствовал никакого опьянении от такого количества алкоголя.

Это наверняка последствия перелета, будь он неладен. Еще бы, трехчасовой полет из Лос-Анджелеса в Чикаго, потом трехчасовое ожидание рейса и потом еще десять часов полета в экономклассе, в тесном кресле, подлокотники которого поджимали с обеих сторон, а колени упирались в кресло переднего ряда. А все потому, что я решил сэкономить и в последний момент обменял билет в салон первого класса на туристический, чтобы присвоить себе разницу. Не думал, что выйдет так паршиво.

Кажется, я уже говорил, что иногда веду себя как полный идиот?

Я взглянул на часы и ощутил новый прилив ужаса. Стрелки часов порядочно продвинулись по циферблату с тех пор, как я выпрыгнул из постели и поплелся в ванную. С жуткой поспешностью, делая массу ненужных движений, я собрал все свои пожитки, затолкал их в чемодан, который был моим единственным багажом в этом путешествии, и бросился прочь из номера. При этом я чуть не столкнулся с горничной, которая толкала перед собой тележку, полную постельного белья и бутылочек с моющими средствами. Девушка взглянула на меня вытаращенными глазами, словно увидела перед собой привидение.

Конечно, я выглядел так, будто бы только что выбрался из мусорного бака: не умыт, не брит, с всклокоченными волосами и в костюме, который выглядел так, будто я в нем спал. Но кому это, собственно, мешает? Вряд ли когда-нибудь мне придется вернуться в этот отель, а персонал отеля еще и не такое видел, быть может. Какое им до всего до этого дело?

Лифт опускался еле-еле, как будто кто-то придерживал тросы, на которых он подвешен. Внизу я кинулся вон из лифта, миновал медленно отворившуюся автоматическую дверь, пересек облицованный мрамором холл отеля и под неодобрительным взглядом наряженного в ливрею пингвина у выхода молча перекинул сумку через левое плечо — и в результате застрял в проеме вращающейся двери.

Высвобождаясь из плена, я уже не смотрел в его сторону, но мне казалось, я слышал, как на его невозмутимом лбу возникла вертикальная складка. Вероятно, в этот момент, видя очевидную поспешность, с которой гость покидает отель, он задумался, оплачен ли счет, но меня это не волновало. Это была забота этой загадочной конторы «Флеминг и сын». Уже почти бегом я подскочил к первому попавшемуся такси, закинул чемодан на заднее сиденье и так нервно и беспокойно усаживался на переднем сиденье, что чуть не прищемил себе голову дверью.

Расторопный водитель поспешил завести мотор еще до того, как я захлопнул дверь за собой и начал приходить в себя. Видя мою спешку и рассчитывая в связи с этим на щедрые чаевые, он ловко вырулил на дорогу и стремительно помчал меня через весь город в аэропорт.

В аэропорт мы прибыли ровно в ту секунду, когда захлопнулись металлические ворота и тяжелый лайнер начал выруливать на взлетную полосу. Я опоздал на свой рейс.

Было утро.

Все оставшееся утро и большую часть дня я провел, стоя в проходе переполненного аэропорта, окруженный бесконечно снующими людьми. Сначала это была банда орущих хулиганов, которая плавно переходила в чуть более организованную (но не слишком) орду молоденьких военнослужащих, которые с армейским напором загружались в самолет, вероятно отправляясь на выходные в увольнительную. Если бы у меня была бронь, я бы имел право на новый билет. Я уже готов был обратиться к менеджеру с этим вопросом, когда вспомнил, что брони-то нет. Когда я менял билет, меня предупредили об этом, но я тогда хотел сэкономить деньги, кто же знал, что так все обернется!

Я уже говорил, что иногда веду себя…, да, кажется, я уже об этом упомянул.

Два последующих часа прошли в сплошной одиссее следующих одна задругой не слишком осмысленных поездок на метро и наземном транспорте, которые не то чтобы привели меня в итоге в исходный пункт моего путешествия, но и не слишком от него отдалили. В конце концов, я сделал над собой мысленное усилие и решился потратить остаток своих карманных денег, накопленных с таким трудом, взяв такси до Грайсфельдена.

Не могу забыть взгляда, который бросил на меня таксист, услышав пункт назначения. Будь я чуть повнимательнее, это должно было бы меня насторожить.

Поездка на такси заняла почти целый час. Судя по карте, Грайсфельден находился совсем недалеко, но это впечатление оказалось обманчивым. Дело в том, что дорога оказалась очень неудобной. Лишь в самом начале такси ехало по ровному и удобному автобану, затем дорога сузилась, перешла в петлявшую по сельской местности проселочную дорогу, а затем мне показалось, что мы едем по дороге, которая вовсе не заслуживала названия трассы. К тому же дорога все время петляла так, что невозможно было понять, в каком направлении мы движемся.

Не скажу, что мне совсем не понравилась эта поездка. Если честно, за окном мелькал поистине живописный ландшафт, и в конце такого изнурительного дня было невыразимо приятно нежиться в удобном кресле «мерседеса», разглядывать окрестности и слушать тихую музыку, льющуюся из автомагнитолы. Шофер не пытался завязать никакой беседы, что меня в принципе в данный момент совершенно устраивало, однако он то и дело бросал на меня странный взгляд, стараясь, чтобы этот его взгляд остался незамеченным.

Уже где-то в середине нашей поездки начато смеркаться и близко подступавшие к дороге деревья, мимо которых мы проезжали, стали превращаться в огромные массивные стены, которые, казалось, окружают дорогу непроницаемым туннелем, ведущим прямо в никуда.

По крайней мере, судя по реакции таксиста, цель нашей поездки была примерно таковой. А чего я ожидал? Молодая особа, с которой я пару раз беседовал по телефону, когда связывался с конторой «Флеминг и сын», и не скрывала от меня, что Грайсфельден — довольно мелкий населенный пункт, находящийся к тому же в отдаленной, оторванной от цивилизации местности. Забытое Богом местечко, как говорят, глухомань.

Таксист прервал свое упорное молчание лишь незадолго до конца нашего путешествия, да и то не для того, чтобы поговорить со мной, а чтобы, бросив гневный взгляд на автомагнитолу, пробурчать что-то мне непонятное и резким движением вырубить радио. Уже несколько минут слышимость из приемника становилась все хуже, затем из колонок раздалось шипение, индикаторы поиска радиостанции бешено замигали, так как магнитола предпринимала последние усилия, чтобы обнаружить какую-нибудь радиостанцию. Но тщетно.

— Сломалась? — спросил я, не потому, что это меня действительно интересовало, а просто из чистой вежливости, так как чувствовал, что он ждет от меня какой-то реакции.

— Нет, — ответил таксист и состроил гримасу. — Это все из-за местности. Здесь всегда так.

— Что, не принимается радиосигнал?

— Не только, — ответил таксист. — Ни радио, ни телесигнала, ни спутникового телевидения, ни GPS, ни мобильной связи — ничего здесь нет. — Он озабоченно пожал плечами и переключился на самую тихую скорость, прежде чем продолжить: — Здесь вообще ничего не функционирует. Какая-то аномальная зона.

Я бросил на него косой взгляд, подавил вздох и еще раз вспомнил то впечатление, которое уже один раз приходило мне в голову: захолустье, глухомань. Богом забытое местечко.

Тем временем автомобиль мучительно преодолевал довольно крутой подъем, водитель прибавил скорость, дорога круто вильнула, и фары нашего автомобиля уперлись в пустоту — перед нами был не менее крутой спуск, дорога уходила далеко вперед прямая, как школьная линейка. Открывшийся нам склон холма был также покрыт густым лесом, который в эту почти безлунную ночь казался плотной, компактной массой. Однако именно с этой точки была прекрасно видна вся лежащая внизу местность. В этой долине и был Грайсфельден.

Вот это дыра!

Это была первая мысль, которая пришла мне в голову, когда я увидел место, в котором должен был провести следующие три месяца моей жизни и вновь восстать из пепла, как птица феникс, став мультимиллионером. Ну что за дыра!

В этот момент почти ничего нельзя было разглядеть, но меня охватило неприятное предчувствие, и это не было связано ни с темнотой, ни с моей усталостью, а с тем, что смотреть-то было определенно не на что.

Грайсфельден лежал на дне почти абсолютно круглой котловины, края которой поросли густым дремучим лесом, простиравшимся во все стороны. Сам населенный пункт был в поперечнике не более двух с половиной — трех километров, имел почти правильную круглую форму, на левом его фланге выделялось нечто вроде холма, на вершине которого высилось темное, странное, построенное как-то угловато строение. То ли это был необычайно большой дом, то ли маленькая крепость, то ли смотровая башня — я мог только гадать, так как здание не было освещено. Кстати, это относилось и ко всему остальному городку. Даже если там и были уличные фонари, они почему-то не были зажжены, и даже окна большинства зданий были совершенно темны. Тоненький серпик луны не мог давать много света, а небо весь день было преимущественно затянуто облаками, так что на землю не падал даже свет звезд.

Однако, несмотря на почти полную темноту, мне удалось заметить, что большинство зданий невысокие, устарелой постройки, но, возможно; мне это только показалось. Была почти кромешная тьма, и, возможно, моя фантазия просто восполняла то, чего не могло приметить мое зрение. После всего, что я слышал и пережил, Грайсфельден просто обязан был быть средневековым городом, с маленькими каркасными домами, крытыми кровельной щепой, громоздкими башнями и пятиметровой крепостной стеной из замшелых камней.

Первое здание, мимо которого мы проехали, совершенно не сочеталось с этим впечатлением. Это была бензоколонка.

Хотя не светились ни рекламные огни, ни окна ангара для бензозаправщиков, одного беглого взгляда хватило на то, чтобы понять, что это массивная бензозаправочная колонка старого образца, не оснащенная устройством для кредитных карт и уж тем более современной электроникой, отсасывающей лишний газ из подающих шлангов. Сзади стояло здание, которое действительно было каркасной постройкой, высотой примерно в три этажа. Кроме того, на его крыше стояла спутниковая тарелка, диаметром не менее полутора метров. Не слишком ли это, учитывая замечание шофера, что здесь вообще не было телесигнала и мобильной связи?

Мое впечатление о Грайсфельдене становилось все хуже и хуже. Наш автомобиль двигался все медленнее по мере приближения к центру, мы свернули с широкой дороги на какую-то боковую улочку, идущую мимо жилых домов, но по дороге нам попадалось, однако, очень мало жителей городка, хотя было еще совсем не поздно. Те обитатели городка, которые все-таки оказались на улице, показались мне слишком напряженными и куда-то спешащими, словно убегающими.

Может быть, здесь просто побаивались чужаков?

Ах, черт, да не все ли мне равно? В конце концов, я здесь совсем ненадолго. По мне, пусть бы этот Грайсфельден находился бы в еще большей глуши и был населен потомками или клонами Квазимодо из «Собора Парижской Богоматери», я все равно не отказался бы от моего шанса отбыть здесь свои двенадцать недель ради того, чтобы вернуться домой человеком, добившимся успеха.

В этой мелькнувшей в моей голове мысли было что-то глубоко комическое. Несколько лет назад я покинул Германию и отправился в Америку именно для того, чтобы осуществить свою американскую мечту. Довольно банальная история. Начать посудомойщиком, чтобы затем добиться успеха, сделать карьеру и, наконец, стать миллионером. Первая часть моей карьеры (я имею в виду карьеру посудомойщика) мне вполне удалась, однако где-то на пути к успеху я потерпел сокрушительную неудачу. Если теперь я уже как американец, приехав в Германию, возвращусь обратно миллионером, будет занятно.

— Мы почти приехали, — буркнул таксист.

Я не сразу понял, что он имеет в виду, поэтому, как только до меня дошел смысл его слов, я порывисто сунул руку в карман куртки, чтобы достать бумажник и отсчитать причитавшуюся ему сумму. Это было нетрудно, так как это были почти все мои деньги. Тем временем такси свернуло в еще более узкую улицу, почти совсем замедлило ход, скользнуло светом фар по фасаду скромного кирпичного здания и остановилось. Я расплатился, вылез из такси и, пока шофер доставал из багажника мой чемодан, который он бесцеремонно плюхнул прямо возле моих ног, начал осматривать здание.

Нельзя сказать, что мне удалось многое рассмотреть. Простое, двухэтажное строение из темно-красного кирпича с известковыми потеками, тусклый желтый свет, падающий из маленьких скромных окон, под крышей чердачные оконца. На табличке над входной дверью красовалось название этой гостиницы: «У Таубе».

— Это действительно гостиница? — спросил я у таксиста.

— Сто процентов, — ответил он. — Она здесь единственная. Всего хорошего. — Он улыбнулся какой-то неискренней улыбкой, больше похожей на виноватую гримасу, поспешно уселся за руль и уехал. Я проводил такси угрюмым взглядом, взял чемодан и поднялся по трем дощатым ступеням к входной двери.

Внутренний вид этой голубиной гостиницы вполне соответствовал ее внешнему виду, мягко говоря, деревенскому. Это была одна из тех простых деревенских гостиниц, которые сейчас увидишь разве что только в старых художественных фильмах, но только не такая красочная и уютная, как в кино. В зале стояло около полдюжины низких, грубо сколоченных столов, окруженных такими же стульями. Занят был только один столик. Помещение было перегорожено широкой, довольно ветхой раздвижной дверью из множества звеньев, которая, вероятно, иногда раздвигалась, и тогда холл превращался в местное подобие танцевального зала. Буфетная стойка была неопределенного цвета и так поцарапана, что вряд ли можно было себе представить, как на этой поверхности можно поставить стакан с водой, чтобы он не покачнулся. Стеллаж за стойкой был такой же грубый и бестолковый, как и вся остальная обстановка помещения, однако имелся еще традиционный посудный шкаф с круглыми окошками из толстого желтого стекла, за которыми просматривались упаковки сигарет, плитки шоколада и упаковки с игральными картами. Исключение из этого ретро-интерьера пятидесятых составляла аккуратная ультрасовременная стереозвуковая установка, расположенная на дополнительно пристроенном стеклянном основании под витриной, а по бокам от нее стояли высокие стойки, забитые CD-дисками и аудиокассетами. А вот и хозяин гостиницы.

Собственно, я сам сделал вывод о том, что этот субъект является хозяином. Об этом говорил тот факт, что он стоял за буфетной стойкой и полировал стаканы сухим полотенцем, бросая на меня изучающие взгляды поверх стекол круглых, а-ля Джон Леннон, очков. Неповторимый ансамбль с очками составляли добела застиранные джинсы, которые сидели так плотно, что чуть не светились насквозь, и не слишком свежая белая рубашка с рюшами на воротнике и манжетах. Высокий лысеющий лоб обрамляли длинные темно-каштановые волосы, завязанные на затылке конским хвостом. Был бы он лет на тридцать младше и на несколько килограммов легче, я бы не удостоил его второго взгляда. Но я сделал усилие, чтобы подавить ухмылку. Похоже, что здесь, в Грайсфельдене, время просто остановилось.

Но, если честно, уж лучше престарелый хиппи, чем город, полный клонов Квазимодо.

— Хай, — вырвалось из меня с некоторым опозданием. Престарелый хиппи перестал полировать свой стакан и несколько мгновений смотрел на меня отсутствующим взглядом. Через пару секунд я опомнился и поприветствовал его более адекватно: — Добрый вечер.

— Добрый вечер, — ответил хозяин.

Он уставился на меня с нескрываемым любопытством. Я не сразу понял, хорошо или плохо здесь относятся к новым людям, однако было ясно, что видят здесь их не часто, пожалуй даже редко.

— Разрешите представиться, Горресберг, — промолвил я, возможно, слегка беспомощно. — Франк Горресберг. Мне здесь назначено. Встреча с…

— Так вы ищете этого поверенного? — прервал меня престарелый хиппи.

— Да, — ответил я. Не потому, что мне нечего было больше сказать, но я не стал ничего объяснять, лишь пожал слегка плечами. Почему, собственно, я должен что-то объяснять совершенно чужому человеку, которого это абсолютно не касается? — Да, можно так выразиться.

— Я так и думал, — ответил хозяин. — Давненько я не видел здесь приезжих, однако сегодня вечером, думаю, я наверстаю упущенное, — он усмехнулся, но в то же мгновение спохватился, придал своему лицу серьезность, словно понял, что я не намерен отвечать ему улыбкой на такое глупейшее замечание. Здесь он сделал кивок головой в сторону единственного занятого столика.

— Ваши коллеги уже собрались, — сказал он. — Желаете что-нибудь выпить?

— Не сейчас. — Я подхватил мой чемодан, повернулся в указанную им сторону и тут с неприятным чувством обнаружил, что меня, совершенно не стесняясь, во все глаза разглядывает полдюжины чужих людей.

Коллеги? Что значит «коллеги»?

Вообще-то, их было четверо. Вместе со мной — пятеро. Мгновенно и инстинктивно я почувствовал, что это была за ситуация. Классический фальшстарт. Я тут, как какой-то дурак, мялся и мямлил что-то, в то время как эта компания спокойно сидела и разглядывала меня. Нет никакого сомнения, что они составили обо мне самое нелестное мнение.

За неопрятным столом, который был испещрен следами стаканов, прожженными дырочками и остатками еды, сидели две девушки и двое парней. Девушки представляли собой полную противоположность друг другу. Одна — маленькая и слегка полноватая, но красивая, со светлыми, коротко стрижеными волосами и веселыми глазами, другая — стройная, спортивного типа, с длинными, до плеч, гладкими рыжими волосами и гораздо красивее, чем полненькая, почти красавица. Пожалуй, она была бы совершенной красавицей, если бы не явный холод, который излучало ее лицо, и скрытая надменность во взгляде. Этот взгляд вынуждает тебя невольно держаться на дистанции. Обе они были настолько разные, как будто нарочно подобранные, чтобы оттенять друг друга.

Однако, присмотревшись к остальным, я вынужден был заметить, что это относится не только к девушкам. На первый взгляд, между всеми нами не было абсолютно ничего общего, так что невозможно было поверить, что я мог бы быть в родственных отношениях с этой компанией.

— Ты, должно быть, Франк.

Голос светловолосого юноши, сидевшего напротив меня, не только вырвал меня из череды моих мыслей, но и показал мне, что я минимум десять секунд неприкрыто пялился на обеих дам, причем не с самым изысканным выражением лица, судя по насмешливым искоркам в глазах полненькой толстушки. Надеюсь, я хотя бы не пустил слюни.

Почувствовав себя слегка виноватым, я внимательно посмотрел на парня, который обратился ко мне. В первый момент он показался мне прямо юношей, хотя при ближайшем рассмотрении я установил, что он вряд ли был моложе меня больше, чем на год, и вряд ли моложе четвертого в нашей компании, который находился рядом с ним. Однако все его существо излучало какую-то юношескую прелесть. Вьющиеся светлые волосы, спадающие на плечи, свободная джинсовая рубашка и подходящие к ней брюки, заправленные в стоптанные ковбойские сапоги. Я мог рассмотреть все детали его одеяния, несмотря на то что он находился на другой стороне стола, так как он сидел на стуле, далеко отстоящем от стола, и в такой позе — широко расставив ноги, с надменным видом — будто только и ждал, чтобы кто-то вошел, споткнулся об его расставленные сапоги, чтобы выставить посетителя идиотом. Ну и дела! Что за представление? И этот тип — мой дальний родственник? В это я просто отказывался верить.

— Да, действительно, я Франк Горресберг, — слегка смущенно ответил я, автоматически пожимая руку светловолосого, которую тот протянул мне над столом. Каким образом он проделал этот трюк, не упав со стула, осталось для меня загадкой. — Но откуда…?

— Эд, — представился мой светловолосый визави. — Если угодно, Эдуард. Но мне больше нравится Эд, если честно, как, впрочем, и всем, кто меня знает.

Он коротко и сильно пожал мою руку, подался назад и указал на светловолосого гиганта, который сидел рядом с ним и внимательно и почти сочувственно (по крайней мере, мне так показалось) рассматривал меня. Я удостоил его коротким взглядом. Я еще никогда не имел дела с такими накачанными парнями, логично предположить, что я склонен скорее осуждать людей такого типа.

— Это Стефан, — продолжал блондин. — Я — Эд, а так как в нашей группе только трое мужчин, то ты должен быть Франком. — Он удовлетворенно ухмыльнулся своему умозаключению (не знаю, чего он ожидал — что я буду слушать его с разинутым ртом и хлопнусь на колени, чтобы почтить его как достойного последователя Шерлока Холмса?), указал легким движением на обеих дам и произнес: — Юдифь и Элен. Не хватает только Марии, но женщинам свойственно опаздывать… Хотя, не помню, ее точно зовут Мария?

Не знаю, к кому относился этот вопрос, ждал ли он реакции на свое замечание относительно женской пунктуальности, во всяком случае, он ничего не дождался и, чтобы как-то замять неловкость, взглянул на свои наручные часы. Встреча была назначена на восемь вечера, а до этого времени оставалось еще добрых десять минут. Меня это удивило, так как я добирался сюда в такой спешке, что был уверен, что уже гораздо позднее.

— У нее есть еще несколько минут, — сказал я, чем заслужил одобрительный взгляд толстушки (если я правильно понял неточный жест Эда, ее звали Юдифь, это имя больше подходило рыжеволосой).

Эд уважительно присвистнул, бросив взгляд на толстое матовое серебро моих швейцарских часов.

— Вот это вещь! — с восторгом сказал он.

Я встретил его замечание равнодушно, слегка пожал плечами и одернул рукав куртки. Эд был прав. Эти часы были самой моей большой драгоценностью, которой я когда-либо обладал, а что до Эда, он может делать по этому поводу любые выводы, какие ему угодно. Пару лет назад я выиграл это сокровище в покер у какого-то бедняги, который играл еще хуже меня и которому везло еще меньше, чем мне. Я бы давно продал эти часы, но я пока не встречал никого, кто был бы в состоянии заплатить хотя бы за ремешок этих часов.

— Ну если все вы из нашей пятерки или там шестерки, то где же Флеминг? — спросил я.

— Да, действительно! — с видом триумфатора вопросил Стефан, словно проснувшись. Смешно! Поистине, он сделал все, что мог, чтобы я не разочаровался в своем мнении по поводу этого стокилограммового мешка с мускулами, голова которого была покрыта ежиком коротких светлых волос, которые обрамляли не слишком высокий лоб.

Эд закатил глаза (предусмотрительно стараясь, чтобы этого не заметил Стефан) и быстро ответил:

— Наш щедрый благодетель скоро будет, — кивком головы он указал на раздвижную дверь. — Он там ожидает уже примерно час. Он уже заказал два кофе, большую кружку пива и кусок сырного пирога.

— Яблочного, — возразила Юдифь. — Я точно видела, что это был яблочный пирог.

Конечно, это колоссальная разница!

— Тогда почему мы не можем туда войти? — спросил я.

— Потому что Цербер нас не пускает, — ответил Эд, показывая многозначительно на хозяина. — Он сказал, что мы только тогда должны войти к нему, когда все соберемся.

— Интересно, а как он нас удержит, если все же мы захотим войти? — спросил я, все больше удивляясь. — Он что, силу применит?

В это же мгновение я пожалел о своих словах. Ни Эд, ни кто-либо другой не ответил ничего на мой вопрос, но я отлично видел их реакцию по выражению лиц. Какая-то противоестественная часть моей личности, склонная к саморазрушению, заботилась о том, чтобы с самого начала произвести на окружающих максимально дурное впечатление. И на сей раз она, эта часть, сделала свою работу довольно удачно.

Хотя бы один раз за этот день судьба была благосклонна ко мне, потому что именно в это мгновение открылась входная дверь и в залу вошла молодая женщина в однотонном твидовом костюме и в тяжелых, черных походных ботинках. У нее были абсолютно белые волосы, постриженные, но уложенные столь неаккуратно, будто эта женщина вовсе никогда не ходила в парикмахерскую, костюм на ней был не только старомодный, но еще и легкий не по сезону, к тому же совершенно неопределенного цвета. К таким женщинам больше всего подходит определение «серая мышка».

— Добрый вечер, — сказала она громким, дрожащим голосом, который говорил о том, что она вот-вот умрет от волнения. — Меня зовут Гертнер, Мария Гертнер. Я по приглашению адвокатской конторы «Флеминг и сын».

Цербер слегка повернул голову к столу, однако продолжал полировать свой стакан дальше, готов поручиться, что это был все тот же стакан, который он начищал и в момент моего появления здесь.

— Эти господа тоже приглашены по тому же вопросу, — пробурчал он. Похоже, он не слишком церемонился с теми гостями, которые почти ничего не заказывают.

Мария поблагодарила его слабым нервным кивком головы и подошла к нам поближе. Тяжело ступая своими огромными походными ботинками и сгибаясь под тяжестью своего большого чемодана, она подошла к нашему столику. Я невольно вспомнил, что в последней полученной мной (а значит, и всеми) инструкции было написано: «при себе иметь только самые необходимые личные вещи». Вероятно, у этой Марии особенно большие личные потребности.

Пока я подыскивал подходящие слова для приветствия, Эд вскочил, обогнул стол и протянул Марии правую руку, другой рукой он подхватил тяжелый чемодан, однако затем только, чтобы тут же поставить его на пол.

— Значит, ты Мария. Мы ждали тебя. — Он по очереди представил меня, себя и всех остальных (впрочем, точно такими же словами, какими до этого знакомил всех нас, это прозвучало, с одной стороны, фамильярно, а с другой — заученно, и еще больше ухудшило мое мнение о нем). Властным жестом он пресек ее желание что-то сказать, хотя мне показалось, что она порывалась это сделать.

— Знаю, знаю, ты дрожишь от нетерпения поближе познакомиться со всеми нами, дорогая, но придется немного подождать. Мы все ожидаем аудиенции у короля и не можем заставлять его ждать. Не так ли?

Это было уже слишком. Мария совершенно растерялась и удивленно оглядывалась вокруг. Я быстро обернулся и подошел к раздвижной двери. Манеры Эда начали действовать мне на нервы, хотя я знал его всего несколько минут. И с этим типом мне придется провести здесь столько времени? Веселенькое дело!

Так как я был ближе всех к раздвижной двери, я подошел к ней раньше всех, раздвинул створки и приготовился войти во второй зал.

Помещение на другой стороне выглядело точно так, как я его себе представлял, ну, может быть, еще немного хуже. Должно быть, в университетах есть специальный факультет, на котором будущих дизайнеров интерьеров обучают достигать верха безвкусицы и бедности мысли специально для того, чтобы оформлять гостиничные холлы и залы. Зал, который открылся передо мной, мог быть оформлен лучшим выпускником такого горе-факультета. Помещение было очень большим, минимум двадцать на двадцать метров, если не больше, в скучном шахматном порядке по нему были расставлены пивные столы и дешевые стулья. В воздухе пахло старым деревом, выдохшимся пивом и сигаретным дымом с легким оттенком блевотины, а холодный свет неоновых ламп под самым потолком довершали отталкивающее впечатление, оказываемое этим помещением. Все без исключения окна были закрыты тяжелыми дощатыми ставнями, краска с которых давно облетела, а у противоположной от двери стены располагалось небольшое деревянное возвышение, вроде сцены, на котором, вероятно, во время редких праздников могла играть небольшая группа музыкантов со второсортным певцом под гитару и неизменной губной гармошкой, которые развлекали редких гостей.

В данный момент на этой сцене стоял деревянный стол, за которым сидел стройный, невероятно молодой мужчина, который маленькими глотками пил кофе и смотрел на меня без тени удивления, несмотря на то что я вошел без стука или другого предупреждения. Должно быть, это и есть Флеминг. Да, это должен быть Флеминг, хотя бы потому, что, кроме него, в помещении никого не было. Весьма скоро я понял причину такого спокойствия этого типа. Разгадка была в том, что прямо перед ним на столе стоял открытый ноутбук. Он был слегка повернут в сторону, и одного взгляда на монитор было достаточно для того, чтобы понять, что он был подключен к видеокамере, которая была установлена в передней зале. Этот тип за нами наблюдал!

Я сделал еще шаг вперед, за спиной я слышал, как остальная компания вошла в зал, и глубоко вздохнул, чтобы произнести несколько слов, чтобы прояснить ситуацию. Флеминг быстро поставил кофейную чашечку на стол и встал. По-видимому, выражение моего лица ясно показывало мое настроение. Флеминг бросил нервный и явно виноватый взгляд на компьютер и даже не осмелился захлопнуть монитор, а я бросил еще один взгляд на его лицо. Странно, но я ожидал увидеть что-то совсем другое. Судя по письмам, которые я получал, и по нескольким телефонным разговорам, я мог ожидать увидеть господина в темном костюме, с седыми волосами и изящно одетого, по крайней мере белая рубашка и галстук.

Флеминг был полной противоположностью.

Не думаю, чтобы он был хотя бы на лень старше меня, а может быть, даже на несколько лет моложе, одет он был в черный вязаный свитер с воротником стойкой, белые джинсы и кроссовки «Найк», а волосы у него были, пожалуй, погуще моих. Он был плохо выбрит.

Ничего примечательного не могу сказать о его лице. Он перевел взгляд со своего компьютера на нашу компанию, придал своему лицу извиняющееся выражение, и в следующую секунду его лицо, а потом вся голова взорвалась и разлетелась на мелкие кусочки.

В первый момент я даже не испугался. Конечно, внутри себя я испугался, как и любой на моем месте, но шок был настолько силен, что в первые секунды я просто вообще ничего не почувствовал, кроме полнейшей растерянности, для других чувств, наверное, просто не осталось места. В конце концов, не каждый лень переживаешь такое: человек, который ничего дурного не сделал, кроме того, что встал тебе навстречу и выключил компьютер, вдруг взрывается у тебя на глазах.

Буквально взрывается.

Я и до сих пор не могу взять в толк, на самом ли деле я это видел, или это моя фантазия сыграла в этот момент такую плохую, шутку, но я совершенно отчетливо видел, как его лицо сначала раздулось как воздушный шар, который по ошибке подключили к компрессору высокого давления. Глаза вылезли из орбит, щеки раздулись, как на иллюстрации из детской книжки пятидесятых годов (ветер, который дует на облака), а губы словно растянулись в злорадной гримасе, не хватало еще, чтобы взорвавшийся рот произнес комичное «бэнг». За долю секунды глаза словно глянули в разных направлениях, и, по крайней мере, в одном из них мелькнуло выражение полного и абсолютного удивления — не ужас, определенно, не ужас, он просто не успел испугаться, а волосы на голове встали дыбом, как у персонажа комиксов, который сунул палец в штепсельную розетку.

Тут сзади меня резко вскрикнула одна из женщин, и это вывело меня из оцепенения. Моя истерическая фантазия спряталась в принадлежавший ей уголок моего подсознания, и я вернулся к реальности, которая была не лучше кошмарной галлюцинации.

Все произошло невероятно быстро, менее чем за секунду, но секунда может длиться невероятно долго, особенно если твой мозг действует не на обычной земной скорости, а прокручивает случившееся как в замедленной съемке. Тогда в одну секунду вмещается огромное количество впечатлений, мыслей, ощущений. Именно это и случилось со мной в эту секунду. Лицо Флеминга, которое я не успел даже подробно рассмотреть, взорвалось и разлетелось во всех направлениях, в том числе и в мою сторону. Затем взорвалась и вся голова, хотя я не совсем уверен, что это был именно взрыв. Не было никакой вспышки, никакого пламени, дыма или чего-то в этом роде, его череп просто разделился на части, да так быстро, что уже через секунду на его шее оставались лишь красные клочки из остатков кожи, тканей и костей. Мне даже показалось, что один глаз, пролетая мимо меня, бросил на меня взгляд, полный упрека, осколки костей, словно шрапнель, вонзились в столешницу, а на стене за столом отпечатался примерный контур тела из пятен крови и кусочков плоти. Все помещение казалось погруженным в кровь, даже освещение на какой-то момент показалось красным, это было настолько мучительное впечатление, что я крепко зажмурил глаза, чтобы прекратить это кошмарное наваждение.

Напрасно.

Видение никуда не делось. Перед глазами стояла та же картина, даже более красочная и подробная. Моя фантазия, потрясенная увиденным, взялась работать заодно со зрением, вмиг дорисовав те подробности, которых я не заметил за короткие мгновения этого кошмара. Мало того, в этот момент что-то мягкое и теплое шлепнулось мне на лицо и стекло по щеке вниз. Крошечные осколки кости разлетелись, подобно заряду из духового ружья, и один из них вонзился мне в левую тыльную сторону кисти. Боль была не сильная, не сильнее укуса пчелы, но само сознание, что это чужая плоть, еще недавно бывшая живой, было настолько мучительно, что я уже не мог дальше этого вынести. Флеминг все еще стоял на дощатом помосте в десяти метрах от меня, спина была еще прямой, как это ни абсурдно, а руки его были слегка выставлены вперед и покачивались, словно у пугала, двигающегося на ветру. Голова отсутствовала. Из перебитых шейных сосудов брызгала кровь, как из перебитого водяного шланга, а некоторые нервные волокна, хотя и не получали больше команд, продолжали поддерживать руки, которые почему-то еще не опустились вдоль тела, а наоборот, подрагивали и делали попытку подняться. И тут…

…тело без головы сделало шаг ко мне и подняло руку, словно указывая на меня.

Это было уже слишком. Может быть, я потерял сознание, однако не знаю, возможно ли это — упасть в обморок и при этом оставаться стоять одновременно. Хотя, пожалуй, это столь же невозможно, как и то, что тело, лишенное головы, шагнуло навстречу и сделало отчетливый угрожающий жест в мою сторону. Наверное, все же мое сознание отключилось на какой-то короткий момент, потеряв контакт с моими мыслями, иначе объяснить все это просто невозможно. К счастью, в этот момент меня окутала кромешная тьма. Ужасные картины пропали, и у меня было чувство, будто я проваливаюсь в бездонную темную пропасть, и в этом падении не было ничего ужасного, наоборот, это даже было в какой-то степени приятно, потому что мне было совершенно все равно, что меня там ожидает. Хуже, чем в действительности, уже ничего быть не могло.

Но и это мгновение покоя довольно быстро закончилось. Крик, в котором соединялись, по крайней мере, несколько голосов, вернул меня к реальности, я услышал приближающиеся ко мне шаги, и кто-то отвесил мне довольно сильный удар, из-за которого я отлетел в сторону, пошатнулся и упал около какого-то стола. Из-за этого удара у меня перехватило дыхание, я шумно втянул воздух сквозь стиснутые зубы и, наконец, открыл глаза. К столу, за которым все еще стояла обезглавленная фигура Флеминга, подбежали Эд и Стефан. Мне повезло: вследствие удара я так перевернулся, что уже не мог смотреть в направлении Флеминга, да и спешивших к нему Эда и Стефана едва видел боковым зрением.

Вероятно, в сторону меня отбросил Стефан. Он мог бы обойтись и без этого, пробежать мимо меня, не трогая, но он принадлежал к той породе людей, которые лучше оттолкнут другого, чем хотя бы чуть-чуть свернут со своего пути. Почему-то эта ничтожная подробность не ускользнула от моего внимания, и я добавил еще несколько минусов к моей оценке этого узколобого Арни. Сзади меня в зал протиснулись Элен и толстушка, а Мария стояла в проеме полуоткрытой двери и испуганно заглядывала внутрь. Скорее всего, она не видела, что произошло, просто она была одной из тех, кто дрожит от страха перед входом в любую незнакомую комнату.

Сам не знаю, почему я пропустил Элен мимо и резко выставил вперед руку, чтобы схватить Юдифь, которая шла вплотную к ней. Мягко, но настойчиво я попытался, взяв ее за плечи, отвернуть лицом к двери, чтобы избавить от созерцания этого ужасающего зрелища.

— Что такое? — недовольно промолвила она, инстинктивным движением пытаясь вырваться. Она была неожиданно сильна, что меня удивило, но я автоматически стиснул свои объятия.

— Не смотри туда, — быстро сказал я. — Не надо! — Горло сжимало спазмом, я с трудом выдавил из себя эти несколько слов. Истерика потихоньку проходила, но вместо этого внутри меня нарастала ужасающая дурнота. Я почувствовал, что меня вот-вот вырвет. Боже мой, его голова взорвалась у меня на глазах. Это ужасно!

Юдифь оставила попытку вырваться, однако попыталась повернуть голову и посмотрела в направлении, в котором убежали Эд и Стефан. Когда она повернула голову обратно ко мне, она выглядела еще более смущенной, чем раньше. Вероятно, два добрых самаритянина закрыли своими спинами обезглавленный труп Флеминга, и Юдифь его не разглядела. Про себя я гадал, кто из них двоих не выдержит первым, представляя, как одного вырвет прямо на его более стойкого соседа.

— Да что происходит? — спросила сбитая с толку Юдифь. На ее лбу между бровями прорезалась недовольная складка. Ее голос окреп. — Что за ерунда?

— Тебе действительно незачем на это смотреть, — устало сказал я. — Это зрелище не для тебя, поверь мне.

Мне становилось все хуже. Я почувствовал, что больше мой желудок не выдержит и вот-вот выплеснет все свое содержимое наружу. Я почувствовал во рту вкус желчи.

Моя слабость подтолкнула Юдифь к действиям, и она снова решила посмотреть в сторону Эда и Стефана, и когда она после этого взглянула на меня, ее взгляд уже не выражал никакого смущения, в нем была ярость. Одним сильным рывком она освободилась и обернулась.

— Сумасшедший! — пробормотала она и убежала.

Я отпустил ее. Мои колени дрожали так, что, попытайся я сделать хоть один шаг, я бы потерял равновесие. Ну что ж, если она так этого хочет, пусть получит свое. В конце концов, я ей не нянька.

Я кинул короткий взгляд на Эда, Стефана и Элен — они стояли рядом, склонившись над трупом Флеминга, который, наконец, упал, так что мне видны были только их согнутые спины. Я повернулся в противоположную сторону и увидел, что Мария уже вошла в залу, сделала несколько шагов вперед, и в двери появился хозяин гостиницы, который все еще держал в руках полотенце и стакан. Он недоверчиво и c подозрением смотрел на происходящее. Похоже, его больше заботила репутация его заведения, нежели что-то еще. Перепуганная, истерическая часть моей личности злорадно усмехнулась, представив себе, какое у него будет лицо, когда он увидит, что сделалось с его драгоценными обоями.

— Что случилось? — пробормотала Мария каким-то серым, бесцветным голосом.

— Это ужасно, — ответил я. — Выйдите, пожалуйста, наружу.

Не дожидаясь следующих вопросов (хотя, по всей видимости, она не намеревалась ничего спрашивать, так как я видел уголком глаза, как она повернулась и, оттесняя Цербера, поспешила к выходу из зала, словно обрадовавшись, что ей наконец-то сказали, что нужно делать), я собрал все свое мужество и обернулся.

В это мгновение Эд выпрямился и повернулся ко мне, мы встретились взглядами. Он выглядел абсолютно бледным, но не особенно испуганным, видимо, он был в глубоком шоке, как и я. Ему нужно было, вероятно, еще несколько секунд, чтобы вообще понять, что он увидел.

В его голосе прозвучали не растерянность или испуг, а скорее злость:

— Черт вас всех побери, да не стойте же, как болваны! Вызовите «скорую помощь»!

— «Скорую помощь»? — мой голос, который я слышал словно со стороны, прозвучал, как визг престарелой истерички. — Какую еще «скорую помощь»? В лучшем случае нам понадобится хорошая уборщица.

Глаза Эда снова блеснули гневом, он понял, что ко мне обращаться бесполезно, но все же не оставил своих бессмысленных попыток. Он сделал шаг в сторону хозяина гостиницы и с повелительным жестом произнес:

— Вы меня слышали? Нам нужен врач, и поскорее!

— Что случилось? — прошептал хозяин. Наконец-то он выглядел слегка озабоченным. Может быть, он, наконец, обнаружил, что обломки костей поранили столешницы его драгоценных столов?

— Да позвоните же скорее!

Нельзя сказать, чтобы Эд кричал, но он придал своему голосу такое звучание, которое уже граничило с ультразвуком. Это подействовало. Хозяин состроил оскорбленное лицо, однако покорно повернулся и вышел. Эд бросил на меня презрительный взгляд и сразу отвернулся, чтобы снова склониться над трупом. Спины Стефана и Элен заслоняли от меня тело покойного, но я видел, что они что-то пытаются сделать. Может быть, они пытаются приставить к трупу оторвавшуюся голову? Юдифь стояла немного в стороне и смотрела на все происходящее со смешанными чувствами ужаса и живейшего интереса. Неужели я здесь единственный нормальный человек, у которого не железные нервы?

Я почувствовал, что уже почти раскаиваюсь в том, что приехал сюда в погоне за какими-то призрачными миллионами, однако мои ноги против моей воли понесли меня к помосту. Юдифь испуганно посмотрела в моем направлении, но, спохватившись, снова с интересом уставилась вниз. Я почувствовал, что революция в моем животе как-то успокаивается. Мне все еще было плохо, однако на этот раз я знал, какое зрелище меня ожидает, и попытался внутренне подготовиться к этому. Лучше я увижу все, как есть, чем буду давать волю своей необузданной фантазии, которая рисует самые немыслимые ужасы.

По мере приближения к помосту я невольно все замедлял и замедлял шаги. Колени стали ватными и ничего не чувствовали, к тому же мои руки начали трястись. Не доходя шага до помоста, я остановился, собираясь с духом, чтобы, наконец, взглянуть через спины собравшихся на картину, видеть которую мне бы хотелось сейчас меньше всего на свете.

Эд выпрямился. Он все еще казался рассерженным, и я готов был встретить в его взгляде презрение.

— Ты что-нибудь понимаешь? — растерянно пробормотал он.

— Ты о чем? — наверное, мой голос прозвучал истерически. А что я мог понять в этом абсурде?

— Я о первой помощи, черт возьми, — ответил Эд. Эдуард. Теперь я окончательно решил называть его так. — Ты умеешь оказывать первую медицинскую помощь?

— Первую помощь? — Я приблизился еще на полшага и уже мог видеть плечи Флеминга и часть шеи. Сердце бешено забилось в груди, и я вновь почувствовал вкус желчи во рту и подступающую тошноту. Я сделал судорожный глоток, чтобы остановить подступившую дурноту, иначе меня немедленно бы вырвало, в самом буквальном смысле. — Не думаю, что нам нужна первая помощь…

Эд отошел в сторону, не дослушав меня, и я проглотил остаток своей речи, когда увидел, наконец, то, чему невозможно было поверить.

Флеминг лежал на спине в странной, противоестественной позе. Падая, он неловко вывернул левую руку, и она, по всей видимости, была сломана. Однако это была не единственная его проблема на данный момент. В его широко открытых, остановившихся глазах не было никакого следа жизни, а губы были сложены так, словно он только что пытался что-то сказать, но ему не хватило для этого воздуха. Его лицо не было бледно, скорее оно было какого-то нездорового серо-голубого цвета, а из носа вытекала тоненькая струйка крови, которая сбегала в складку рта, на подбородок и готова была уже стечь на шею.

В остальном его лицо выглядело неповрежденным. Оно никуда не улетело, не взорвалось, а его голова не разлетелась на тысячу осколков, а находилась именно там, где и должна была быть.

— Не слишком приятное зрелище, — голос Эда прозвучал Неожиданно сочувственно, а когда я поднял голову и, ничего не понимая, взглянул на него, то увидел, что и в его взгляде больше нет того презрения, и он выглядит почти сочувствующим, что было мне еще более противно.

Однако мне некогда было думать об этом, и я сосредоточился на Флеминге. Поверенный был мертв, это было видно с первого взгляда и не вызывало сомнений, однако он явно не взорвался и не превратился в зомби, и это тоже было очевидно.

— Боюсь, он прав, — со вздохом сказала Элен. — Первая помощь нам не понадобится. Этот человек мертв.

— С чего ты это взяла? — раздраженно буркнул Эд. — С таким же успехом он мог бы…

— Потому что я врач, — решительно прервала его Элен. — Вот с чего.

Эд растерянно заморгал. Даже Стефан удивленно взглянул на Элен, изучая ее красивое молодое лицо с каким-то новым выражением. Юдифь в ответ на это заявление лишь слегка пожала плечами. Я один продолжал взирать на покойника. Каким образом получилось, что голова его на месте? Я никак не мог постичь этого. Ведь я все видел своими глазами!

— Врач? — переспросил Эд.

— Если быть точной, интерн, — ответила Элен. Возможно, это объясняло, почему она так хладнокровна. Должно быть, она привыкла к виду трупов. Это многое объясняло, но мне казалось, что немного участия в такой ситуации ей не помешало бы.

— Это похоже на разрыв аневризмы, — невозмутимо продолжала она. — Ничего нельзя было предпринять. При таком диагнозе смерть наступает мгновенно. Думаю, он даже ничего не успел почувствовать.

— Аневризма? — переспросила Юдифь. Подозреваю, что Эд понял, о чем идет речь, а вот Стефан выглядел так, будто пытался уложить в своих немногочисленных извилинах это слово, прочесть его еще раз по буквам, чтобы как следует усвоить.

— Это разрыв кровеносного сосуда в мозге, — пояснила Элен. — Такое иногда происходит. Довольно загадочное заболевание, потому что, как правило, это протекает без каких-либо симптомов. Участок стенки кровеносного сосуда истончается, и при возрастании артериального давления выпячивается все больше и больше. Больше везет тем пациентам, у которых появляются головные боли, расстройства сознания, обмороки… — Она пожала плечами. — Но чаще ничего этого нет. Просто в какой-то момент давление становится слишком сильным. Сосуд лопается. Это как будто в голове разрывается маленькая бомба. Происходит это очень быстро, в одно мгновение.

Я непонимающе уставился на нее. Что она говорит?

— Думаешь, именно это и произошло? — спросил Эд.

Кажется, Элен заметила мой взгляд, потому что она повернула ко мне голову и несколько мгновений раздраженно смотрела на меня, затем снова презрительно пожала плечами и обернулась к Эду, чтобы продолжить беседу.

— Во всяком случае, именно так это и выглядит. Однозначно судить я конечно же не могу. Это может установить только врач при вскрытии. Может быть, нужно узнать, позвонил ли хозяин в «скорую помощь». Я думаю, нет никакой необходимости в том, чтобы сюда на всех парах неслась машина «скорой помощи», с сиреной и мигалками. Врачи «скорой» и так слишком часто жертвуют собой, когда это необходимо.

Вместо того чтобы встать и выйти, Эд только повернул голову и требовательно взглянул на меня, но я спокойно проигнорировал этот взгляд. Еще недавно я был тут, смотрел в лицо еще живого Флеминга, я все это видел! Это не укладывалось у меня в голове, и до Эда мне не было никакого дела.

— Ладно, я сам это сделаю, — с оскорбленным видом сказал он. Он выпрямился, повернулся и вышел, бросив на меня уничижающий взгляд, а я сделал еще шаг, чтобы подойти поближе и наклонился над Флемингом. Его лицо было на месте.

Синюшный цвет лица и широко открытые глаза производили отталкивающее впечатление, однако нельзя было не заметить, что при жизни это лицо было довольно симпатичным, почти красивым, однако не настолько, чтобы утратить мужественность. Только теперь, в этот момент, как ни странно, я окончательно понял, что вглядываюсь в лицо мертвеца. Я резко выпрямился и наполовину обернулся, чтобы внимательно рассмотреть пол. Никакой крови не было, ни в стенах, ни в столешницах не торчали обломки костей.

— Не самое красивое зрелище, — промолвила Элен. — Понимаю. Это не для каждого.

Если бы то же самое сказал мне Стефан, я бы дал ему в морду, не боясь получить сдачи, но сочувствие в голосе Элен было таким искренним, что я даже почувствовал прилив ответной благодарности и кивнул ей. Может быть, мое первое впечатление о ней было ошибочным. То, что казалась холодностью и высокомерием, возможно, было лишь защитной реакцией, панцирем, который, вероятно, необходим для людей такой профессии.

— Может быть, выйдем отсюда и подождем врача в холле, — предложила Элен. — Здесь нам все равно нечего больше делать.

Видимо, я был здесь не единственный, кто с радостью принял это предложение, так как и Стефан, и Юдифь обернулись более поспешно, нежели это было бы необходимо при нормальных обстоятельствах, и покинули возвышение. Элен все еще рассматривала что-то, вглядываясь в лицо покойного, не знаю, что она хотела там увидеть, затем присоединилась к нам. Она была последней, кто покинул танцзал. Юдифь задержалась у входной двери, чтобы пропустить ее в холл, затем плотно закрыла за ней раздвижную дверь.

У буфетной стойки стоял Эд, он держал у уха телефонную трубку и набирал телефонный номер, а рядом с ним нервно переминался с ноги на ногу хозяин гостиницы, который, казалось, вот-вот разорвется от любопытства. Мария присела за тот же столик, за которым мы все сидели до этого. Она выглядела еще более потерянной, чем раньше (при этом в ее лице не было заметно никакого интереса к происходящему). Стефан и Элен тоже направились к столику.

Я подождал, пока Юдифь повернется и пройдет мимо меня, протянул руку, но не отважился ее остановить, когда встретил ее взгляд.

— Подожди, — тихо сказал я.

К моему удивлению, она послушно остановилась на безопасном расстоянии и смерила меня не слишком дружелюбным взглядом.

— Я насчет того, что случилось… — беспомощно промямлил я. — Мне жаль, я не хотел…

Глаза Юдифи на миг вспыхнули, но затем сразу смягчились.

— Ладно, — сказала она. — Если бы я была на твоем месте и увидела все это… Я испугалась бы не меньше твоего. — Она подняла голову, наклонила набок и совсем дружелюбно произнесла: — Давай просто забудем об этом. О’кей?

Какой, к черту, «о’кей!»? Я совершенно не хотел и не намеревался ничего забывать. Однако по какой-то причине, еще мной не осознанной, я не хотел произвести на нее еще худшего впечатления, и поэтому я, кивнув головой, произнес:

— Оставим это.

Мы оба подошли к столику и сели, Элен и Стефан оказались на тех же самых местах, как и до этого, а Юдифь взяла стул от стоящего рядом столика и поставила его между моим стулом и стулом Марии, но я не совсем понял, что было тому причиной. То ли она хочет сесть поближе ко мне, то ли подальше от Стефана.

— Думаю, нам всем сейчас не помешало бы выпить по чашечке кофе, — произнесла Элен. Она подняла руку, кивнула хозяину гостиницы, он ответил ей понимающим кивком, хотя говорила она не слишком громко. — Эд, я думаю, надо вызвать полицию.

— Полицию? — испуганно воскликнула Мария.

— Это обязательно, если кто-то умирает неожиданно, без присутствия врачей или «скорой помощи, — спокойно объяснила Элен. — Не бойтесь! Нам только надо подождать до прибытия полиции, чтобы они запротоколировали наши показания. Обычная рутина.

— А куда нам вообще теперь деваться? — растерянно промолвил Стефан. Он беспомощно озирался вокруг. — Кто-нибудь из вас понимает, что нам теперь делать? Мне кажется, теперь, без Флеминга, мы абсолютно беспомощны, или у вас есть какие-то варианты?

— Да, Флеминг мертв, — сказала Элен, нахмурившись.

— И он был единственным, кто мог бы нам сказать, что делать дальше, — брюзгливо продолжал Стефан.

— Не думаю, что он умер нарочно, чтобы испугать нас, — сказала Юдифь. — Так что лучше заткнись и закажи себе пива. Наверняка появится кто-нибудь, кто скажет, что нам делать дальше.

— Ну а как насчет компьютера? — это Эд, окончив свои телефонные переговоры, подошел ближе, с неприятно довольным выражением лица и откупоренной бутылкой пива в правой руке. При взгляде на бутылку у меня прямо потекли слюнки, внезапно ужасно захотелось хлебнуть пивка, и я судорожно сглотнул слюну. Но на самом деле сейчас был не тот момент, чтобы выпивать. Элен была права, приезд полицейских и все эти формальности — конечно же чистая рутина, но все же было бы нехорошо, если бы полицейские, приехавшие снимать наши показания, учуяли запах перегара.

Так как никто не ответил Эду, он пододвинул к себе стул, оседлал его и повторил свой вопрос:

— Я насчет ноутбука Флеминга. Он все еще включен. Может быть, там написано то, что мы хотим узнать, — он вопросительно взглянул на нашу компанию. — Кто-нибудь из вас понимает в компьютерах?

— Я, — Стефан встал и смущенно осклабился. — Теперь я понимаю, что и сам бы мог до этого додуматься.

— Пожалуй, не стоит этого делать, — сказала Элен.

— Это почему же? — изумился Стефан.

— Мы не должны здесь ни до чего дотрагиваться, — ответила Элен, пытаясь жестом руки показать ему, чтобы он сел обратно. — Разве вы не знаете, что полиция этого не любит? У меня нет желания отвечать на кучу глупых вопросов.

— Вопросов? Каких еще вопросов? — Юдифь озабоченно сдвинула брови. — В связи с чем?

— Дело в том, что здесь речь идет о больших деньгах, дорогуша, — ответила Элен. — И если один из нас будет шагать не в ногу, это может плохо кончиться для всех нас. Ты об этом не подумала?

— Плохо? Что значит «плохо»?

— Она права, — Эд согласно кивнул. — Мы уже забыли, что мы все прибыли сюда из разных концов света. Как только ищейки поймут, о каком огромном куше речь, один бог знает, какие они будут строить подозрения насчет каждого из нас.

— И что теперь? — осведомился Стефан.

Моя левая ладонь прямо чесалась, мне пришлось крепко сжать ее в кулак, так что ногти впились в кожу. Я внимательно смотрел в лицо Элен. Именно сейчас мне было трудно следить за ходом ее мысли. Только что она вела себя как предусмотрительный и даже слегка боязливый обыватель, который не хочет выделяться, и вдруг снова выглядела высокомерной выскочкой, которой она и показалась мне при первом взгляде.

— Если кто-то из нас начнет шарить в компьютере, это сразу сделает нас подозреваемыми.

— Подозреваемыми? — изумленно поднял брови Стефан. — А при чем здесь компьютер?

Элен закатила глаза, как будто она уже в сотый раз объясняет девятилетнему остолопу какую-то простейшую вещь, хотя уже точно знает, что и на этот раз он этого не поймет.

— Мы — шестеро иностранцев, прибывших в захолустный городок. И тут неожиданно умирает тот самый господин, который нас всех собрал сюда, не успев даже проинформировать нас о деталях своего приглашения. Что, ты полагаешь, будет думать об этом полиция, если мы после этого не найдем ничего лучшего, как залезть в компьютер, словно какие-то мародеры? А с какими, собственно, целями? Может быть, мы хотели изменить или скопировать некоторые данные?

Стефан ошарашено разинул рот.

— А-а… — промямлил он.

— Но мы же не убивали Флеминга! — возмущенно воскликнула Юдифь.

— Просто доверься мне, детка, — со снисходительным вздохом вымолвила Элен. — Я достаточно общалась с полицейскими. Я знаю, как они размышляют. Мы здесь, а человек, который мог нас сделать богатыми, или только некоторых из нас, — умер. Это автоматически делает нас подозреваемыми. Мы должны радоваться, если не станем автоматически обвиняемыми. Самое глупое, что мы можем сейчас предпринять, это прикасаться к чему-либо там, возле трупа.

— Боже мой, — выдохнул Стефан. — Ну почему все всегда так сложно?

Я так и знала, что до тебя это не дойдет, словно говорил взгляд Элен. Однако она сдержалась и не сказала этого вслух. Да это было и не нужно. Эти слова были написаны у нее на лбу и читались так же явственно, как явственно чувствовался навязчивый аромат дешевых духов Юдифи.

Эд снова уселся за стол, и в это время к нам подошел хозяин гостиницы с подносом, уставленным чашечками кофе и полупустой корзиночкой для сахара. Когда он с шумом поставил его на столик, Стефан сказал:

— Не помешало бы немного молока.

— Сейчас принесу, — пробурчал Цербер. — Раз уж вы все снова здесь, может быть, скажете, кто мне за все заплатит?

— Вы насчет кофе? — хрипло спросила Элен.

— И не только, — обиженно ответил хозяин. — Аренду зала и убытки.

— Убытки?

— Отель был забронирован на целый день и не принимал посетителей, — ответил хозяин. — Все было заказано только для вас и того адвоката. Или вы думаете, здесь всегда так мало посетителей?

Если честно, именно так я и думал, да и все остальные, надо полагать, думали так же, судя по их реакции. Мне попросту не удалось представить себе эту дыру, наполненную посетителями, веселыми голосами и громкой музыкой.

— Я думаю, это скоро выяснится, — ответила Элен. — В крайнем случае, мы скинемся.

А она с юмором, надо отдать ей должное. Все, чем я бы мог скинуться, это стоимость моей собственной чашечки кофе. Однако хозяину гостиницы почему-то хватило этого обещания, так как он состроил на лице гримасу, которую он сам, вероятно, держал за улыбку, и собрался уходить, но Элен его задержала.

— Раз уж все мы здесь, где нам найти остальных?

— Каких остальных?

— Кого-нибудь из канцелярии этого адвоката, — пояснила Элен. — Каких-нибудь сотрудников, коллег Флеминга. Он пригласил нас на переговоры, понимаете? Мы сами не совсем понимаем, с кем мы должны были встретиться для переговоров. Нас всех пригласили сюда, но никто из нас не знает никого из канцелярии.

— Меня это не касается, я знаю не больше вашего, — ответил хозяин. — Я знал только этого Флеминга. В первый раз он приехал сюда две недели назад, чтобы зарезервировать зал и уплатить задаток. А сегодня вечером я видел его во второй раз, — он сокрушенно пожал плечами. — А больше я никого из этой фирмы, как ее…

— Канцелярии, — добавила Элен. — Это большая разница.

— Извольте. Так или иначе, я никого оттуда больше не видел. А почему тогда, вы думаете, я спрашиваю, кто оплатит счет? — Напрасно он ждал, что кто-то из нас ответит на этот повторный вопрос, еще раз пожал плечами и убрался. Элен проводила его кивком головы, а Эд явно пытался скорчить снисходительную ухмылку.

— Ну и начало, — вздохнула пышечка, когда мы снова остались одни. Юдифь, мысленно поправился я. Я должен перестать называть ее пышечкой, хотя она, конечно, такая и есть, а то я в какой-нибудь момент скажу это вслух. А это было бы бестактно. Юдифь вовсе не была толстой. Конечно же у нее был некоторый излишний вес, но в этом смысле она была не единственной в нашей компании. Ей не повезло в том отношении, что лишние килограммы отложились у нее на тех местах, где были особенно заметны. Однако этот недостаток совершенно скрадывался, едва только ты посмотришь на ее открытое, приветливое лицо.

— Классический фальшстарт, — заметил Эд. Он искоса взглянул на меня, хлебнул своего пива и приподнял свой бокал, глядя на меня. — У меня предложение. Давайте забудем все, что произошло за последние полчаса, и начнем еще раз все сначала. В конце концов, мы все большая счастливая семья, не так ли? Так что, если вы уже позабыли, я Эд, Эдуард, если полностью. Наверное, мои родители крепко напились, когда выдумали это имя.

И, видимо, были основательно под кайфом, когда тебя заделали, подумал я.

Кажется, я это только подумал. Однако не уверен, так как во взгляде Юдифи, который я поймал, по веселым искоркам в ее глазах, я понял, что она меня услышала (надеюсь, что только она), либо она подумала то же, что и я. Я улыбнулся ей в ответ и пожал плечами, быстро наклонился к моему кофе и послушно назвал свое имя, раз уж все решили представиться еще раз.

У меня снова зачесалась левая рука. Я поставил чашечку на стол, распрямил пальцы, чтобы почесаться…

…взглянув на руку, я внезапно почувствовал, как вся кровь бросилась в лицо.

— В одном он прав, — говорила тем временем Юдифь. — Это действительно был классический фальшстарт, так что надо попробовать еще раз. Я думаю, что… — Она запнулась. — Что случилось?

Я не только не мог ничего ответить, я не мог оторвать взгляда от моей левой руки, но я чувствовал, что мое сердце бешено колотится.

Рука опять начала сильно дрожать. В промежутке между средним и безымянным пальцами, там, где между расходящимися пальцами натягивается тонкая кожица, как перепонка, я явственно видел крошечную красную опухоль.

В первую секунду я просто подумал, что рука покраснела в этом месте из-за того, что я несколько секунд назад почесывал в этом месте, и это могло быть действительно так.

Но дело было не только в этом.

Я почесывал это место не просто так, а потому что оно чесалось. И причиной тому была маленькая, с горошину, опухоль, в середине которой стояла крохотная красная точка. Это было не больше пчелиного укуса, но болело слабее, однако я видел, что это не был пчелиный укус. В ранке не было пчелиного жала, из нее выделилась крошечная капля крови, она потекла по руке и оставила след, который доходил до запястья. Дальше кровь просто не потекла, так как ее вытекло совсем чуть-чуть. Что-то оцарапало меня.

Может быть, действительно пчела. А может быть, микроскопически маленькая стрела, вылетевшая из духовой трубки карликового пигмея?

А может быть, маленький обломок кости?

Прошло добрых полтора часа, а карета «скорой помощи» все не приезжала, хотя всем нам казалось, что прошла целая вечность. Этот Грайсфельден находился в чудовищной удаленности от других населенных пунктов. Мне казалось, что в этой стране ни один город не находится на расстоянии полутора часов от ближайшей больницы. Это еще больше ухудшило мое мнение об этом городке, а кроме того, я задумался, что не дай бог в этом месте случится инфаркт или еще что-нибудь, требующее срочной медицинской помощи. Моя рука все еще чесалась.

Стефан и Эд(уард) конфисковали в гостиной одну из клетчатых скатертей и накрыли ею труп Флеминга, что вызвало живейший протест хозяина гостиницы, который, очевидно, боялся за свой ценный реквизит, однако хозяин моментально заткнулся, после того как Стефан бросил на него угрожающий взгляд. В конце концов мы бережно закрыли раздвижную дверь и вернулись на свои места, чтобы поджидать карету «скорой помощи».

Оставалась рутина, и это еще мягко сказано. Нельзя сказать, что я имел опыт в подобных вещах. Возможно, за исключением Элен (доктора Элен, поправился я в своих мыслях, но это не сделало ее для меня более симпатичной), этого опыта не имел никто в нашей компании. Но каждый из нас видел довольно детективных кинофильмов, чтобы знать, как вести себя в подобной ситуации. Не уходить, ничего не хватать, ничего не менять, прежде чем полиция, врачи, служба спасения, зондеркоманда, ОМОН, ударный отряд Американских Вооруженных сил или еще какая-нибудь официальная сила не прибудет.

В холле гостиницы повисло странное, далекое от приятного настроение, пока мы ждали карету «скорой помощи», которая все не ехала, да и не должна была приехать, но об этом пока еще никто не знал. Никто из нас лично не был знаком с Флемингом, наше знакомство с ним было ограничено несколькими телефонными звонками и двумя-тремя письмами, и, судя по всему, я был тут не единственный, кто испытывал к нашему неизвестному благодетелю солидную долю недоверия. Я, как, впрочем, и все остальные, довольно спокойно отнесся к тому, что этот человек погиб на наших глазах. Все-таки люди довольно эгоистичные.

— У кого-нибудь есть предложение, что нам делать, если никто, кто мог бы заменить Флеминга, так и не появится? — спросил Стефан, потягивая пиво из своего (наверное, уже третьего, если я не ошибаюсь) стакана. Он обвел наши лица внимательным взглядом своих темных глаз, которые уже не показались мне такими пустыми и глупыми, как в первый раз. Однако, казалось, он не ждет ответа на поставленный вопрос. Гораздо сильнее было возникшее во мне неприятное чувство, что меня пытается смерить с ног до головы настоящий враг, который старается найти слабое место в моей защите. Ну вот, началось! — подумал я. И хотя, скорее всего, это прошло гораздо раньше, чем как следует началось, все же я почувствовал слишком сильную враждебность, какое-то гудение, как у горца в моем любимом фильме. Останется только один…

Я улыбнулся своим мыслям, которые вызвал лишь слегка враждебный взгляд Стефана и вопросительное выражение лица Юдифи. Не буду утверждать, что я прирожденный пацифист, но с тех пор, как я прибыл в это гостеприимное местечко, я начал как-то милитаристски мыслить, что раньше было для меня совершенно не характерно.

Ни у кого не было никаких идей. Впрочем, скорее всего, это означало следующее: у меня были какие-то идеи, но они мне самому нравились не настолько, чтобы я мог ими поделиться. Я был совершенно уверен, что у моих соратников вполне хватит фантазии на аналогичные мысли, пусть уж лучше они ими поделятся, мне больше не хотелось себя подставлять. Так что я оставил свое мнение при себе. Могу сказать, что я не особенно удивился, что первой высказалась Элен. Она повернулась к хозяину и сказала:

— Полагаю, у вас есть здесь для нас номера?

Надеюсь, она не заметила, как я непроизвольно вздрогнул. Я не мог себе позволить снять номер. Даже если бы это был курятник.

— К сожалению, у нас мало одноместных номеров, — ответил Цербер. Вряд ли нужно говорить, что при этих словах на его лице появилось подобие услужливой улыбки. Вместо того чтобы сказать здесь какую-то непристойность (а я руку даю на отсечение, что именно это он и собирался сделать), он покачал головой и продолжил: — Это и не понадобится. Там, наверху, в интернате, зарезервированы комнаты для всех вас.

Интернат? Мы с Юдифью непонимающе переглянулись, в ответ на мой взгляд она лишь пожала плечами и посмотрела на меня с выражением какой-то мрачной беспомощности в глазах. Быстрый взгляд вокруг показал мне, что остальные поняли не больше нашего.

— Это в монастыре, — кивком головы Цербер показал в сторону входной двери. — Руины там, на горе. Разве вы не видели?

Все молча, не сговариваясь, кивнули головами, за исключением Марии, которая продолжала делать то же, что и все время до этого момента — она присутствовала здесь и одновременно каким-то чудом витала еще где-то.

Цербер продолжал:

— В этом монастыре долгое время, еще и несколько лет назад, была дорогая частная школа. Сейчас здание пустует, но время от времени они сдают некоторые комнаты.

Он по очереди смотрел на нас, ища одобрения. Так как грома аплодисментов не последовало, он продолжил несколько обиженным тоном:

— Я так или иначе должен был вас туда отвезти. После того как вы побеседовали бы с Флемингом.

— Ну, я думаю, это исключено, — пробурчал Эд.

— Это почему же? — спросил Стефан. — Ты что, собираешься спать на полу? Или, может быть, на улице?

— А как мы вообще уедем отсюда? — быстро спросил я, заметив гневный блеск во взгляде Эда. Было заметно, что он уже готов выйти из себя, и у него не хватило бы юмора, чтобы проглотить обиду. Не то чтобы я так уж хотел выслужиться перед Эдом, просто именно сейчас невозможно было допустить ссоры, это было не то, что нужно для завершения этого непростого дня. — Думаю, здесь нет вокзала, или у вас другие сведения?

— Завтра утром отсюда уходит школьный автобус, — ответил Цербер. — Он вас подвезет, если вы захотите. По инструкции это запрещено, но я знаком с водителем. Я смогу замолвить за вас словечко, и тогда…

Его речь прервал телефонный звонок. Он снял трубку, приложил к уху — он все еще продолжал полировать стакан, который так и не выпустил из рук, просто переложил тряпку в ту же руку, что и стакан, при этом его большой палец залез внутрь стакана и оставил отпечаток на только что отполированном стекле, освободившейся рукой схватил телефонную трубку и зажал ее между ухом и плечом, чтобы снова освободить обе руки и заняться полировкой стакана. Мне так и захотелось спросить у Элен, нет ли такой болезни, при которой пациент не может оставить руки без движения.

— Да? — Цербер наморщил лоб, прислушиваясь, повернул голову по направлению к нам, так что трубка чуть не выскочила из-под уха. Мы все напряглись и внимательно посмотрели на него, а он все продолжал наводить лоск на стакан, внимательно прислушиваясь к почти неслышному голосу на другом конце провода.

— Да, да, они еще здесь… нет проблем… нет, конечно, все ясно… да, я понимаю… будет сделано.

— Что будет сделано? — спросила Элен, как только он повесил трубку и снова переложил стакан в левую руку.

По-видимому, Цербер не спешил отвечать. Сначала он церемонным жестом поставил стакан перед собой на стойку, неторопливо и аккуратно сложил салфетку (после чего он просто небрежно кинул ее себе за спину), перевел взгляд на нашу компанию и битую минуту смотрел на нас, прежде чем решил ответить на вопрос Элен:

— Ваша проблема улажена, друзья, — сказал он. — Во всяком случае, на сегодняшнюю ночь.

— Ах, вот как! — улыбнулась Элен, но все мы, может быть, кроме престарелого хиппи, заметили в ее голосе явную насмешку.

— Звонили из офиса фирмы, — продолжал Цербер, показывая на телефон. — Я должен отвезти вас в интернат. Кажется, там вас уже ждут.

— Ждут? Кто? — обеспокоенно спросил Эд.

— А кто звонил? — одновременно с ним спросила Элен.

— Понятия не имею, — ответил Цербер, видимо, сразу на оба вопроса. — Так или иначе, я должен сейчас же вас туда отвезти.

— А что будет с Флемингом? — спросил я.

— Понятия не имею, — повторил Цербер. — Мне велено только устроить вас, чтобы вы не беспокоились. Все будет улажено.

— Но я не думаю, что полиция… — несмело начала Элен.

— Об этом не беспокойтесь. Я все улажу, — прервал ее Цербер. — Если у них будут вопросы, мы сообщим им, где вы.

С этими словами он вытер свои ладони об свои и без того достаточно засаленные джинсы и вышел из-за стойки смешными маленькими шажками.

— Я подгоню машину. А вы пока выносите свой багаж. Иначе мы долго будем копаться с погрузкой.

Не дожидаясь ответа, он исчез за входной дверью и оставил позади себя шестерых недоумевающих потенциальных миллионеров, точнее, одного потенциального миллионера и пятерых потенциальных неудачников, которые еще не знали, что они напрасно теряют здесь время.

— Теперь я уже вообще ничего не понимаю, — упавшим голосом вымолвил Эд.

— Я тоже, — резюмировал Стефан. — Однако в одном он прав: нам не о чем больше беспокоиться. Если честно, у меня камень с души свалился. Хотя я и не знал этого Флеминга, но…

— Было бы еще хуже, если бы сейчас заявился еще кто-нибудь из офиса, — закончил я. Стефан был не единственный, у кого отлегло от сердца.

— Во всяком случае, жизнь продолжается.

— Не хотелось бы заниматься неуместным морализаторством, — вмешалась в разговор Мария. Ее голос слегка дрожал, она испуганно опустила глаза, увидев, что взгляды всей компании устремлены на нее. Если я и видел когда человека, который боится собственной смелости, то это, несомненно, была Мария, и именно в этот момент. Тем не менее она продолжала: — Мне кажется, вы все забыли, что человек умер. Боже мой, рядом с нами лежит покойник, а вы заботитесь только о том, где вы будете спать и что будет дальше?!

На несколько секунд воцарилась полная тишина, но не думаю, что это было следствием высказывания Марии. Мне показалось, что просто все (за исключением меня) были озадачены тем обстоятельством, что она вообще что-то сказала. Честно говоря, все просто позабыли, что она вообще здесь.

— Ты… ты права, — наконец вымолвила Элен. — Ты совершенно права, дорогуша. Но ничего не изменится, понимаешь? Люди умирают, а жизнь все равно продолжается.

Глаза Марии сверкнули.

— Может быть. Но тот факт, что жизнь продолжается, не исключает того, что можно проявить хоть чуточку уважения. И, пожалуйста, не называйте меня «дорогуша».

Элен заморгала скорее удивленно, нежели злобно. Возможно, ее тронули бы слова Марии, если бы она подобрала более подходящую интонацию или хотя бы более спокойную. Но голос Марии дрожал, и не от гнева, а от страха, и не перед Элен, а перед собственной смелостью.

— Как скажешь, милая, — наконец сказала Элен со слащавой улыбкой. Она демонстративно взяла свою чашку кофе, выпила остатки и встала. Быстрым и плавным движением она подхватила свою походную сумку и забросила ее за спину. Это было сделано не просто так. Все ее движения были точно рассчитаны и адресованы конкретному лицу, которое находилось здесь, среди нас. Этот совершенно особенный поворот корпуса, который выказывал ее ненавязчивую спортивную элегантность и силу и заставлял невольно сравнивать ее с эдакой голливудской красоткой, которая вот таким же движением перекидывает через плечо полотенце на теннисном корте. Элен воздержалась от того, чтобы продемонстрировать свою белозубую улыбку или откинуть со лба волосы, но все равно она была неподражаема. Я никогда не наблюдал ничего подобного ни раньше, ни, пожалуй, и после, и это движение явно было нацеленным ударом в лицо Марии. Ударом явным и болезненным. Это не добавило Элен симпатии с моей стороны, однако это показало мне, да и не только мне, что это была за штучка, Элен.

— Спокойно, друзья, — сказал Эд. Совершенно не к месту он поднял руку со сложенными в знак виктории указательным и средним пальцем, затем расцепил свои скрещенные ноги, оперся на них и решительно встал. Вслед за ним поднялись также Стефан, Юдифь и Мария, а я, сам не знаю, почему, все еще оставался сидеть. Через несколько секунд поднялся и я. Почему-то у меня было такое чувство, что именно я должен помочь нашей «серой мышке» с багажом, и не потому, что у меня был какой-то избыток вежливости, просто я был так воспитан, с чего бы мне вот так внезапно отказываться от своих привычек?

Однако, когда я уже был готов взять огромный чемодан Марии, напоминающий шкаф, к нему подошла Мария. Резким движением, словно разгневанная, она легко оторвала этот громоздкий чемодан от земли, без каких-либо серьезных усилий подняла его довольно высоко и направилась к двери. Эд нахмурил лоб, однако в этот момент ему хватило ума ничего не сморозить, а Элен изобразила на своем лице некое подобие улыбки, чем окончательно закрепила мою к ней антипатию. Я взял свою сумку, перекинул ее, пусть и менее эффектным и элегантным движением, чем Элен, через плечо и присоединился к остальной группе, которая к этому времени уже вся собралась у выхода. Решительным движением Стефан отодвинул красную штору и открыл дверь.

В помещение сразу ворвался холодный, сырой воздух. Было такое ощущение, что, подобно холоду и сырости, которые ворвались в помещение, сквозь брешь в нашей защите, невольно открытую Стефаном, устремилась сама темнота. Поспешно отогнав темные мысли, поправляя то и дело сползающую с моего плеча дурацкую сумку, я пристроился в конец нашей колонны и покорно, вслед за всеми, вышел из гостиницы.

Прежде чем выйти из гостиницы, я напоследок взглянул еще раз на закрытую раздвижную дверь, за которой лежали останки Флеминга, ожидая, пока о них кто-нибудь позаботится. Это было довольно неприятное чувство. У меня не было опыта в таких вещах, и, думаю, любой, находясь поблизости от только что умершего человека, будет подавлен, однако в этом моем чувстве было что-то другое. У меня было совершенно отчетливое ощущение, будто я оставляю Флеминга в беде, словно он нуждался в какой-то помощи, словно можно было еще что-то поделать.

Может быть, это из-за маленького выступления Марии? Мне показалось сначала, что я воспринял ее вспышку, как и все остальные, как дурацкую и неуместную, и я продолжал так думать. Но только до этого момента. Однако теперь я заметил, что ее слова на меня как-то подействовали. Пару секунд я боролся с абсурдным видением, будто вот-вот откроется раздвижная дверь и оттуда, шатаясь, выйдет обезглавленный Флеминг, чтобы упрекнуть нас в предательстве или чтобы забросать нас обломками своих костей. Я понятия не имел, насколько обидчивыми и мстительными бывают обезглавленные трупы.

Я старательно подавил эти мрачные мысли, повернулся спиной к двери и вышел из гостиницы.

Когда я оказался на улице, мне показалось, что еще больше стемнело. Может быть, так и было. Когда я приехал, я заметил свет в некоторых окнах, выходивших на улицу справа и слева. Сейчас освещенных окон было и того меньше, и, казалось, вместе со светом с окрестных улиц потихоньку уходит и жизнь. Было тихо, совершенно тихо, даже жутко. Нигде ничего не двигалось, и это в буквальном смысле. Конечно, в городке, подобном Грайсфельдену, глупо было бы надеяться встретить оживленную ночную жизнь, но эта абсолютно полная безжизненность угнетала. Стих даже ветер, и звезды на небе блестели, как крошечные сверкающие ранки, сквозь которые из мира вытекала жизнь, потихоньку, но неуклонно и неудержимо, с упорством стихии. Энтропия. Не знаю, почему мне на ум пришло именно это слово. Я всегда знал это, знал, что оно означает, но никогда еще до сих пор ко мне не приходило сознание, какое угрожающее состояние оно обозначает — оно наполнено безнадежностью каждого вздоха. Это — черта, за которой больше нет ни жизни, ни страха, ни боли.

Я был не единственным в нашей компании, кто чувствовал нечто подобное. Выйдя из гостиницы все той же колонной, мы остановились, выстроившись вдоль остановки общественного транспорта, словно дисциплинированная группа первоклассников, ждущих школьного автобуса. Цербер куда-то исчез, вероятно, в поисках транспорта, для того чтобы отвезти нас в интернат. Все молчали. Я почувствовал, что Юдифь инстинктивно придвинулась ко мне, как будто она понимала, что вот-вот произойдет что-то страшное.

Чтобы отогнать мрачные мысли, я попытаться придать им юмористический, позитивный смысл. Я — городской житель, для которого привычна бурная ночная жизнь, постоянная суета и шум Сан-Франциско и других крупных городов Америки. Я привык к телевизорам, которые никогда не выключаются, к шуму миллионов и миллионов машин, которые проезжают по улицам, к суете отелей и баров, мельканию ярких реклам. Просто мне трудно привыкнуть к такой тишине, она меня пугает, да и как я к этому мог привыкнуть, если я с этим никогда не встречался, вот и все.

Но это не помогало. Слова, которыми я пытался успокоить себя, были логически верными, но эта зловещая ситуация не подчинялась логике, логика не могла побороть этот полностью иррациональный страх, который охватил меня, и не только меня. С другими происходило нечто подобное, и, пожалуй, это было для меня еще более пугающим открытием. Стефан нервно оглядывался вокруг, а Эд, этот вечный трепач, потерял дар речи. Только Элен пыталась изображать что-то вроде невозмутимости, но ей это явно не удавалось.

У меня снова зачесалась рука. Я инстинктивно почесал ногтями поврежденное место и вздрогнул от сильной боли, которая пронзила руку между указательным и средним пальцами, словно в это нежное место вонзилась острая игла. Испугавшись, я отдернул пальцы и посмотрел на левую руку. В темноте, которая окружала нас, было практически невозможно увидеть поврежденное место, но я вспомнил, что чем-то поранил руку, когда я был возле Флеминга и видел, как взорвалась его голова. Наверное, это заноза. Когда мы приедем в интернат и я наконец смогу отдохнуть, я разыщу иголку и постараюсь вынуть занозу. Мысль об этой малоприятной процедуре, которая наверняка причинит мне новую боль, огорчила меня, но мой печальный, хотя и небольшой опыт подсказывал, что ничего здесь не поделаешь. Нет ничего неприятнее занозы, которая засела в твоем мясе и при каждом движении впивается в него все глубже и глубже.

В конце концов, я не такой уж неженка, который не может выдержать немного боли. Или… После этой процедуры я мог бы чувствовать себя почти настоящим героем.

Я почувствовал на себе взгляд Юдифи — одновременно вопрошающий и заботливый, меня это смутило, я улыбнулся, покачал головой и быстро опустил руку вниз, как застигнутый врасплох виноватый ребенок. Рука уже не болела, но очень сильно чесалась. Стараясь, чтобы Юдифь этого не увидела (хотя она наверняка видела, ведь нет лучшего способа, чтобы тебя заметили, чем попытаться сделать что-то незаметно), я потер руку о бедро и демонстративно отвернулся от нее, чтобы не видеть ее удивленного лица. В этот момент моя симпатия к Юдифи, которую я до этого испытывал, серьезно уменьшилась. В некотором смысле она мне нравилась, как вообще может нравиться человек, которого ты знаешь всего несколько часов, но я не был уверен, что она не потенциальная истеричка. В ней было что-то от заботливой матери, слишком заботливой, которая своей опекой действует на нервы и подавляет. Пышка. Пожалуй, мысленно можно называть ее так и дальше. Хоть это и бестактно. Это теперь меня нисколько не смущало.

Как долго мы стояли на улице и ждали, пока вернется хозяин гостиницы? Наверное, не больше минуты, приблизительно столько времени нужно было Церберу, чтобы дойти до своего гаража и вывести автомобиль. Но мне показалось, будто прошла целая вечность, которая значительно приблизила нас к той цели, что называется «безнадежность».

Я уныло покачал головой. Что это, черт возьми, за мысли? Ко мне они не имели никакого отношения. Никогда в жизни я не имел ничего общего с философией и, уж тем более, никогда не был склонен к показному философствованию, а депрессии случались со мной только в последние восемь-десять дней месяца, когда я изучал состояние своего счета и с нетерпением ожидал первого числа следующего. Это все от этого странного места (а также от пикантной ситуации, в которой мы все очутились), от моего переутомления и нервозности, а может быть, еще и от тонкого, въедливого внутреннего голоса, который настойчиво нашептывал мне, что я слишком поторопился, рассчитывая на победу: кто высоко заносится, тому не миновать упасть.

Где же этот чертов хозяин с машиной? Всего пять минут на улице в полной тишине и темноте — и я уже готов рехнуться. Какая это к черту философия? Это банальная истерика.

Я засунул здоровую руку в карман, пытаясь найти пачку сигарет, но ее там не было. Мне не хотелось обращаться к Эду, впрочем, возможно, это и не имело смысла. Должен же когда-то вернуться этот Цербер и пригласить нас в машину! Я в замешательстве обернулся (при этом я очень старался не встретиться глазами с Юдифью и вообще хотел, чтобы она этого не заметила) и взглянул на лежавшую перед нами в темноте улицу. Казалось, что первое впечатление от этого городка только укрепилось, однако, возможно, я был не прав. Было так темно, что было практически невозможно разглядеть дома на другой стороне улицы, что уж говорить о строениях в остальном городке.

— Я вот думаю, здесь что, все время так тихо? — пробормотал Стефан. — Это по-настоящему жутко.

Эд приподнял плечи.

— Может быть, они поссорились с поставщиками электроэнергии и их отключили? Мне бы тоже было утомительно сидеть на тренажере и вращать педали динамо-машины всякий раз, когда захочется посмотреть телевизор.

— Ну не знаю, — пожал плечами Стефан. — Если смотреть телевизор, а заодно еще и спортом заниматься, это только улучшает настроение.

Никто не засмеялся. Шутка была плоской, да и цель ее была слишком очевидной. Оба хорохорились, но это не впечатляло.

— Здесь нет проблем с электричеством, хотите — верьте, хотите — нет.

Я был не единственный, кто удивленно обернулся, когда неожиданно высказалась наша «серая мышка», Мария. В ее голосе чувствовалась слегка агрессивная интонация, почти гневная, которая, однако, из-за тихого, дрожащего голоса была недостаточно явной.

— Это была шутка, дорогая, — примирительно сказала Элен.

— Да, но плохая, — глаза Марии заблестели. — Просто здешние жители рано ложатся спать. К тому же они рано встают и прилежно работают.

Не то что некоторые из присутствующих — словно говорил ее взгляд.

— Ах, ну да. Встают с петухами, ложатся с солнышком. — Элен слащаво улыбнулась. — Это не для меня.

— Мне слегка надоело это занудство, — ухмыльнулся Эд.

Слава богу, в этот момент раздался шум, которого страстно ожидал не только я один — металлический лязг тяжелого дизельного мотора, который завелся не сразу, а примерно с третьего оборота. Кто знает, какую еще сальность мог бы выдумать Эд…

Я поднял свою сумку и повернулся туда, откуда доносился шум мотора. Но прошла еще почти минута, прежде чем к стуку мотора прибавились асимметричные круги света от фар автомобиля. Еще через несколько секунд из проезда между гостиницей и соседним зданием, который показался мне вначале таким узким, что там мог проехать разве что велосипед, вырулил древний, но очень вместительный «лэндровер». Цербер — надо будет обязательно выяснить, как его зовут, иначе я как-нибудь ненароком назову его Цербером — так вот. Цербер (или как его там звали) ювелирно сделал разворот, едва не задев бампером стену гостиницы, до которой оставался буквально какой-то миллиметр, как профессионал, натренированный годами, резко затормозил прямо возле ковбойских сапожищ Эда и вылез из машины.

— Ну вот, я и здесь, — сказал он, меряя нас взглядом, который гасил любой протест в зародыше. — Сначала надо было вывести автомобиль из гаража.

— Похоже, вы не часто им пользуетесь, — с подозрением проговорила Элен.

Цербер не потрудился ответить, быстрыми шагами обошел машину и открыл заднюю дверь. На месте, где обычно находится багажник, я заметил дополнительную пару сидений, которые, правда, были сложены наподобие игрушек из оригами. Цербер разложил сиденья, подняв при этом вековую пыль.

— Сколько здесь сидячих мест? — мрачно спросил Эд.

— Семь, — проворчал Цербер.

— Да еще багаж, — Эд покосился при этих словах на чемодан Марии, который больше походил на шкаф или контейнер, но это не произвело особого впечатления на нашего водителя.

— Да тут совсем недалеко, — ответил он. Конечно, в этой местности все было поблизости. Вся котловина, в которой лежал этот городок, была не более трех километров в диаметре. — Всего несколько минут. Это крошечное расстояние. — Он пожал плечами. — В конце концов, вы можете оставить багаж здесь и забрать его завтра.

Эд вздохнул:

— Ну ладно. Похоже, вы правы. Как-нибудь разместимся.

В точку. Как-нибудь — это вот как: единственные, кто имел шанс проделать наше небольшое путешествие с комфортом, были Цербер и Элен, которая, не дожидаясь, пока возникнет дискуссия по поводу распределения мест, влезла на сиденье около водителя. Эд, Юдифь и я втиснулись на среднее сиденье, а Стефан, Мария и ее громоздкий чемодан поместились на дополнительных сиденьях сзади. Если бы не багаж, это было бы вполне сносно, но в компании семи человек и шести более или менее объемных чемоданов и сумок мы чувствовали себя как сельди в бочке. Я с большим трудом захлопнул за собой дверь, дверная ручка уперлась мне прямо под ребро, так что я почти не мог вздохнуть, а Эд, который втиснулся в автомобиль с другой стороны нашего сиденья, занимал столько места, что Юдифь была почти раздавлена между нами.

Цербер бросил внимательный взгляд на водительское зеркало, чтобы убедиться, что мы разместились в салоне и закрыли двери, затем включил коробку передач и так же резко тронул автомобиль с места, как и затормозил несколько минут назад. Громоздкий чемодан Марии с такой силой давил на спинку моего кресла, что я неминуемо ткнулся бы зубами в затылок Цербера, если бы сбоку вплотную ко мне не сидела Юдифь, а спереди не подпирала моя сумка. Я был так сдавлен, что у меня едва хватало сил дышать. Юдифь невольно ахнула от боли и удивления. Ее так сильно прижало ко мне, что я почувствовал, что под ветровкой и блузкой она не носила бюстгальтера. Должно быть, она почувствовала, что я это заметил, потому что она взглянула на меня одновременно извиняющимся и слегка смущенным взглядом. Тем не менее я не почувствовал, что ей это мелкое происшествие было действительно неприятно.

— Простите, — пробормотал Цербер. — Сцепление давно не ремонтировалось.

— Оно и видно, — проворчал Эд.

Цербер отреагировал на замечание Эда ядовитым взглядом в зеркало, и следующий рывок, который потряс весь автомобиль, уже вряд ли можно было объяснить устаревшим сцеплением. На этот раз Эд был достаточно благоразумен, чтобы воздержаться от комментариев. По крайней мере, в одном наш шофер был действительно прав — цель нашей поездки была действительно совсем недалеко.

Возможно, я на несколько мгновений вздремнул, настолько невероятным мне показалось, что я совершенно не запомнил никаких подробностей дороги, по которой мы проехали. Однако в любом случае дорога не была долгой, так как в Грайсфельдене все было рядом, так что вряд ли я спал дольше нескольких секунд. Мы повернули два или три раза и выехали на продолжение улицы, ведущей из города, по которой я приехал на такси около часа назад. Однако вместо того, чтобы покинуть Грайсфельден, Цербер, проехав около километра, остановился. Излишне вспоминать, что он при этом так резко ударил по тормозу, что нас всех бросило вперед. Эд буравил Цербера гневным взглядом, но на сей раз, к моему облегчению, не промолвил ни слова. Сзади нас громко вздохнул Стефан, так как его уже во второй раз придавило чемоданом Марии, а Юдифь снова, как и в прошлый раз, сильно прижало ко мне. На этот раз я несколько дольше смотрел на нее, но она выдержала мой взгляд спокойно и даже с некоторым едва уловимым вызовом.

Нет. Я мысленно поправился. Пожалуй, это был явный вызов. Этот вызов подразумевал готовность, против которой я, пожалуй, ничего не имел бы при других обстоятельствах, однако в данный момент такое развитие событий было совершенно неприемлемым. Меньше часа назад на наших глазах погиб человек, еще ничего не ясно по поводу нашего неожиданного приглашения в это место, будущее всех нас, особенно мое, как мне казалось, совершенно неясно. Мне было о чем подумать в данных обстоятельствах, кроме бюста Юдифи, прижатого к моему предплечью.

Даже если я признавал, что это ощущение мне не противно…

— Все-таки, может быть, нам было бы лучше вызвать такси, — вздохнул Стефан, после того как ему удалось как-то выпростаться из-под чемодана Марии и глубоко вздохнуть.

Цербер бросил в зеркало довольно ядовитый взгляд.

— Вы вообще могли бы идти и пешком, — сказал он. — Автомобиль очень старый. Я рад, что он вообще завелся.

Эд приготовился ответить (могу только приблизительно представить, что бы он мог сказать), но его опередила Элен.

— Вы ведь им не часто пользуетесь? — спросила она.

Нельзя сказать, чтобы кто-нибудь из находившихся в автомобиле, исключая нашего шофера, вообще верили, что ее это действительно интересует. И все же Цербер повелся, и мы избежали очередной ссоры.

— Я не таксист, — сказал он, еще немного мрачно, но уже почти примирительно. Он поднял плечи, нажал на тормоз — заметно мягче, чем раньше, — и почти остановил автомобиль, чтобы сделать разворот на 180 градусов. Поворот был очень крутой, и я бы дал руку на отсечение, что он его не одолеет с одного раза.

Но я ошибся. Левое переднее колесо слегка задело за какое-то препятствие, но мы его преодолели. Фары освещали узкую, ведущую резко вверх улицу, в конце которой поднималась огромная тень циклопа, казавшаяся в практически полной темноте не только бесформенной, но и какой-то угрожающей.

— Я уж год назад решил завязать с этим делом, — продолжал Цербер после того, как он одолел поворот и переключился на большую скорость. — Здесь автомобиль почти не нужен. Я начал подумывать о том, чтобы продать его, но он жрет столько бензина, что много за него не получишь. — Он пожал плечами. — А так он иногда меня выручает.

— Ну как сегодня, например, — улыбнулась Элен, однако в ее голосе явно слышалась угроза в адрес Стефана. Никто из нас не имел желания проделать остаток пути пешком.

Цербер бросил долгий сердитый взгляд на зеркальце и прибавил газу. Мотор взревел, однако автомобиль не стал двигаться заметно быстрее.

— Все было запланировано совсем по-другому. Но на худой конец и это неплохо.

— Ну что вы, мы вам очень благодарны, — поспешно сказала Элен. — Без вашей помощи мы бы не справились. Разве есть еще какая-нибудь возможность, выбраться отсюда? Я имею в виду, без автомобиля.

— В это время? — казалось, вопрос рассмешил Цербера.

— Понимаю, — вздохнула Элен. — А кто это звонил по телефону?

Перемена темы разговора была так неожиданна, что я инстинктивно задержал дыхание и ждал, что Цербер вот-вот вспылит, но он только пожал плечами.

— Кто-то из офиса. Я не запомнил фамилию.

Цербер продолжал мучить мотор, прибавив газу и переключившись на большую скорость. Автомобиль задергался, и, казалось, мотор вот-вот заглохнет. Да, вождение не было коньком Цербера.

— А что вы здесь вообще делаете?

— Мы бы хотели сами об этом знать, — ответила Юдифь.

Каким-то образом, как мне показалось, она поняла, что я чувствовал, потому что она попыталась слегка отстраниться от меня, но это не удалось. Вообще-то мне следовало в поездке на этой колымаге задумываться не о ее бюсте, а только лишь о том, сможет ли Цербер одолеть крутой подъем и не опрокинемся ли мы. Мое левое плечо было вплотную притиснуто к двери, на другой стороне я чувствовал ее буфера, которые довольно мощно выдавались и чувствовались сквозь мою одежду и платье Юдифи. Я был слегка смущен и гораздо больше сердит на себя. Я здоровый, совершенно нормальный молодой мужчина (ну ладно, допустим, не самый молодой, но еще и не старый), я никогда не страдал стеснительностью, просто ситуация была совершенно неподходящей. Даже несмотря на то, что пышка была вовсе не в моем вкусе.

— Так вы сами не знаете, зачем вы здесь? — наконец это дошло до Цербера.

— Мы знаем только, что речь идет о возможности получения какого-то наследства, — с неохотой проговорил Эд. — Больше мы ничего не знаем.

— Наследство? — Цербер наморщил лоб. Потом он улыбнулся. — А я-то думал, что вы с телевидения или что-то в этом роде. А чье наследство?

— Если бы мы знали, нас бы точно здесь не было, — ответила Элен.

К счастью, наша поездка подошла к концу. Автомобиль преодолел подъем, причем мотор не заглох и мы не откатились к подножию холма — теперь перед нами лежал лишь небольшой конец улицы и, собственно, наша цель, старое здание интерната.

При виде этого здания мне почему-то вспомнился прежде всего Мордор, черная крепость злого волшебника Сарумана из «Властелина колец».

К тому же почти ничего не было видно. Здание оказалось неожиданно большим, и это было единственное, что мы сразу увидели. Все, что я сумел разглядеть, это неуклюжая сторожка у ворот и асимметричный кусок тяжелых дубовых ворот, выхваченный светом фар нашего автомобиля из темноты, которые становились при приближении все больше и больше. За воротами начинался угловатый беспорядок из зданий, башен и разрушенных остатков стен, которые выделялись на фоне почти полностью темного неба своей всепоглощающей чернотой. Это зрелище было таким впечатляюще таинственным, что у меня на спине выступил холодный пот.

И дело было не только в том, что полная темнота подхлестывала разыгравшуюся фантазию. Намного хуже было то, что невозможно было увидеть, но что точно было здесь, оно было невидимо и поджидало нас за фасадом, внешне абсолютно нормальным. Это было что-то, с чем нам лучше было бы не встречаться.

— Как жутко здесь! — сказала Юдифь. Она высказала вслух то, что мы все сейчас чувствовали, и все-таки я бы предпочел, чтобы она этого не делала. Есть вещи, которые теряют свою устрашающую таинственность, когда для них находятся слова, но эта странная тишина и безжизненность относились к другому типу. Должно быть, есть глубокий смысл в том, что существует столько легенд, в которых Зло является, стоит только называть его имя.

— Это всего лишь груда старых камней, — сказал Цербер.

Он настойчиво прибавил еще газу, как будто был решительно настроен протаранить запертые ворота, и, хотя я, конечно, понимал, что он не станет этого делать, все же вжался поглубже в кресло, инстинктивно ожидая удара. Рядом со мной Юдифь шумно вдохнула воздух, и даже Элен судорожно вцепилась в свое сиденье.

В самый последний момент Цербер нажал-таки на тормоз. Из-за внезапного торможения автомобиль проскользил некоторое расстояние на покрышках и остановился буквально на ширине ладони перед воротами, однако всего лишь на одну-две секунды, потом медленно тронулся дальше, толкнул с тупым «бэнг» правую створку огромных ворот и, давя вперед, медленно отворил ее.

— Эй! — пытался протестовать Эд.

— Не беспокойтесь, я всегда так делаю, — сказал Цербер.

Он чуть-чуть прибавил газу, и ворота послушно отворились еще шире, поскрипывая на своих древних уключинах. За воротами обнаружился построенный из натуральных метровых камней свод, который вел во внутренний двор. Свет автомобильных фар терялся где-то на середине пути, хотя у меня было ощущение, что его должно было бы хватить гораздо дальше, и на этот раз снова и еще сильнее почувствовал я, что в этой темноте скрывается что-то, что наблюдало за нами, возможно, готовясь уже в этот момент к нападению. Непосредственно рядом с Элен огромная створка ворот с шумом ударилась о стену, как в старых фильмах Бориса Карлоффа, и Цербер одним движением прижал педаль газа почти к самому полу. Автомобиль сделал такой скачок, которого я никак не мог ожидать от этой труды металлолома, и в тот момент, когда створка ворот вернулась в исходное положение, она проскользнула на расстоянии вытянутой руки от задней части автомобиля. Ну слава богу! Эта створка весит около тонны, а то и больше. Если бы она задела автомобиль, она разбила бы его на кусочки. Вместе с содержимым.

— Да, неплохо, — восхищенно выдохнул Эд. — Этот финт всегда удается?

Вместо ответа Цербер снял ногу с педали газа и направил автомобиль в узкий поворот внутреннего двора, мощенного грубым булыжником, так что Юдифь снова бросило ко мне, и она с трудом переводила дыхание.

Здесь внутри было, казалось, еще темнее, чем снаружи. Все, на что хватало света наших фар, оставляло впечатление полного распада и дряхлости. Если здесь действительно когда-то был интернат, подумал я, то в те времена, когда еще не печатали книг, а переписывали их исключительно вручную.

Мы остановились перед сильно выступающей вперед широкой лестницей к когда-то роскошному каменному подъезду, почти полностью развалившемуся, однако со следами былого великолепия. Цербер выключил зажигание, вылез из машины и, тяжело дыша, поднялся на два пролета вверх по лестнице, прежде чем остановиться и обернуться. Он оставил открытой водительскую дверцу. В нее внутрь салона ворвались влажный ледяной ночной воздух и сырость.

— Ну, чего же вы ждете? — нетерпеливо спросил он. — Я думал, что вы уже здесь. Вылезайте и выгружайте багаж. Я не могу так надолго оставлять свой ресторан закрытым.

— А я думал, Флеминг зарезервировал его на весь вечер, — пробурчал Стефан.

— Кроме того, у меня нет ни малейшего желания ночевать здесь, — продолжал Цербер.

— Вы думаете, у нас оно есть? — спросил Эд.

Каким-то чудом ему удалось высвободить свои руки, дотянуться до дверной ручки со своей стороны и открыть дверь. Он вылез из автомобиля, нарочито облегченно вздохнул и умышленно не замечал того старания, с которым Юдифь пыталась выкарабкаться вслед за ним из автомобиля, пытаясь вытащить вслед за собой свою сумку. Сам же я открыл дверь, вылез с другой стороны машины, вынес мой багаж к лестнице и поставил его на нижнюю ступень, прежде чем вернуться назад к «лэндроверу», чтобы помочь Марии с ее чемоданом-контейнером.

Это оказалось лишним. Каким-то образом Стефан выбрался из машины и без каких-либо усилий вытащил за собой этот внушительный багаж. Когда он поставил чемодан на пол, раздался внушительный стук. В первый раз я спросил себя, что же такое находится в этом огромном чемодане. Флеминг с исчерпывающей ясностью дал нам понять, что следует взять лишь самые необходимые вещи. Нижнее белье, зубные щетки, лекарства. Я сделал шаг назад и увидел, как Мария неумело пытается выбраться из автомобиля через откинутую спинку среднего сиденья. Что это за нижнее белье, которое так громыхает? Наша «серая мышка» Мария как раз относилась к тому типу женщин, которые носят пояс верности, только зачем?

У меня снова заболела рука. Я машинально потер зудящее место и внимательно осмотрел двор, подходя к остальной группе.

Мой осмотр принес весьма скудные результаты. Цербер не выключил фары, поэтому часть лестницы и находившаяся в ее конце дверь были освещены, а все остальное было погружено в полную темноту, как будто фары не давали свет, а лишь высасывали его из окружающего пейзажа и концентрировали в одной точке. Поэтому темнота вокруг казалась еще интенсивней.

Я отогнал эти мысли и попытался посмотреть на вещи более оптимистично. Ничего особенного в этой темноте нет и быть не может. Небо покрыто облаками, а двор со всех сторон окружен стенами. Нигде не горит свет. Темно, просто темно, не более того.

Во всяком случае, я убедил себя в этом.

Когда я подошел к лестнице, Эд церемонно поднес сигарету ко рту. Этого было достаточно, чтобы мне тоже жутко захотелось курить, но у меня кончились сигареты, однако просить сигарету именно у Эда было выше моих сил.

— Вот это каменная кладка! — Эд глубоко затянулся и оглянулся вокруг, нарочито жестикулируя, как будто он знал больше нас всех. — Добро пожаловать в замок Франкенштейна.

— Франкенштейн жил в абсолютно нормальном доме, а его лаборатория находилась в старой сторожевой башне, — сообщила Мария, — а вовсе не в замке, — она поставила свой чемодан — вежливость Стефана не зашла так далеко, чтобы донести чемодан весом в центнер до самой лестницы — и смерила Эда почти снисходительной улыбкой. — К тому же это здание — не замок. В конце пятнадцатого столетия это здание кратковременно служило крепостью и было соответственно перестроено, а с начала шестидесятых здесь располагался интернат. А все остальное время здесь был монастырь.

— Я под впечатлением, — насмешливо сказал Эд. — Интернат или публичная библиотека?

— Общеобразовательная школа, — ответила Мария. Надо отдать ей должное, она была находчива. К несчастью, ее мужества ей хватало ненадолго, оно кончалось раньше, чем она находила подходящие слова. Ее голос снова задрожал, и она не выдержала широкую гримасу Эда.

— Эй-эй! Нечего спорить, — сказала Элен. — Сейчас совершенно неподходящий момент.

— И совершенно неподходящее место, как мне кажется, — прошептал я, наклоняясь к Юдифи. Она пододвинулась ближе ко мне, обхватила себя руками, и я увидел, что она сильно дрожит. Было холодно, но не настолько, подумал я. — Вы можете говорить, что хотите, но мне здесь не по себе.

— Если вам интересно мое мнение, то это все инсценировка, — сказал Стефан. — Включая нашего странного шофера. Я не понимаю, что это все значит, но я чувствую, что все это не по-настоящему.

— Во всяком случае, Флеминг умер по-настоящему, — сказала Элен. — В этом вы можете быть совершенно уверены.

— А ведь что-то в этом роде действительно можно фальсифицировать? — спросила Юдифь. Она не смотрела прямо на Элен, а неуверенно оглядывалась вокруг. Так как все мы стояли в круге света, отбрасываемом фарами автомобиля, мне было видно, как встали дыбом нежные бесцветные волоски на тыльной стороне ее кисти и на шее. Она действительно мерзла. — Несколько спецэффектов, как в кино, хороший актер…

— В таком случае он должен быть чертовски хорошим актером, — сказала Элен. — Пульса нет, сердцебиения нет, к тому же красные глазные яблоки — я бы сказала, что этот тип достоин минимум трех Оскаров, — она тихо рассмеялась, но так презрительно, что только за одно это я ее почти возненавидел. — Я же врач, детка.

— Ну, это только предположение, — защищалась Юдифь. Она задрожала еще сильнее и еще ближе подошла ко мне. Я видел, что она действительно очень сильно замерзла, а также я понимал, что она только того и ждет, что я обниму ее, чтобы согреть. А почему, собственно, нет? Несмотря на десять или пятнадцать фунтов лишнего веса, она была довольно миниатюрной. И это была легкая добыча.

Дверь наверху открылась, и появился Цербер.

— Можете войти, — сказал он. — Все готово.

— А, раздача рождественских подарков! — сострил Эд. — Надеюсь, свечи горят и гирлянды на елке зажжены?

Он эффектным движением кинул сигарету вниз, и я проследил — надеюсь, незаметно — за маленьким красным огоньком, который скатился по ступеням и рассыпался на крошечные искорки далеко внизу. Я не уверен, что какая-то часть меня не следила за этим окурком с жадностью. Довольно солидная часть. Я уже начал чувствовать никотиновый голод. Не такой же я идиот, чтобы бежать вслед этой сигарете, чтобы сделать затяжку. Однако я был не слишком далек от того, чтобы сделать это.

Элен было потянулась к своей сумке, но Цербер сделал повелительный жест.

— Оставьте багаж на месте. Я тотчас принесу его наверх.

— Вот это сервис, — ухмыльнулся Эд. — Мы, оказывается, способны обучаться!

Хозяин гостиницы не удостоил это замечание ответом, он отошел назад и еще шире открыл дверь. Помещение за дверью было таким же темным, как и двор. А что, если, подумал я про себя шутя, в этот самый момент, когда Цербер вошел в эту темноту, он бы превратился в горбатого старца, жидкие седые волосы которого падают на плечи и который держит горящий газовый фонарь в руке, идя перед нами с согнутой спиной и уводя нас все глубже и дальше в лабиринт залов и ходов. И в этом лабиринте с каменных сводчатых потолков свешивается запыленная паутина, похожая на дырявые серые паруса, расставлены древние рыцарские доспехи, которые шевелятся, когда мы не смотрим на них.

Если по правде, мне не удавалось думать об этом в шутливом тоне. Я просто уговаривал себя — на первых порах с некоторым успехом, — а на самом деле я уже почти находился во власти панического страха, что это произойдет на самом деле, как только я войду в эту огромную дверь. Видение было абсолютно абсурдным, но с тех пор, как я попал в это странное место, происходила масса абсурдных вещей. Казалось, Грайсфельден находился где-то на краю света или совсем рядом от него. Возможно, логика здесь уже не работала и, возможно, чувство, что в темноте за дверью притаилось нечто, не было абсурдным.

Нет, конечно, все это ерунда. Это просто истерика. Настоящая, старая, клиническая истерика. Не больше и не меньше.

Чтобы доказать себе самому, что я смелый, я стремительно направился к двери и даже, опередив Элен и Эда на последней ступеньке лестницы, первым вошел в дверь.

Помещение, в которое я попал, было не таким темным, как я ожидал. Яркий свет автомобильных фар, попадавший в помещение, рассеивал мрачную темноту зала, и хотя света было немного, однако достаточно для того, чтобы было очевидно, что Цербер остался Цербером, не превратился в носящего фрак дворецкого из шоу ужасов. Видно было немного, однако ощущение простора и звонкое, распространяющееся вдаль эхо наших шагов говорили о величине помещения, возможно, это был далеко уходящий туннель или галерея, которые часто бывают в старых крепостях или господских замках. Может быть, и в старых монастырях такое бывает? Я должен был признать, что я ничего об этом не знаю, и я решил при случае спросить об этом Марию.

Через некоторое время мои глаза привыкли к тусклому освещению внутри, и я стал различать некоторые детали помещения. Зал был очень большим, как я и предполагал, и, казалось, был совершенно пуст. Цербер направился к широкой, уходящей в темноту лестнице, которая находилась на противоположной стене зала и вела наверх, однако прошел мимо и открыл дверь, которую до сих пор в темноте не было видно. Из двери в залу упал желтый свет, и я увидел, что пол, по которому мы шли, был выложен черно-белыми плитами в шахматном порядке. В воздухе слегка пахло гарью, но не свежей гарью, а так, как пахнет я помещениях, в которых долгие годы топят каменным углем печи или открытые камины.

Юдифь, которая тем временем как-то незаметно снова присоединилась ко мне и шла рядом, вдруг ускорила шаг, как будто она боялась, что Цербер закроет дверь за собой и оставит нас одних без помощи в этом ватном мраке.

И, хотя эта мысль показалась мне глупой, все же и я ускорил шаги, поскольку, само собой, мне просто не хотелось отстать и оказаться у двери последним или вовсе оторваться от компании.

Я все еще пытался как-то притворяться перед самим собой.

И, тем не менее, я оказался последним, кто следом за Юдифью вошел в дверь, причем так старался не отстать, что чуть не натолкнулся на ее спину. У меня практически не было конкретного представления о том, что мы встретим там, за дверью, но, тем не менее, я был разочарован. За дверью не было ничего необычного — всего лишь большая, почти пустая кухня, обставленная в стиле пятидесятых или шестидесятых годов, если то, что там имелось, еще можно было называть обстановкой. Большая часть мебели была вынесена, и на линолеумном полу оставались лишь светлые прямоугольные следы, обрамленные темными грязными пятнами. Из обстановки осталась лишь допотопная, огромная газовая плита, такая сомнительная, что я вряд ли рискнул бы воспользоваться ею, даже если бы она была запакована в упаковку производителя и снабжена сертификатом безопасности, а также огромный двухстворчатый холодильник, который выглядел старым только на первый взгляд: он был выполнен в дизайне пятидесятых, но был новехонек. В нескольких шагах от двери стоял громоздкий дощатый стол с раздвижной столешницей, за который могли бы вполне легко усесться двенадцать персон. При этом было лишь восемь сидячих мест: вокруг стола стояли дешевые пластиковые стулья, которые сейчас увидишь почти в каждом сквере возле больших торговых центров и в кафе под открытым небом.

— Уютненько, — сказал Эд. — Я под впечатлением. Не ожидал такого роскошного приема.

— Садитесь, — коротко сказал Цербер. — В кофейнике есть кофе. Я сейчас вернусь.

— Не так быстро, — стремительным движением Эд преградил ему дорогу. — Что все это значит? Мы что, ехали сюда только для того, чтобы попить кофе?

Цербер сдвинул брови и сделал шаг навстречу Эду, но тот не сдвинулся с места. Я спросил себя, насколько далеко могут зайти оба, чтобы не отступить от своих ролей. Надеюсь, не до печального конца. Хозяин гостиницы, все-таки бывшим хиппи, который, несмотря на свою напускную грубость, никогда не зайдет так далеко, чтобы применить силу, а манера Эда выделяться была такого рода, за которой обычно скрывалась довольно очевидная трусость.

— Я ничего не знаю, — сказал Цербер. — Я должен был вас только привезти, это все, что я знаю. Кто-то должен о вас позаботиться.

— Кто-то?

— Я понятия не имею, кто, — ответил Цербер. — Я, также как и вы, был знаком только с этим Флемингом. Наверное, кто-то должен приехать.

— А вы? — спросила Элен. — Что вы собираетесь делать?

— Сейчас я принесу ваш багаж, — ответил Цербер с явной заносчивостью. — Но лишь в том случае, если вы ничего не имеете против. Однако, если хотите, можете сами затащить сюда свои пожитки.

— Ну ладно, — быстро сказала Юдифь. — Горячий кофе — это как раз то, что нам сейчас нужно. Можно?

Вопрос был обращен к Эду, который непонимающим взглядом уставился на нее, однако потом медленно отошел в сторону, как только Юдифь подошла к нему, да так решительно, что не было никакого сомнения, что она не остановится. Отступая от Юдифи, Эд тем самым освободил дорогу для Цербера, и это, несомненно, было не случайно. Хозяин гостиницы вышел, Юдифь отодвинула пластиковый стул от стола, уселась, все остальные последовали ее примеру. Сел и Эд, но он был последним, некоторое время он еще бравировал своим негодованием.

На столе рядом с маленькой микроволновой печью стоял хромированный кофейник, пластиковые стаканчики и ложки, а также упаковка тростникового сахара и банка с сухими сливками. Юдифь взяла кофейник, налила два стаканчика кофе и поставила кофейник на середину стола. Одну порцию кофе она взяла себе, не добавив ни сахара, ни сливок, другую поставила передо мной. Эд бросил на нее гневный взгляд и взял кофейник, однако ничего себе не налил, а просто схватился за него обеими руками.

— Ну и как же теперь быть? — вызывающе спросил он. — Я имею в виду, что мало того, что мы оказались тут как в каменном веке, единственное человеческое существо в этих катакомбах, кроме нас, мало чем отличается от обезьяны, как же нам теперь разобраться, что делать дальше?

Мария, которая села на другом конце стола, пропустив между нами и собой два лишних стула, сердито наморщила лоб, но ей не хватило времени накопить запас смелости, чтобы дать Эду отпор, хотя было видно, что ей бы этого очень хотелось. Как только Эд глянул в ее сторону, она опустила глаза и, казалось, готова была провалиться сквозь землю или слиться с окружающей средой, как хамелеон. Она, как и многие люди ее сорта, в совершенстве владела психологической мимикрией, которая служила ей защитой.

— А я предлагаю вот что. Нужно просто порождать, пока приедет кто-то, кто нам все объяснит, — сказал Стефан. — Рано или поздно этот Флеминг явится.

— Флеминг? — Я с удивлением посмотрел на Стефана. — Хотел бы я на это посмотреть.

Мой вопрос сбил Стефана так же, как меня — его слова, потому что он ошарашенно смотрел на меня пять или даже десять секунд, потом пожал плечами и продолжал в очевидно рассерженном тоне:

— Я надеюсь, что нам все как следует объяснят. А то меня все это уже начинает смешить.

— Смешить? — выдохнул Эд. — Я бы не стал называть смешными события, произошедшие после нашего приезда.

— Однако это именно так, — упорствовал Стефан. — Я уже сказал это однажды и продолжаю настаивать: все, что случилось здесь, это какая-то инсценировка, не особенно удачная. Как спектакль во второсортном театре, балаган какой-то.

— Я очень об этом сожалею, — раздался голос от входной двери. — Я никогда не позволил бы себе испугать вас или рассердить. Однако дела, к сожалению, пошли слегка… не по плану.

Мы все обернулись к двери. Краем глаза я увидел, как испуганно вздрогнула Юдифь, а Стефан пораженно наморщил лоб, не удивлюсь, если за этим он пытался скрыть настоящий ужас. Все остальные просто смотрели на вошедшего.

Все это произошло очень быстро, и я видел все лишь краем глаза, не так подробно, как мне хотелось бы, а мне очень хотелось повнимательнее вглядеться в лицо мужчины, который появился в дверях и приближался к нам медленными, странными, неуверенными шагами.

— Право, я не хотел вас напутать, — повторял пожилой человек. — Мне очень жаль. И добро пожаловать в Грайсфельден.

Он приближался к нам. Его плечи были опущены, и это показывало, что он уже порядочно стар. Он был одет в темно-серый костюм-тройку, явно сшитый на заказ, однако видавший лучшие времена, и передвигался слегка шаркающей походкой, которая придавала ему вид совершенно ветхого, жалкого старца, хотя он в действительности таким не являлся. У него было худое, изборожденное морщинами лицо, но очень живые глаза и руки, которые когда-то были очень сильными, как лапы животного, да и сейчас еще производили впечатление очень сильных, несмотря на то что были совсем исхудавшими, состоявшими только из костей и жил, обтянутых кожей, из-под которой выступали голубые вены. Слева под мышкой он зажимал старомодную картонную папку, которые раньше использовали в конторах, а из нагрудного кармана его жилетки торчал черный с золотом колпачок авторучки «Монблан». После того как он педантично закрыл дверь за собой, он сделал еще несколько шагов по помещению, прежде чем резко остановился и начал нервозно осматриваться. И хотя я знал, что это вовсе не так, все равно он выглядел удивленным, как будто мы были самым невероятным, что только он ожидал здесь увидеть. Он выглядел почти беспомощно.

— Добрый вечер, — наконец сказал он.

Ему никто не ответил. Старик выглядел слегка разочарованным — он что, ожидал, что мы, как школьники, хором ответим «Добрый вечер!»?

Новичок откашлялся, пару секунд переминаясь с ноги на ногу, а затем начал демонстративно извиняться:

— Я должен извиниться за опоздание, однако…

— Хорошо, хорошо, — прервал его Эд. — Кто вы?

От неожиданности пришелец заморгал. На его лице возникло растерянное выражение.

— Я… ах… да, конечно, извините, — замямлил он. — Как нехорошо с моей стороны. Пожалуйста, извините, но я…

Он остановился. В это мгновение он выглядел таким беспомощным, что я почти пожалел его. Эд неодобрительно поджал губы, однако воздержался, слава богу, от замечаний, а Элен многозначительно подняла левую бровь и ограничилась этим.

— Фон Тун, — сказал чужак. — Господин фон Тун, можно без «фон». Мы же уже не в девятнадцатом веке, правда?

Эд закатил глаза.

— Да, — сказал он, — ну и кто…?

— О, да, конечно, — фон Тун, нервно переминаясь с ноги на ногу, чуть не выронил свою папку. — Я… ну… являюсь, то есть являлся, ассистентом господина Флеминга. Сначала Флеминга-старшего, а затем и Флеминга-младшего. Я был, ну, так сказать… — он подыскивал нужные слова.

— Мажордом? — предположил Эд, наморщившись.

Фон Тун выглядел еще более смущенным и беспомощным, но на этот раз он нашелся значительно быстрее.

— Управляющий делами, это будет точнее всего, — ответил он. — Господин Флеминг-младший поручил мне сопровождать его в этом путешествии. Первоначально он хотел прибыть сам, но это невозможно, к сожалению. Поэтому я постараюсь его заменить. Хотя я должен был понять, что…

— Стало быть, вы именно тот, кто нам, наконец, объяснит, что все это значит, — прервал его Стефан.

— По меньшей мере, я постараюсь, — ответил фон Тун. — Однако я сам… знаете ли, я уже три года на пенсии и помогаю только иногда, когда в канцелярии возникает необходимость, и…

Элен снова закатила глаза, а Юдифь, казалось, с большим трудом сохраняет самообладание. Однако у меня этот фон Тун вызывал лишь сострадание. Мягко говоря, от этого старика не приходилось многого ожидать. Пока он мялся и напряженно (и совершенно напрасно) подыскивал слова, я быстро встал, обошел стол и протянул ему руку.

— Думаю, мы должны сначала познакомиться, — сказал я. — Меня зовут Горресберг. Франк Горресберг.

— Я знаю, — фон Тун ответил на мое рукопожатие с неожиданной силой. — Я проинформирован. В материалах, с которыми меня ознакомил господин Флеминг, находились ваши фотографические снимки и краткие биографии.

Так, так. Фотографические снимки, значит. Я даже не могу вспомнить, где я в последний раз слышал это выражение.

— Мы хотели бы узнать нечто совсем другое, — ворчливо сказал Эд. Я, не обращая на него внимания, подхватил фон Туна свободной левой рукой под локоть, не выпуская его правую руку, и попытался усадить его на один из пустых стульев рядом с Марией. Он не сопротивлялся, но не сел, а положил на стол свою папку и тяжело облокотился обеими руками на спинку пластикового стула. Тонкая спинка стала гнуться под его весом, он выпустил ее и слегка испуганно выпрямился.

— Пожалуйста, господин фон Тун, — сказала Элен. — Мне не хотелось бы быть невежливой, но…

— Я понимаю, — фон Тун нервно закивал, то протягивая руку к своей папке, то снова ее отдергивая. — Хорошо. Я попытаюсь вам объяснить, насколько это возможно, — он снова откашлялся. — Позвольте узнать, о чем вам успел сообщить господин Флеминг?

— Практически ни о чем, — сказала Юдифь.

— Мы знаем только, что мы можем разбогатеть, — добавил Эд.

— Ну, как минимум, двое из вас, — ответил фон Тун. — А может быть, и больше.

— Как это понимать? — мрачно спросил Эд.

Фон Тун казался еще больше потерянным. Его руки мяли спинку садового стула, но, несмотря на это, у меня было чувство, что он втайне благодарен Эду за этот вопрос. Я редко встречал кого-либо, кто был бы так потерян, как этот господин в этот момент.

— Я вижу, что я должен объясниться, — вздохнул он, садясь на стул и одновременно доставая из своей папки стопку компьютерных распечаток. Другой рукой он достал из внутреннего кармана маленькие очки без оправы, которые он раскрыл ловким взмахом и водрузил на нос. — Канцелярия «Флеминг и сын» обслуживает по меньшей мере четыре поколения семьи Зэнгер, которые в прошлом имели владения здесь, в Грайсфельдене. Кто-нибудь из господ уже когда-нибудь слышал фамилию Зэнгер?

Все, кроме Марии, отрицательно покачали головами. Мария слегка кивнула, словно бы выражая мягкое согласие, лишь бы не подать виду, что она не понимает о чем речь.

— Зэнгер? — Юдифь наморщила лоб. — Где-то я слышала эту фамилию.

— Цербер нам говорил что-то о нем, — сказал я.

— Институт Зэнгера, — пояснила Мария в своем учительском тоне. — Так назывался интернат, который был расположен в этом здании. — Потом она наморщила лоб: — А кого, собственно, вы называете Цербером?

— Нашего замечательного шофера, — ответил я. — Хозяина той гостиницы.

— Карла, — кивнула Мария. Она попыталась подавить улыбку, но это ей не слишком удалось. — Я еще не слышала этого прозвища, но мне кажется, оно подходит ему.

— Да, это правильно… я имею в виду институт, — фон Тун снова взял инициативу разговора в свои руки. — Кроме всего прочего семья Зэнгеров отремонтировала этот монастырь, и благодаря их щедрым пожертвованиям здесь располагался около трех десятилетий интернат для особо одаренных учеников.

— Как интересно, — сказал Эд. — А мы-то здесь при чем?

Конечно, подумал я, если речь идет об Эде, то он тут ни при чем. Интернат для особо одаренных и Эд — вещи несовместимые.

Словно прочтя мои мысли, Эд повернул ко мне голову и коротко и враждебно взглянул на меня. Я ответил ему самой дружеской улыбкой, на какую только был способен, и снова повернулся к фон Туну:

— В письмах вашей канцелярии что-то было написано о каком-то завещании.

Элен смерила меня почти презрительным взглядом, но мне было все равно. Моя реплика не имела ничего общего с моей жаждой денег (по крайней мере, почти), я просто хорошо знал людей типа фон Туна, чтобы понимать, что мы так будем сидеть здесь до завтрашнего утра и слушать историю семейства Зэнгеров, если никто не вмешается.

— Да, совершенно верно, — сказал фон Тун в слегка разочарованном тоне. Он перебирал пальцами стопку бумаг, однако глядел в совершенно другую сторону. — Как я уже сказал, наша канцелярия представляет интересы семьи Зэнгеров вот уже четыре поколения — или представляла, если быть совсем точным.

— Представляла? — спросил Стефан.

— Последний член семьи Зэнгеров скончался уже более десяти лет назад, — сказала Мария.

На этот раз я был не единственным, кто с удивлением посмотрел на нее. Только фон Тун нисколько не удивился, а, наоборот, был доволен.

— В тысяча девятьсот девяностом году, если быть точным, — сказал он. — Клаус Зэнгер был последним членом семейства Зэнгеров, по крайней мере, последним представителем этого рода по прямой линии.

— Ну и что же мы тогда здесь делаем? — спросил Стефан.

— Клаус Зэнгер оставил огромное состояние, — ответил фон Тун. — В данный момент я не располагаю полной информацией о точном размере капитала. Но речь идет… об очень значительном состоянии.

— Ладно, сойдемся на том, что мы говорим о довольно больших деньгах, — предложил Эд. — Вы ведь не стали бы нас сюда приглашать из-за цены ужина в Макдоналдсе, правда?

— Нет, — ответил фон Тун. — Конечно же нет.

Он выглядел смущенным. Я был совершенно уверен, что само понятие Макдоналдс он слышал в первый раз.

— А почему вы не можете нам дать сейчас полную информацию? — вклинилась Элен.

— Как я уже сказал, я должен кое-что пояснить, — ответил фон Тун. — Прямая линия Зэнгеров окончилась со смертью Клауса Зэнгера, но на этом наши полномочия не закончились. Господин Флеминг-младший был не только адвокат, но и нотариус, и в этом качестве он имел полномочия по исполнению завещания.

— Ну наконец-то мы приближаемся к сути, — сказал Эд.

Фон Тун бросил на него слегка смущенный взгляд, но не ответил на замечание, а только провел кончиками пальцев по корешкам бумаг, которые лежали перед ним на столе, и продолжал:

— Со смертью Клауса Зэнгера прямая линия семейства Зэнгеров окончилась, но, как я уже говорил, семья Зэнгеров жила здесь, в Грайсфельдене, уже со времен раннего Средневековья.

— …и вы хотите наконец сказать нам, что мы этому Зэнгеру седьмая вода на киселе, — продолжил Эд. Он сделал раздраженный жест. — Что мы все одна большая счастливая семья, да? Я думаю, это мы уже все здесь поняли.

— Да, и, к сожалению, родственников не выбирают, — пробормотал я.

Эд подозрительно уставился на меня, но я улыбнулся ему и заметил, что Юдифь с трудом подавила ухмылку. Я был не единственный, кто бросил на Эда враждебный взгляд. Он не зашел так далеко, чтобы прямо спросить: «Ну и сколько мы получим?» Но этот вопрос уже словно был написан красными неоновыми буквами на его лбу. Не то чтобы мне это было совершенно не интересно, нет. Думаю, этот вопрос так или иначе интересовал каждого из нас. Но постоянное брюзжание Эда было совершенно непродуктивным. Если его никто не остановит, мы будем сидеть здесь до утра и ждать, пока этот фон Тун будет тянуть кота за хвост.

— Ну да, можно сказать и так, — смущенно пробормотал фон Тун. Он откашлялся. — Да, в общем, если все привести к общему знаменателю, вы шестеро являетесь последними потомками семьи Зэнгеров, конечно, не прямыми, а, как вы сами выразились, седьмая вода на киселе. Клаус Зэнгер уже при жизни совершенно недвусмысленно давал понять, что он не хочет оставлять свое наследство государству или каким бы то ни было сомнительным институтам. Поэтому он поручил канцелярии «Флеминг и сын» разыскать последних потомков семьи, что и было сделано, смею вас уверить, с величайшим трудом.

— Клаус Зэнгер умер пятнадцать лет назад, — сказала Мария. — Приблизительно.

Фон Тун вздохнул.

— Я знаю, — грустно сказал он. — Как я уже сказал, это было непросто. Мы должны были провести довольно обширные генеалогические изыскания, послать письма и факсы в государственные конторы и архивы, просмотреть древние церковные метрические книги… — Он вздохнул. — Я лично предпринял десятки путешествий.

— …чтобы наконец-то разыскать нас, — сказала Элен. — Я уверена, что это грандиозное достижение, но я…

— Вы хотели бы знать, как в точности звучит завещание Клауса Зэнгера, — продолжил фон Тун. — Я это понимаю. Не вдаваясь в детали, могу только сообщить, что в данный момент я просто не имею права этого делать, как вы, наверное, понимаете…

— Если честно, не понимаем, — на этот раз фон Туна перебил я. Я поднял руку, не давая ему договорить, и продолжил свою речь, озираясь вокруг в поисках поддержки: — Я легко могу понять, что вам нужно время, чтобы подготовить все документы, но почему вы не можете нам ничего сказать?

Фон Тун ответил не сразу. Он несколько беспомощно посмотрел на меня, но я заметил так же, как тяжело ему дается решение, которое он пытался принять. Он глубоко вздохнул.

— Да, возможно, вы правы, — сказал он понуро. — Я вас понимаю.

Он грустно смотрел несколько секунд на стопку бумаг перед собой, затем собрал ее и движением отчаявшегося человека засунул обратно в папку.

— Ну ладно, — заново начал он, обстоятельно откашлявшись и оглянувшись вокруг каким-то новым взглядом. — Я попытаюсь проинформировать вас настолько, насколько это возможно. Только, пожалуйста, потом не ловите меня на слове.

— Да-да, хорошо, — сказал Эд. — Итак?

— Как я уже сказал, — начал фон Тун, — Клаус Зэнгер был слегка… ну, вы бы, наверное, сказали: эксцентричный человек.

Я обменялся вопросительными взглядами с Юдифью. При всем моем старании я не мог припомнить, чтобы он об этом уже говорил. Очевидно, Юдифь тоже, так как я заметил, как она удивленно пожала плечами.

— К сожалению, мне не было разрешено прочитать полный текст завещания…

— А почему? — заинтересовался Стефан.

— Я же не нотариус, — ответил фон Тун. — К сожалению, в таком случае должны быть соблюдены известные формальные правила.

— Для того чтобы впоследствии не навалила куча родственников и не оспорила все завещание, — уточнила Юдифь. — Я понимаю.

— Примерно так, — ответил фон Тун.

Элен вздохнула:

— Пожалуйста, не поймите меня неправильно, господин фон Тун, но если вы нам так и так не можете сказать ничего конкретного, зачем же вы нас вызвали?

Фон Тун совсем смешался и выглядел еще несчастнее.

— Само собой разумеется, чтение подлинного текста завещания произойдет в нашей канцелярии, — сказал он. — Разумеется, при этом будет присутствовать сам господин Флеминг. Но перед этим должны быть проведены известные… приготовления, и это было желание Клауса Зэнгера, чтобы вы все встретились в первый раз именно здесь, в его старом родовом гнезде.

— Приготовления? — голос Стефана прозвучал очень мрачно.

— Как я уже сказал, мне не позволено в данный момент говорить слишком много, — грустно ответил фон Тун. — Тем не менее я могу вам сказать вот что: вы шестеро являетесь последними потомками семьи Зэнгеров, которых мы разыскали, и Клаус Зэнгер в своей последней воле распорядился, что его состояние — при соблюдении некоторых условий — должно быть поделено между его последними потомками, стало быть, между вами.

У Эда загорелись глаза. Он начал беспокойно ерзать туда-сюда на своем стуле и кашлять, а Элен тоже очень напряглась. Хотя, наверняка, и я в этот момент не выглядел особенно хладнокровным.

— Не говоря лишнего, — продолжал фон Тун, — если разделить состояние на равные доли, то сумма состояния, которое мог бы наследовать каждый из вас, будет равняться семизначному числу, и это только деньги в банке и акции Клауса Зэнгера. При этом не учитывается стоимость имеющейся — причем, заметьте, значительной — недвижимости.

Вопреки моему ожиданию, не раздалось никакого удивленного шепота. Все было совершено иначе. Все — и даже Мария — уставились на фон Туна с более или менее бессмысленным выражением лица. Семизначное число? Я не особенно силен в математике, но это должен знать даже Эд. Каждый из нас мог бы унаследовать более одного миллиона? А что значит «более»? Это может быть и полтора миллиона, а может быть и пять или девять. Меня начало слегка подташнивать. Флеминг в разговоре по телефону дал, конечно, какой-то намек на наследство, но чтобы такое…

Наконец Элен прервала мертвое молчание:

— А нельзя ли поточнее узнать, что означает «мог бы наследовать»?

— Клаус Зэнгер обозначил в завещании несколько условий наследования, — ответил фон Тун. — Могу вас успокоить, в большинстве из них идет речь лишь о некоторых формальностях, о которых вам не стоит ломать голову.

— Например? — спросила Юдифь.

— Например, вы должны быть согласны не менять внешнего вида некоторой недвижимости.

— Например, этих руин, — предположил Эд.

— Ну да, например, — согласился фон Тун. — Клаус Зэнгер, очевидно, хотел предусмотреть, чтобы его наследство…

Он подыскивал слова.

— Не было разбазарено? — предположил я. Я не хотел, но ничего не смог с этим поделать, потому что в этот момент я посмотрел в сторону Эда. Лицо Эда стало еще мрачнее, а Элен не смогла подавить усмешку.

— Кроме всего прочего имеются определенные институты и учреждения, которые вы должны будете и дальше поддерживать, — он поднял плечи. — Но, насколько я могу судить после ознакомления с пакетом документов, даже в этом случае причитающаяся наследникам часть огромна. Значительно больше, чем скромное состояние, если выражаться осторожно.

— Так в чем же загвоздка? — быстро спросил Эд.

Фон Тун мялся, не решаясь что-то сказать. Он избегал смотреть прямо на кого-нибудь из нас, когда начал отвечать:

— Как уже было сказано, Клаус Зэнгер был слегка эксцентричным человеком. Он распорядился, что лишь двое из вас смогут унаследовать все состояние. Но и это можно будет сделать определенным образом только после исполнения определенных… мм… условий.

— Ну и каковы же, наконец, эти условия? — спросила Элен.

Фон Тун снова закашлялся, словно слова застряли у него в горле. Наконец он проговорил:

— Клаус Зэнгер распорядился, что все его состояние должно и дальше оставаться во владении семьи, — ответил он. — А чтобы достичь этого, двое из присутствующих здесь должны вступить в брак и изменить свои фамилии на фамилию Зэнгер.

На этот раз молчание, повисшее в помещении, длилось намного дольше.

— Это… надеюсь, это шутка, — пролепетала наконец Мария.

— Боюсь, что нет, — ответил фон Тун. — Главнейшей и самой известной целью Клауса Зэнгера было то, чтобы его род никогда не исчез с лица земли. Так что те условия, которые он поместил в своем последнем волеизъявлении, совершенно очевидны, боюсь, что так.

— Помедленнее, пожалуйста, я записываю, — язвительно сказал Эд. — Вы хотите сказать, что если двое из нас поженятся и возьмут фамилию Зэнгер, они получат деньги?

— Нет, ну это, наверное, все-таки шутка! — возмущенно сказала Мария. — Не думаете же вы всерьез, что…

— …кто-то захочет на тебе добровольно жениться, дорогуша? — грубо прервал ее Эд, ухмыляясь. Он покачал головой. — Не беспокойся.

— Будьте добры! — сказала Элен. — Этого просто не может быть.

— Мне кажется, — в негодовании сказала Мария, — что это просто абсурд.

— А теперь успокойся, — проворчал Эд. — Не вижу проблемы. Двое из нас поженятся, поменяют свои фамилии и разбогатеют. А как только мы получим наследство, мы снова разведемся. — Он ухмыльнулся так широко, прямо до ушей. — Зэнгер — неплохая фамилия, мне кажется. За пару миллионов я бы стал хоть Хансруди Книхебейном, если бы понадобилось.

— Боюсь, что так просто это не сделаешь, — сказал фон Тун. — Все состояние Зэнгеров в данный момент находится в доверительном управлении и в течение ближайших пяти лет ничего не изменится. Думаю, что это невозможно — заключить фиктивный брак и затем снова развестись. Боюсь, что Клаус Зэнгер предусмотрел такую возможность.

— Да, это было бы слишком хорошо, — проворчал Эд. — И кто из нас станет этой счастливой парочкой? А что вы будете делать, если образуется две пары? Или даже три?

Фон Тун поднял плечи.

— Как уже было сказано, наследство в данный момент находится в доверительном управлении и блокировано таким образом. Пара, которая поженится первой, изменит фамилию и исполнит следующее условие, вступит во владение всем наследством.

— Еще одно условие? — с мрачным видом спросил Стефан.

— Дайте угадаю, — сказала Элен. — Деньги будут выплачены после рождения первого ребенка.

— Три года спустя после рождения умственно и физически здорового ребенка, если быть точным, — сказал фон Тун. Он выглядел очень несчастным, и это никак нельзя было поставить ему в вину.

— Но вы же это не всерьез сейчас, — сказала Юдифь.

— Боюсь, что это совершенно серьезно, — сказал фон Тун. — Как я уже говорил, Клаус Зэнгер позаботился о том, чтобы никакие обстоятельства не могли воспрепятствовать продолжению рода Зэнгеров.

— По-видимому, он также хотел, чтобы новая семья Зэнгеров состояла только из слабоумных, похотливых выродков, — сказала Мария. — Ни один нормальный человек не согласится на такое чудовищное предложение.

— Почему, а я готов, — сказал Эд.

— Ну вот, видите, — сухо прокомментировала Мария.

— Господа, прошу вас! — Фон Тун примирительно поднял руки и тут же запнулся, замолчал, погрузился в себя, как будто осознал, что на него может вот-вот обрушиться наша общая враждебность. Через пару секунд очень тихо и скорее обращаясь к своей потертой папке, нежели к нам, он продолжал: — Я опасался, что вы будете реагировать именно так или примерно так. Однако, пожалуйста, поймите, что это предложение исходит не от меня и даже не от канцелярии Флеминга.

— А от Клауса Зэнгера, это мы уже поняли, — сказал Стефан. Он был единственный из нас, кто пытался загладить неловкость. Казалось, было видно, как в его мозгу пришли в движение маленькие рычажки и шестеренки, которые вращались все быстрее и быстрее. — Но и вы должны понять наше… замешательство. Мы сейчас обсуждаем все-таки очень серьезное дело.

— Прежде всего, речь идет об очень-очень больших деньгах, — сказал Эд. Он вызывающе указал растопыренными пальцами правой руки на фон Туна. — Это все или у вас есть еще нечто поразительное в загашнике?

— В общем и целом это единственные условия, которые заключены в завещании, — грустно произнес фон Тун.

— Этого вполне достаточно, — сказал Стефан. Он казался разочарованным, но в то же время немного рассерженным. — Ну что за слабоумие! Вот что я думаю: а что, если эта так называемая женитьба действительно состоится, а эти счастливчики останутся бездетными?

— Я считаю это невероятным, — ответил фон Тун. — Но я прошу вас всех не спешить с решением. Мне понятно, что вы должны чувствовать в этот момент. Поверьте мне, я бы и сам был далек от спокойствия, особенно если принять во внимания обстоятельства, которые собрали нас здесь. Вы позволите мне внести предложение?

— Ну, это уж слишком, — сердито сказал Эд. — Так можно просто раздать бейсбольные биты и сыграть, кто выиграет, тот и получит все.

— Ну я бы, например, с большим удовольствием поиграла в произнесение слов по буквам. Не волнуйся, мы дадим тебе хороший шанс. Слова больше трех букв не будем загадывать, — улыбнулась Юдифь.

На сей раз в глазах Эда блеснуло нечто, гораздо хуже гнева. Он ответил не сразу, напрягся так, как будто он вот-вот подпрыгнет и вцепится в Юдифь, а я в какой-то момент поймал себя на мысли, что мне делать, если все же Эд действительно на это решится. Я был почти уверен, что не уступлю в силе этому доморощенному Рэмбо, но у меня не было особого желания выяснять это. По крайней мере, сейчас.

Похоже, у Эда тоже не было желания выяснять, кто из нас сильнее, так как он лишь угрожающе нахохлился и снова опустился на свой стул. Но отсрочка это или отмена?

— Если я могу сделать предложение, — сказал фон Тун, — уже очень поздно, и мы довольно бурно провели время.

— В самом деле? — спросил Эд.

— Мне кажется, нам следует всем немного успокоиться. — Фон Тун демонстративно посмотрел на часы. Излишне упоминать, что это были старомодные карманные часы на цепочке, которые он вынул из жилетного кармана. Он откинул крышку, бросил взгляд на циферблат, а затем задумчиво, внимательно и даже с некоторым упреком осмотрелся по сторонам. Он вел себя как учитель, который смотрит на заядлых школьных хулиганов и раздумывает о том, как бы сообщить им неприятное известие, что вместо запланированного классного выезда в Диснейлэнд им предстоит паломническая поездка по святым местам. Он шумно вздохнул, прежде чем продолжил: — Карл подготовил наверху комнаты для всех вас. Может быть, там нет того комфорта, к которому вы привыкли, однако они вполне чистые, сухие и даже до некоторой степени теплые. И я думаю, на одну ночь это сойдет. Почему бы нам всем завтра рано утром не встретиться здесь, уже отдохнувшими и на свежую голову?

— Здесь? — выдохнул Эд.

— А что вы имеете против этого? — не то чтобы я находил эту обстановку особенно приятной или сколько-нибудь романтичной, однако мне предложение фон Туна показалось в высшей степени благоразумным. — Ты что, боишься привидений?

— А в гостинице нет мест? — спросил Эд, не отвечая на мою шутку. Боже мой, эта бестактная и совершенно излишняя провокация вовсе меня не тронула.

— Есть, — сказала Мария. — Однако, поверьте мне, вы не захотите ночевать там.

— А мне нравится эта идея, — сказала Элен. — Я действительно очень устала, и, думаю, мы должны все поспать после того, что нам довелось услышать, прежде чем мы на что-нибудь решимся, иначе мы можем допустить ошибку.

— Если ты выйдешь за меня, дорогая, ты не ошибешься, — ухмыльнулся Эд.

— Нет, — любезно ответила Элен, — однако я совершенно убеждена, что ты быстро раскаешься, — она встала. — Надеюсь, хотя бы души в этих руинах функционируют?

— К сожалению, душа нет в каждой комнате, — покачал головой фон Тун. — Интернат был перестроен в пятидесятых годах. Поэтому тут есть общие санузлы на каждом этаже. Но они функционируют, насколько я знаю. Карл вам все покажет. Он здесь время от времени следит за порядком.

— Перевожу на понятный язык: общий клозет на этаже, — сказал Эд. Он сдвинул свою дурацкую ковбойскую шляпу на затылок. — Веселенькое дело!

— Спокойно, дорогой, — Элен сложила губки бантиком. — Если ты станешь избранным, ты сможешь себе позволить отдельный туалет с позолоченным унитазом. — Она резко повернулась к фон Туну: — Наш багаж отнесут наверх?

— Это уже сделано, — ответил фон Тун. Его голос явно повеселел. — Карл покажет вам ваши комнаты. Я предлагаю нам снова встретиться здесь завтра утром в десять часов.

— Вот это супер, — сказала Элен. — Я давно мечтала провести ночь в настоящих руинах.

— Ну да, — ухмыльнулся Эд. — А еще интереснее, если у тебя есть тридцать процентов шансов, что скоро эти руины будут принадлежать тебе?

Элен предусмотрительно воздержалась от ответа и встала. Все, за исключением Марии, которая выглядела еще несчастнее, чем все время до этого, поднялись. Поднялся и фон Тун. Мне показалось, он ждет, что еще кто-нибудь что-нибудь скажет, но затем он просто пожал плечами и, безвольно опустив руки, направился к двери. Никто особенно не удивился, когда, едва он открыл ее перед нами, возник Карл — Цербер. Он слегка вздрогнул при нашем появлении. Похоже, он подслушивал. Во всяком случае, я бы на его месте именно так и поступил.

Дорога наверх была какой-то… странной. Скорее всего, для описания этой дороги подходило слово «жуткий», но что-то внутри меня сопротивлялось такому варианту. Снаружи в зале все еще не горел свет, но Карл сменил свой карманный фонарик на переносной прожектор, который бросал яркий пучок света в густую темноту холла. Создавалось такое жуткое впечатление, что, пожалуй, в темноте было бы даже спокойнее. Яркий луч прожектора безжалостно выхватывал из темноты все признаки разложения, которые потихоньку овладевали когда-то, вероятно, весьма впечатляющим зданием, и создавал еще больший контраст с царящей кругом темнотой. Мы продвигались в пятне яркого света, который перемещался перед нами с той же быстротой, с которой шли мы сами, но чернота, в которую он упирался, была абсолютной, идеальной для появления всяких монстров и ужасов, которые обычно надежно спрятаны в самых глубинах нашего подсознания. Когда я вплотную к Карлу поднимался по ведущей наверх лестнице, мое сердце стучало так яростно, что мне казалось, будто все остальные слышат его стук.

Очень может быть, что так и было. Хотя, скорее всего, никто бы не обратил на это никакого внимания, потому что каждый был занят тем, чтобы не выказать свои собственные страхи и видения. Даже Эд притих и воздержался от комментариев.

Когда мы одолели лестницу, стало чуть полегче. Несколько мгновений прожектор Карла шарил туда-сюда без цели: скользнул по выступающим мраморным ступеням и каменным перилам, которые выглядели так, будто на них никак нельзя было опираться всем своим весом, скользнул по оштукатуренному перекрытию и на какой-то миг выхватил из темноты картину. Я даже не успел заметить, что было на ней изображено, возможно, это был портрет, так как у меня возникло шаткое, но идущее откуда-то из глубины неприятное ощущение где-то виденного. Луч прожектора скользнул дальше раньше, чем я мог различить какие-то подробности, но от этого не стало лучше. Напротив. Это было как в старом фильме ужасов, который я смотрел когда-то в юности: монстры кажутся тем ужаснее, чем меньше ты на них смотришь.

— Нам надо подняться еще на один этаж, — сказал фон Тун, когда мы достигли конца широкой наружной лестницы и очутились в высоком, отделанном деревом коридоре, на стенах которого висело множество картин в старинных рамах. — Я сожалею, что я причиняю вам такие неудобства, но наверху есть, по крайней мере, освещение.

Он слегка кашлянул, и я понял его. Даже я чувствовал, сколько усилий придется потратить, чтобы одолеть минимум пятьдесят выступающих каменных ступеней, ведущих наверх. К тому же они должны бы быть чуть пониже, чтобы их можно было преодолеть без особых усилий. Для мужчины в возрасте фон Туна это должно быть настоящей пыткой. Я спрашивал себя, зачем он вообще взял на себя это мучение. Однако ответ нашелся тут же, практически в это же мгновение: его комната тоже находится там, вот и все.

— Вы что, не можете потратиться на электроэнергию для нижних этажей? — язвительно спросил Эд.

— Чтобы сэкономить время, я включил только запасной генератор, — ответил Карл. — А его мощности не хватает для того, чтобы обеспечить все здание. Я займусь этим завтра с утра.

— Ну хорошо, будем надеяться, — сказал Эд. — В конце концов, я не хотел бы начинать свою новую жизнь миллионера в инвалидном кресле, если я сломаю себе шею в этой развалюхе.

— Ну ладно, хватит болтать, — не могу даже сказать, кому принадлежала эта фраза, но она имела свое действие. Эд мгновенно заткнулся, и я заметил на лицах всех остальных такую же довольную ухмылку, как, наверное, и у меня. Во всяком случае, весь остаток пути до верхнего этажа Эд промолчал, и мы отдыхали от его глупых замечаний.

Как нам и обещал Карл, на верхнем этаже был зажжен свет, если только это можно так назвать.

Не нужно обладать особенно большим воображением, чтобы представить, как когда-то выглядели эти помещения. Коридоры были несколько ниже, чем внизу, деревянная отделка стен была несколько менее изысканной, ковры на полу не такие ценные, а под потолком висели шести- или восьмирожковые хрустальные люстры, которые придавали бы всему помещению некоторый налет шика, если бы не тот факт, что кто-то вывинтил из каждой второй люстры половину лампочек, а из остальных все, кроме одной (должно быть, это был Карл, который поступил так ради экономии). В результате весь наш путь превратился в таинственное и мучительное шествие (как сквозь строй) через участки то более, то менее интенсивной темноты. Переносной прожектор Карла, луч которого все еще, как пьяный, шатался в разные стороны, оставался практически единственным достаточным источником света, который то и дело выхватывал из темноты то фрагменты картины, то проем двери, то ассиметричные полоски полинявшей драпировки стен или латунный выключатель. Обычный путь на два лестничных пролета вверх и потом по коридору с низким потолком до наших комнат превратился вследствие такого странного освещения в нечто, к чему сложно подобрать название, но в этом явно было нечто жуткое. И мне не нужно было ни спрашивать, ни вглядываться в лица остальных, чтобы понять, что я был не единственным, кто с облегчением вздохнул в глубине души, когда Цербер наконец остановился. Лампа в его руке продолжала раскачиваться туда-сюда, а ее луч пронзал темноту, словно копье рыбака, который ловит рыбу в толще воды.

— Ну, вот мы и пришли, — сказал он и посветил на наш багаж, который стоял в вестибюле. — Все комнаты одинаковые. Выбирайте любые, мне все равно, кто где будет спать. И с кем, — добавил он после короткой паузы (и слегка изменившимся тоном, который не понравился ни мне, ни остальным). Во всяком случае, мне последняя фраза показалось абсолютно лишней.

Эд поднял плечи, съязвил что-то еще более неуместное и решительно открыл дверь, которую безуспешно пытался нащупать прожектор Карла. По всей видимости, он не хотел дискутировать по поводу того, кто займет первую комнату и тем самым будет ближе всех к лестнице, обеспечив себе самый короткий путь к остальному миру.

— Нет проблем, — сказал он, — мы все равно… о, черт!

Раздался грохот, ворчание словно от боли, и через секунду в освещенном прожектором круге появился Эд с перекошенным от гнева лицом. Удивительно, но теперь рука Карла перестала дрожать и луч уже не скакал туда-сюда.

— Что за черт, — выругался он. — Это что, плохая шутка, или что? Это же…

— …туалет, — прервал его Карл. — Я только что хотел вам сказать.

Луч прожектора слегка скользнул налево и абсолютно точно вернулся на лицо Эда.

— Комнаты рядом, все по этой стороне коридора. И вот еще что: в туалете нет света. У меня пока руки не дошли поменять там лампочки. Так что прошу прошения.

— А что нам делать сегодня вечером? — проворчал Эд. — Терпеть или надеяться, что мы случайно найдем подходящую дверь?

Я слышал, как Элен шумно вдохнула воздух сквозь стиснутые зубы. Очевидно, я был не единственным, кому не нравилось остроумие Эда. Но Карл опередил меня.

— Я оставлю вам лампу. Она будет стоять здесь, — сказал он. — При экономном расходовании батареи хватит на всю ночь. — В этот момент луч мигнул, пропал на одну секунду и снова зажегся, но уже темно-желтым светом. — Видите?

— Я вижу, что я ничего не вижу, — Эд явно набивался на ссору. При других обстоятельствах я бы, без сомнения, воспользовался ситуацией, чтобы понаблюдать за этим спором и выяснить, кто из них первый сдаст. Но теперь, как только мы переступили порог этого таинственного замка, все было ненормально, тем более обстоятельства.

— Ладно, все в порядке, — быстро сказал я. — Речь идет только об одной ночи, — я жестом показал налево. — Думаю, ты хотел бы занять первую комнату, Эдуард? На тот случай, если тебя снова побеспокоит твой слабый мочевой пузырь?

Эд просверлил меня взглядом, однако, слава богу, воздержался от ответа, да я и не дал ему возможности затеять еще одну ссору, потому что быстро повернулся и прошел мимо него и всех остальных, считая одинаковые двери по правую сторону коридора. Судя по расстоянию между дверьми, комнаты за ними были не особенно большими, чуть больше гардероба. Наконец Эд что-то проговорил, но я пропустил это мимо ушей, остановился возле двери комнаты номер шесть, нажал на дверную ручку и приготовился внутренне к новой неприятной неожиданности, автоматически нащупывая свободной рукой выключатель внутри. Я нащупал его через несколько секунд, так как он был гораздо глубже, чем я привык, а еще несколько секунд мне понадобилось, чтобы включить свет, так как и этот выключатель был не выключатель, а модель времен Первой мировой, тяжелое в ходу устройство из бакелита, включить которое можно, только повернув его вправо или влево с довольно большим усилием, после чего он громко щелкает и включается.

В слабом свете электрической лампочки, которая зажглась у потолка, я увидел нечто неожиданное, но не могу сказать, что это было неприятно. Комната была действительно не шире шестистворчатого гардеробного шкафа, однако такая длинная, что в ней вполне мог бы припарковаться небольшой реактивный лайнер. В этой комнате-пенале умещались: шкаф, кровать, письменный стол вместе со стулом и книжный стеллаж — все это располагалось вдоль одной стены совсем близко друг к другу, и в результате это «построение» выглядело довольно странно. Кроме того, в передних двух третях помещения был довольно высокий потолок, метра три или даже больше, а оставшийся потолок был скошен книзу и обшит деревянными панелями. В середине этого скоса находилось узкое, зарешеченное окно, которое, вероятно, даже в совершенно безоблачный полдень не могло пропустить достаточно солнечного света. Вид этой комнаты был настолько нереальным, что я на какой-то миг задумался всерьез о том, чтобы выйти и подыскать себе другую комнату, пока не поздно. Но все же я решительным движением закрыл дверь за собой и прошел в комнату. Наверное, было уже поздно, а кроме того, почти наверняка можно было предполагать, что все остальные комнаты выглядели не лучше. Что там только что сказал Карл? Что здесь была школа, а не отель класса люкс. Как, однако, он был прав…

Тем не менее постель была застелена свежим бельем, а воздух не был таким затхлым, как можно было ожидать, имея в виду древность этого здания и его убранства. Несколько мгновений я мрачно осматривал свое ложе на эту ночь. Пожалуй, будет не слишком приятно провести ночь в постели, которая, возможно, использовалась в последний раз двадцать лет назад, да еще, скорее всего, в ней спал подросток пубертатного возраста, который конечно же не держал всю ночь свои ручки смирно на одеяле, и тут же мне стало смешно от этой мысли. Спал я и в гораздо худших местах. Кроме того, может быть, мне повезет, и не за горами то время, когда я смогу себе вообще купить целый отель класса люкс. Вместе с кроватями, которые уж точно не будут до этого никем использованы.

Несмотря на то что я внезапно ощутил страшную усталость, я не лег сразу, а обошел комнату с короткой инспекцией. Гардеробный шкаф, так же как и кровать, и письменный стол со стеллажами, был из резного дерева, на котором время оставило свои довольно заметные следы, и тем не менее эта мебель привлекла бы внимание торговца антиквариатом. Шкаф был пуст, пуст был и письменный стол, и в выдвижных его ящиках, которые я открывал один за другим, ничего не было. Только книжный стеллаж был наполовину заполнен. Беглый взгляд на выцветшие корешки стоявших на нем книг показал мне, что это были в основном учебники. Большинство из них были мне незнакомы, кроме того, значительная часть из них называлась по-английски, что я заметил не сразу, а только при подробном осмотре. Годы, проведенные в США, не прошли напрасно, и теперь я скорее буду испытывать трудности при чтении книг на родном языке. Я достал одну из книг и пролистнул, почти не читая. И в тот же миг мне в нос ударил хорошо знакомый запах старой бумаги, а вместе с ним в мозгу пронеслись мимолетные картины и звуки: орда учеников в сине-черных куртках и таких же бриджах, которые, едва заслышав звук школьного звонка, выскакивают из-за парт и несутся из классов в коридор (само собой, с удовольствием расталкивая друг друга), скрипучий звук мела по исцарапанной школьной доске, крики учеников, доносящиеся из окна со школьного двора, эхо шагов, раздающееся в лестничных пролетах, приглушенные голоса из соседнего класса, которые слышны через тонкую деревянную перегородку…

Я так внезапно и резко захлопнул книгу, которую держал в руках, что мне хватило лишь одного звука, чтобы испугаться.

Во всяком случае, я сам себе так сказал, что это из-за громкого звука…

Мое сердце бешено застучало. Внезапно я почувствовал, как холодно в комнате и каким все-таки затхлым был здесь воздух. Ну не затхлым, а каким-то тухлым. Как будто в комнате что-то испортилось, это что-то давно вынесли, но остался легкий оттенок запаха, который въелся в стены и мебель и который нельзя было не заметить. Моя рука, в которой я все еще держал книгу, задрожала, мне было холодно, но, несмотря на это, я почувствовал, что моя спина между лопатками так сильно вспотела, что рубашка прилипла к телу. Что, черт возьми, со мной случилось?

Гораздо поспешнее, чем мне бы хотелось, я засунул книгу на место, повернулся и нервно провел тыльной стороной ладони по лицу. Тухлый запах усилился. Возможно, секрет был всего лишь в этой пятидесяти- или столетней книге и всякие заколдованные духами старые замки с привидениями здесь ни при чем? Это всего лишь очень старая бумага, которая действительно начала разлагаться. Я не раз слышал что-то о каких-то плесневых грибках, споры которых не только высокотоксичны, но и способны вызывать галлюцинации.

Это все дешевая уловка, чтобы успокоить себя, к тому же такая, которая совершенно не помогла. Мое знакомство с наркотиками, скорее всего, типично для любого человека моего поколения: один-два косячка в школе, несколько осторожных экспериментов с наркотиками и единственная ломка (по-настоящему сильная), потом победа здравого смысла (и конечно же страха) — и я бросил это дело. Сегодня, в начале двадцать первого века, где бы ты ни рос, в Европе или Америке, невозможно ничего не знать об этом деле, и я просто знал, что нет еще таких наркотиков, которые бы действовали так быстро и таким образом. Да еще таких, чтобы так же быстро прекращали свое действие. То, что только что произошло со мной, не имело ничего общего ни с какими спорами и грибами, будь то споры мумий фараона или еще что-то, оказавшееся в этой книге. Все дело было во мне.

— Да, конечно, все дело во мне, — пробормотал я. — А чего ты еще ждал после такого сумасшедшего дня?

— А что, собственно, случилось?

Тут уж у меня не хватило сил, чтобы не задохнуться от страха. Мое сердце уже не частило, оно просто колотилось у меня в горле и, казалось, пыталось выскочить из груди.

В дверном проеме стояла Юдифь. В первый момент она показалась мне не менее испуганной, чем я, потом слегка смутилась, и на ее лице появилось виноватое выражение.

— Извини, — сказала она. — Я не хотела тебя испугать.

— Я и не испугался, — солгал я. Потом пожал плечами и добавил: — Во всяком случае, не слишком.

Про себя я вздохнул с облегчением, если честно, у меня гора с плеч свалилась. Я не мог бы сказать в тот момент, чего именно я ожидал, но я явно чувствовал это ожидание. Ни Юдифь, ни кого-то из нашей компании, ни вообще что-то конкретное. Но в тот короткий момент, который мне понадобился, чтобы услышать голос и отреагировать на него, я просто знал, что сзади ко мне приближается что-то жуткое, ужасное, что-то, о чем я не имел никакого понятия, но это как-то было связано с тухлым запахом и тревожными галлюцинациями, и один только вид этого «нечто» мог просто уничтожить меня.

— Ты меня вовсе не испугала, — сказал я еще раз, словно простое повторение этой мысли могло придать моим словам больше веса. Мне самому хотелось услышать, как убедительно звучат мои слова. Как часто ложь становится правдой, если ее часто повторять.

— Ну что ж, это хорошо, — ответила Юдифь. Она выглядела еще более смущенной, потерянной, как будто не знала, с чего начать, примерно как человек, который зашел в комнату без стука и застал двух братьев, которые затеяли неприличную возню. Она попыталась улыбнуться, но ее улыбка имела то же значение, что и мое утверждение насчет лжи: ничто так не подчеркивает правду, как ее отрицание.

— Входи, не беспокойся, — сказал я. — Ты мне совсем не мешаешь. Я все равно пока не в состоянии спать.

— Ничего удивительного, в этом замке с привидениями это вполне естественно.

На моих глазах Юдифь собралась с духом, и через секунду передо мной стояла уже прежняя Юдифь со всеми своими «но» и «если». Но на них мне было наплевать. В этот момент, если быть уж совершенно откровенным, я бы, пожалуй, больше обрадовался, увидев Эда. Хотя, конечно, если бы наш контакт не затянулся.

Юдифь повернулась, чтобы закрыть за собой дверь (мне почему-то ужасно захотелось, чтобы она этого не делала, но не знаю, почему), снова обернулась ко мне и крикнула:

— Лови!

Она что-то кинула прямо ко мне, я инстинктивно поднял руки, чтобы поймать это.

Конечно, я промахнулся. Снаряд, который метнула в меня Юдифь, оказался совершенно безопасной банкой колы, однако он больно ударил меня по кончикам пальцев и упал на пол. Я поспешил нагнуться за банкой и краем глаза заметил, как в это время Юдифь прошмыгнула к постели и устроилась на ней, скрестив ноги. Не могу точно сказать, рассмешила ли ее моя неловкость, но думаю, что да.

Гораздо обстоятельнее, чем это требовалось, я поднимал банку колы и в то же время старался убедить себя в том, что она не слишком сильно взболталась и мне удастся открыть ее, не обдав себя фонтаном липкой, сладкой коричневой жидкости. Это время я использовал, чтобы привести в порядок свое выражение лица. Где-то внутри меня притаилась твердая убежденность в том, что, когда в комнату вошла Юдифь, нечистый дух, сам сатана пролез ко мне в комнату под дверью, и как бы я ни пытался препятствовать этому ощущению, этот абсолютно безумный страх был все еще здесь. Но я должен был сделать все, чтобы Юдифь этого ни в коем случае не заметила. Даже если бы она задала прямой вопрос об этом, я не стал бы на него отвечать.

— Спасибо, — беспомощно сказал я.

— Я стащила ее, — усмехнувшись, ответила Юдифь. — Еще когда мы были внизу, на кухне. Для нас.

Она победно взмахнула второй банкой колы, уверенным движением сорвала ключ и подняла банку мне навстречу, как будто хотела со мной чокнуться. Но пить она не стала, возможно, потому, что я не открыл мою банку, а все еще беспомощно и нерешительно смотрел на нее.

— А я действительно тебе не мешаю? — переспросила Юдифь.

— С чего ты это взяла?

Она пожала плечами.

— Ну, ты как-то странно выглядишь…

Неужели мое состояние так заметно? Я постарался как можно легкомысленнее пожать плечами, но это не помогло мне переубедить себя самого, а уж другого — и подавно.

— Ты же сама только что сказала, что здесь настоящий замок с привидениями.

— Вот это точно, — с нарочитым оживлением Юдифь осмотрела комнату. — И в этих жутких комнатах элита нашей страны получала свое образование? Ничего удивительного, что большинство из них с такими явными заскоками, — она сильно дрожала. — Ни за какие коврижки я не согласилась бы жить в такой комнате. Тем более в одиночестве.

— Если я не упустил ничего важного, ты как раз и очутилась в одной из таких комнат, — ответил я.

— Я сказала: ни за какие коврижки, но я не говорила, что я откажусь от десяти миллионов, — уточнила Юдифь. Она взглянула мне прямо в глаза и произнесла: — И, кроме того, я не одна.

Лучше бы я пропустил мимо ушей последнюю фразу.

— И все-таки это факт: как-то здесь жутко, — продолжала она. — И, знаешь, что самое неприятное? У меня такое чувство, что я уже когда-то была здесь.

Я опешил. Что она только что сказала? Юдифь несколько мгновений смотрела на меня, нахмурив лоб, потом тихо произнесла:

— Похоже, что и у тебя тоже.

— Нет, — поспешно ответил я, пожал плечами и продолжал, стараясь говорить менее испуганным тоном: — Хотя, конечно, да. Ну… не совсем. Мне кажется, я совершенно точно знаю, что я никогда не бывал здесь, но все-таки…

— …все здесь кажется знакомым, — продолжила Юдифь. Ее голос звучал победно. — А знаешь, почему так получается?

— Нет.

— Нечто подобное случается нередко, — ответила Юдифь. — Несколько недель назад я читала интересную статью об этом в одном журнале. Здесь все выглядит именно так, как, по нашим представлениям, и должно выглядеть. То есть именно так мы представляем себе интернат. Мы знаем об этом из тысячи фильмов и книг, и иногда наши воспоминания оживают, чтобы сыграть с нами злую шутку. Мы как бы вспоминаем о таких пещах, которые в действительности никогда не происходили с нами, и мы готовы поклясться, что это именно так.

На всякий случай я воздержался от вопроса, в каком именно журнале Юдифь прочитала эту заметку. Во всяком случае, я примерно понял, что она имеет в виду, и, думаю, что это было похоже на правду, даже несмотря на то, что именно эта комната вовсе не была похожа на мое представление о том, как должна выглядеть типичная комната в типичном интернате. Однако это было хорошее объяснение, во всяком случае, ничуть не хуже того, которое я сам мог бы придумать.

Юдифь довольно долго выжидательно смотрела на меня. Так как я не стал распространяться по поводу ее интереснейшей теории и не доставил ей удовольствия вовлечь меня в дальнейшую беседу, чего я ни в коем случае не хотел, она пожала плечами, слегка наигранно вздохнула, опустилась на кровать, облокотившись затылком и спиной о стену, и запустила руку под свой пуловер. Она пошарила там несколько секунд, и когда снова вынула руку, в ней блеснула бутылка водки. Такая узкая, как фляжка, такие обычно используют, чтобы незаметно положить их в карман куртки или спрятать под любой другой одеждой.

— Не хочешь глоток?

Мне совсем не хотелось пить и вообще не хотелось больше быть в компании. Но еще меньше хотелось мне оставаться одному.

— Почему бы и нет? — Я сдался, рывком открыл банку колы, из которой с шипением вырвался фонтанчик коричневого напитка и пены, намочил мои пальцы и вытек прямо на ботинок. По насмешливой улыбке Юдифи я понял, что она ничего другого и не ожидала. Я подумал, не специально ли она так бросила мне эту банку, чтобы у меня не было шанса ее поймать и она выпала из моих рук. Мне не хотелось дожидаться ее реакции, я быстро вытер липкую от напитка руку и протянул ей банку. Отпивать было нечего, так как добрая половина содержимого банки была на моих ботинках.

— У нас есть что праздновать? — осторожно спросил я.

— А разве нет? — с этими словами Юдифь вылила в мою банку с колой добрую треть содержимого своей бутылки, сделала большой глоток из своей банки и продолжила: — Мне кажется, сейчас мы на несколько шагов ближе к миллионам, чем хотя бы час назад, не говоря уже о вчерашнем дне? Или я не права?

— Ты так думаешь? — Я осторожно отпил из банки и решил больше не пить, а ограничиться этим первым и последним глотком. Я ничего не имею против одной или даже двух бутылок пива, но крепкие напитки — не мое амплуа, особенно сегодня. Тем более в таком странном месте и тогда, когда мои головные боли наконец снизились до приемлемого уровня.

— А ты нет? — Юдифь сделала еще один большой глоток смеси водки с кока-колой, который теперь находился в ее банке, наклонила голову и выжидательно посмотрела на меня. Она глуповато хихикала. — Ты не думаешь, что ни у кого из нашей компании нет шанса составить такую идеальную пару, как мы с тобой?

Я улыбнулся против своей воли.

— Кажется, для тебя конъюнктура уже ясна?

— Ну, если ты хочешь знать, да, — ответила Юдифь. Она все еще улыбалась, но я почувствовал, что дальше будет все труднее воспринимать ее слова как дурачество. — Мне кажется, что Стефан и Элен далеко не созданы друг для друга, ты и святая Мария — этого я просто при всем желании не могу себе представить. Остаемся только мы с тобой, если только ты не поменяешь ориентацию и не усыновишь ребеночка на пару с Эдом. Сейчас это модно.

— Ну да, конечно, — серьезно сказал я, хотя прекрасно знал, что это невозможно по условиям завещания. Стараясь придать моему голосу и лицу серьезное, вдумчивое выражение, я продолжал: — Хотя, когда я об этом думаю, я, пожалуй, предпочел бы Стефана. Меня всегда тянуло к большим, сильным парням, понимаешь?

— Я тоже сильная, — ответила Юдифь. — Ну конечно, я уже не вырасту… — Она сделала паузу. — Ну, по крайней мере, не вырасту в высоту.

Тут мы оба рассмеялись, не знаю, чей смех звучал более натянуто. Чтобы как-то загладить неловкость, Юдифь сделала еще один глоток и демонстративно подвинулась на постели, чтобы освободить место для меня. Хорошо еще, что она не зашла так далеко, чтобы похлопать ладонью по матрацу рядом с собой, подзывая меня, однако она явно приглашала меня в постель взглядом. Я решил проигнорировать ее провокацию и сделал вид, что хочу еще глотнуть коктейля.

— А теперь серьезно, — она неловко откашлялась и, казалось, не знает, куда девать свои глаза. — Все… что здесь творится, это сумасшествие какое-то, тебе не кажется?

— Я бы сказал более определенно, — согласился я с ней. — Честно говоря, если бы я эту историю прочел в книге или увидел в кино, я бы подумал, что у автора поехала крыша. Все, что здесь происходит, походит на пьесу во второразрядном театре.

— Но мы не в театре и не в кино, — ответила Юдифь. Она не скрывала своего разочарования, и в моем затылке снова застучал знакомый голос, который спрашивал меня, не поехала ли у меня самого крыша, раз я упускаю такую возможность. Юдифь была совершенно права. Число возможных комбинаций в этой игре было не особенно большим. Грубо говоря, это была единственная возможность, и она сейчас сидела на моей постели и делала все возможное, чтобы я услышал ее тайный призыв. Намек был настолько прозрачным, что трудно было его не заметить.

На мою беду, внутри у меня ничего не дрогнуло. Юдифь была приятной девушкой, но не более того.

— Знаешь, мне как-то не верится во всю эту историю, — ответил я с некоторым опозданием.

— Неужели? Потому что она слишком хороша, чтобы быть правдой? — тихо засмеялась Юдифь. — Тебе не кажется, что разыгрывать всю эту пьесу ради глупой шутки было бы слишком накладно?

Она взмахнула рукой в воздухе, указывая вокруг нас:

— Я про все, что здесь произошло. Фон Тун, Карл, Флеминг — не говоря уже о путевых расходах… Ты можешь себе примерно представить, сколько стоит все это удовольствие?

— И даже довольно точно, — ответил я. — Это именно то, чего я никак не могу понять, — сказал я, отпил еще один крошеный глоток из банки, тщательно смакуя его содержимое, как будто это был глоток элитного вина, а не коктейль из водки и кока-колы, и начал ходить взад-вперед по комнате. Это был, как мне показалось, довольно элегантный способ отойти подальше от Юдифи, да так, чтобы она этого не заметила и не приняла на свой счет.

— Ты знаешь, я не адвокат и не юрист, но и без того ясно, что обычно такие дела делаются совершенно другим образом: письмо от нотариуса, вызов в канцелярию, тысячи анкет и документов, которые нужно собрать и представить… а тут эти немыслимые «условия», от которых волосы дыбом встают. Даже если все так и есть и мы действительно все дальние родственники этого Зэнгера, я думаю, что ни один суд мира не признает такого завещания.

— И тем не менее оно есть, и он нам готов его зачитать, — задумчиво сказала Юдифь.

— Это ничего не меняет, — ответил я. — Давай проиграем эту ситуацию дальше. Если фон Тун сказал правду, тогда речь действительно идет о больших деньгах. Я считаю, что о достаточно больших. Десять миллионов, если не больше.

— Этого достаточно для того, чтобы ты мог влюбиться в Стефана? — хихикнула Юдифь.

— Я говорю серьезно, — упорствовал я. Только теперь, когда я произнес эти слова, до меня дошел их действительный смысл. — Нас здесь шестеро, но только двое из нас разделят пирог, а остальные останутся ни с чем.

— Ну и…

— Что «ну»? — Я покачал головой. — Ты что, думаешь, проигравшие только пожмут плечами и скажут: жаль, жаль, ну ничего… Конечно же нет. Тот, кто выйдет из этой игры, пустит в ход все средства, чтобы все же получить свою часть. И следующие пять или десть лет мы проведем в судебной волоките, каковы бы ни были итоги этой игры.

Юдифь задумалась и замолчала надолго.

— Если фон Тун действительно является нотариусом или работал когда-либо в какой-либо канцелярии, то он должен это знать, — продолжал я. — Ни один суд в мире не признал бы такое так называемое завещание. Скорее всего, дело могло бы закончиться тем, что никто из нас ничего не получил бы, а все состояние досталось бы Красному Кресту, если его раньше не заграбастает Министерство финансов.

— Может быть, ради этого все и затеяно, — ответила Юдифь. — Чтобы Министерство финансов не могло претендовать на эти деньги?

— Этого можно было бы добиться и проще, — ответил я. — И вернее.

Юдифь выпила еще немного своего коктейля из водки и кока-колы, нахмурила лоб и после недолгого колебания вылила оставшуюся в бутылке водку в свою банку.

— А где твоя комната? — спросил я.

— Она рядом, — Юдифь махнула головой к стене. — Как можно дальше от Эда. А почему ты спрашиваешь?

— Потому что у меня нет желания тащить тебя в постель и не хочется попасть в чужую комнату, когда мне захочется спать.

— А чем тебе не нравится твоя постель?

— Если ты все это выпьешь, — сказал я, показывая на банку в ее руке, — ты просто заснешь мертвым сном в моей постели.

— А ты в этом уверен? — неожиданно горячо произнесла Юдифь. Мне показалось, что даже она сама вздрогнула от своей горячности, так как она сразу смутилась. Потом она поспешно захихикала, затем театрально надула губки. — В конце концов, это просто невежливо. Так не разговаривают с дамой.

— Ты права, — ответил я. — Только вот в чем вопрос: ты уверена, что ты дама?

— Может, я и не дама, но я не такая уж тяжелая. Почему бы тебе не подойти и не попробовать?

— Не думаю, что это хорошая идея, — спокойно ответил я. — Не пойми меня неправильно, Юдифь, ты замечательная девушка, но я сегодня не способен на нечто большее, чем просто беседа.

К моему удивлению, Юдифь приняла этот отказ гораздо равнодушнее, чем я ожидал. За свою жизнь я получил уйму отказов и реагировал на них значительно более бурно. Она не выглядела ни обиженной, ни задетой, всего лишь подняла плечи со слегка разочарованным вздохом.

— Возможно, ты прав, — сказала она, сделав очередной глоток, — и сегодня это не лучшая идея. Но ты мне останешься должен матч-реванш, ясно?

— Само собой, — ответил я серьезно. — Я смотаюсь сегодня ночью на кухню и сопру по две банки кока-колы для нас. Даже несмотря на то, что я рискую встретить по пути Цербера. Если же я не вернусь, придется тебе, хочешь ты этого или нет, флиртовать с Эдом.

— Интересно, почему ты, собственно, называешь его все время Цербером? — спросила Юдифь.

— Карла? — я ухмыльнулся. После того, как мы прояснили эту щекотливую ситуацию, я вдруг совершенно расслабился. — Потому что мне кажется, что это имя ему гораздо больше подходит. В греческой мифологии трехголовый пес Цербер охранял вход в подземный мир.

— А, греческая мифология… — Юдифь состроила серьезную задумчивую мину, но я не поверил ей. Она, конечно, не производила впечатления Эйнштейна в юбке, но тем не менее совершенно не производила впечатления необразованной или глупой. — Ты что, разбираешься в таких вещах?

— Да нет, просто я читал много комиксов, — ответил я.

На сей раз она смерила меня еще более долгим и сердитым взглядом, в котором я прочел явный оттенок смущения.

— Да я совсем не то хотела сказать, — произнесла она.

— Да знаю я, что ты хотела сказать. И я тебе отвечу. Было бы глупо с моей стороны не сделать этого, — я вздохнул. — Это довольно тяжелый крест — жить в двадцать первом веке.

— Почему?

— Потому что раньше прерогативой мужчин было поражать женщин своей эрудицией.

— Да, времена меняются, — Юдифь злорадно улыбнулась, допила остаток коктейля из своей банки и так порывисто встала, что я подумал, что она это сделала с единственной целью, чтобы показать мне, что она все еще трезва как стеклышко. Конечно, это не удалось. Она сразу же почти потеряла равновесие и почти наверняка упала бы, если бы комната была чуть пошире. А так ей удалось выставить в сторону руку и опереться о противоположную стену.

— Упс! — сказала она. — Это было…

— …уже лишнее, — закончил я ее фразу. — У тебя был такой же трудный день, как и у всех нас. Лучшее, что ты можешь сейчас сделать, — это пойти спать. А то я боюсь, что завтра будет еще более напряженный день.

Как бы там ни было — но в этот раз я действительно обидел Юдифь. Она пристально взглянула на меня, и в этом взгляде я увидел, что она уязвлена и обижена. Я уже приготовился извиняться, но Юдифь опередила меня.

— Я вовсе не напилась, как ты думаешь, — сказала она. — Я просто слишком быстро встала, вот и все. Меня часто мутит при этом.

Я ничего не сказал, только многозначительно поглядел на пустую бутылку из-под водки, которая валялась на моей постели. Если бы я выпил столько алкоголя за такое короткое время, я бы точно был пьян. Однако я понял, что лучше мне в этой ситуации помолчать.

— Мне просто нужно немного свежего воздуха, — продолжала Юдифь. Она повернула голову к узкому окну в скошенном потолке. — Как ты думаешь, его можно открыть? В моей комнате окно законопачено.

Я не знал, открывается ли это окно, но эта идея мне понравилась. Наверное, мне, так же как и Юдифи, не помешает глоток свежего воздуха, но по другой причине. По крайней мере, свежий воздух поможет проветрить комнату от этого тухлого запаха. Если выбирать, проводить ли ночь в холоде, пусть и клацая зубами, или в теплой комнате с таким сильным запахом разложения, я бы предпочел первое. Я молча подошел к окну, повернул ручку, сильно нажал на нее, чтобы, наконец, шевельнулись ржавые крюки, да еще с таким громким скрежетом, что слышно было, наверное, на всех этажах. В комнату ворвался ледяной, пахнущий сыростью ночной воздух и моментально разогнал сырой тухлый запах, который заполнял комнату. В этот момент у меня было какое-то странное впечатление, что от сильного воздушного потока замигал свет под потолком, что было конечно же совершенно невозможно. Там же была электрическая лампочка. Что там недавно говорила Юдифь о том, что нам иногда кажется, что все так, как должно быть?

Не дожидаясь приглашения, Юдифь подошла ко мне. Ей пришлось встать на цыпочки, чтобы выглянуть из окна, и она так близко подошла ко мне, как в тот раз, когда мы сидели вместе на среднем сиденье «лэндровера» Цербера. Я инстинктивно отстранился от ее прикосновения, но недостаточно быстро, чтобы не почувствовать, как приятно она пахла и как щекотно ее волосы прикоснулись к моей щеке. «Почему бы нет? — шептал хорошо знакомый голос в моем затылке. — Еще не так-то и поздно. К тому же она так кстати напилась…»

— Как же хорошо! — вздохнула Юдифь. Она стояла с закрытыми глазами у окна и глубоко вдыхала ледяной ночной воздух. — Какая ужасная вонь в этой комнате! Только теперь я это заметила.

А я уже давно заметил, как поднималась и опускалась ее грудь под тонким пуловером, когда она вздыхала и выдыхала, стоя у окна. Я быстро посмотрел назад и сделал еще один шаг в сторону, чтобы увеличить расстояние между нами. Кроме того, при ближайшем рассмотрении мне пришлось признать, что я напрасно считал ее полноватой. Она, конечно, имела несколько лишних килограммов и отличалась этим от стандартов, навязываемых нам глянцевыми журналами и рекламной индустрией, однако все они, эти лишние килограммы, распределялись по нужным местам.

— Все-таки это жутко, — пробормотала Юдифь.

— Что?

— Все, весь вид из окна.

Я нерешительно подошел к ней и привстал на цыпочки, чтобы выглянуть из окна. Увидеть удалось немного: несколько квадратных метров круто наклоненной крыши, которая блестела в лунном свете черными блестящими квадратами, как мокрый пазл, за ней тонкую, не толще пальца, полоску противостоящего здания. Где-то там, за ним, должен был быть Грайсфельден, но я не видел ничего, кроме полного мрака. Либо в городе не горело ни одной лампочки, либо я совершенно потерял ориентацию в пространстве.

— Что именно? — я вопросительно посмотрел на Юдифь.

Она не ответила на мой взгляд, а показала кивком головы налево. В первый момент я ничего не разглядел в этом направлении, кроме темноты, но выражение лица Юдифи было слишком озабоченным, и я более внимательно всмотрелся в ночь.

Мрак там, куда она показала, был не такой однородный, в нем различались некоторые тени, внимательно всмотревшись в которые через несколько мгновений я различил контур приземистой круглой башни, которая на фоне темного ночного неба выделялась своей более густой чернотой.

— Это старый донжон, или сторожевая башня, — сказал я. — Ее было хорошо видно, когда мы подъезжали, — Юдифь вопросительно взглянула на меня, и я уточнил: — Это центральная, так называемая набатная башня средневекового замка.

— Я не это имею в виду, — Юдифь дрожала, и непритворно. Я был очень близко к ней и видел, как на задней части шеи встали дыбом нежные волоски. — Ты ничего не слышишь?

Слышу ли я? Я напряженно прислушался, ничего не услышал, но, поймав озабоченный взгляд Юдифи, прислушался еще раз повнимательнее, так как здесь явно было что-то не так.

Наконец я услышал что-то: совсем тихий, высокий писк, доносящийся издалека, похожий на звук охотничьего рожка, в который кто-то дул там, внизу, в городке, однако слишком часто и поэтому казалось, будто это целый оркестр.

— Это летучие мыши.

В голосе Юдифи послышалось какое-то напряжение, и я сразу вспомнил, как на ее шее топорщатся волоски.

— Да, наверное, — сказал я, и как только я проговорил эту фразу, я сразу заметил множество крошечных, беспорядочно летающих и машущих крыльями теней, которые кружились вокруг башни. Но, может быть, это все же галлюцинация? — Очень даже может быть. Они любят жить в старых башнях и стропильных фермах, разве ты не знаешь? Эти руины словно специально созданы для них.

— Черт возьми! Он мог бы нам об этом сказать! — дрожащим голосом проговорила Юдифь.

— Только не говори, что ты боишься летучих мышей!

— Я ненавижу этих тварей, — ответила она. — Закрой… — она нервно покусывала зубами губы. — Закрой окно, пожалуйста!

— Не бойся, они сюда точно не залетят, — уверил я ее. — Летучие мыши не любят свет. А тем более общество человека.

— Знаю, — ответила Юдифь. Она попыталась улыбнуться, но это ей не удалось, и на лице появилась жалкая гримаса человека, старающегося подавить панику. — Но мне все же будет спокойнее, если ты закроешь окно.

На этот раз я не возражал. В ее голосе был слышен настоящий страх, и кто я такой, чтобы ставить кому-либо в упрек его фобию? Кто-кто, а я не мог бы так поступить. Я закрыл окно, подвинул задвижку и, чтобы убедить себя (и Юдифь) в том, что окно действительно плотно закрылось, потряс за ручку. Юдифь облегченно вздохнула, но я заметил, что в ее глазах все еще был страх, он никуда не делся.

— Спасибо, — сказала она.

— Нет проблем.

— Да нет, это еще какая проблема. Теперь ты будешь считать меня истеричкой, которая…

— Я не сделаю этого в любом случае, — прервал я ее. — Я знаю, что такое фобия. Если бы там, во дворе, было полно тараканов или, тем более, пауков, я бы сейчас, возможно, уже забрался бы на шкаф и в испуге звал мамочку.

— Тараканы и пауки?

— Да все, что имеет больше четырех ног, — уточнил я, что не вполне соответствовало правде, но у меня было чувство, что чуть-чуть преувеличения в данном случае можно себе позволить, чтобы успокоить Юдифь.

— Это полное сумасшествие, — продолжала Юдифь, все еще нервничая, она избегала смотреть мне в глаза и, казалось, что она пытается как-то оправдаться. — Знаешь, я ведь люблю мышей. Мне они кажутся очень симпатичными, даже крысы. Когда я была ребенком, у меня даже была собственная мышка и… и у меня не было проблем с птицами. Но летучие мыши… я ничего не могу с этим поделать, — она собралась с духом, глубоко и шумно вздохнула и заставила себя взглянуть мне в глаза. Я заметил, с каким трудом она это сделала. — Извини, я…

Ее самообладания хватило ненадолго. Через несколько мгновений она вдруг начала дрожать всем телом, в ее глазах читалась настоящая паника, которую она уже не могла сдерживать. Ее губы дрожали.

Конечно, я понимал, что совершаю ошибку, я понимал это еще до того, как что-либо произошло, но я же в конце концов не каменный! Я ничего не мог поделать, кроме того, чтобы сделать шаг ей навстречу и взять ее за руки. Несколько мгновений мы просто стояли, тесно прижавшись друг к другу, и молчали. Плечи Юдифи дрожали, я чувствовал пьянящий запах ее волос, чувствовал сквозь пуловер мягкость и прелесть ее тела. Через несколько мгновений она подняла голову и заглянула в мое лицо. В первый момент ее губы были солеными от слез, которые она не могла сдержать, потом они стали сладкими и мягкими…

Ах, черт возьми, почему бы, собственно, и нет?

Те улицы, по которым я ковылял, спотыкаясь, не были улицы Грайсфельдена. В первый момент я подумал, что это они, мой внутренний голос подсказал мне, что это должны были бы быть они: ведь я уснул в Грайсфельдене, а значит, и должен быть там. Но это было совсем не так. Кроме того, едва ли я мог покинуть монастырь (а уж о Грайсфельдене нечего и говорить), так как я все еще лежал в узкой, дурно пахнущей постели на последнем этаже бывшего монастыря и спал. Единственное место, где могла разыграться эта странная пьеса, была виртуальная реальность моего сна.

Это был не первый случай, когда я видел сон и при этом находился в сознании. Я хорошо понимал, что это необычное явление, во всяком случае, я никогда не встречал кого-либо, у кого бы это случалось так же, как у меня. Сколько я помню себя, я был в состоянии понимать, что вижу сон, или видение, и при этом видеть его. И это случалось довольно часто. Обычные ситуации, пережитые в течение предшествовавшего дня, сюрреалистические фантазии, не имевшие смысла и ничего не объяснявшие, сколько я ни пытался об этом размышлять, кошмары, из-за которых, казалось, стынет кровь в жилах, эротические фантазии… короче, все, чем занят мозг в то время, когда тело стучит на холостом ходу, чтобы собраться с новыми силами. С одним только отличием: я почти всегда знал, что я вижу сон, и мог даже наслаждаться этим в тех случаях, когда мое сновидение имело хоть какой-то смысл. Это было как мое собственное кино в голове, которое я смотрел, уютно откинувшись в кресле и наблюдая за тем, что будет.

Однако кое-что в сегодняшнем сне было совсем по-другому. Я как-то сразу знал, что этот кошмар — один из самых худших, которые плохо начинаются и быстро доходят до того момента, когда просто не может быть еще хуже (и в этот момент просто прерываются, понятное дело), — однако это знание не предохраняло меня от страха, который я испытывал в этом кошмаре. Мое сердце колотилось. Я обливался потом. Мои босые, кровоточащие ступни были расцарапаны о булыжную мостовую, которая была вымощена не с помощью обычного цементного раствора, состоящего из цемента и песка, а, похоже, в него добавили хорошую порцию металлических игл, так как каждый шаг причинял моим ступням обжигающую боль. В этом маленьком, невзрачном городке дома тесно прижимались друг к другу, однако это был все же не Грайсфельден. Это больше не был Грайсфельден.

Улицы Грайсфельдена не были усеяны соломой и гниющими отбросами, в Грайсфельдене по улицам не носились с визгом сумасшедшие свиньи, в Грайсфельдене так жутко не воняло. И Грайсфельден не горел.

А этот город пылал в огне. Над соломенными крышами в небо взвивались языки пламени, из разбитых окон валил густой черный дым, который висел над улицами, как разорванное шерстяное одеяло, невозможно было дышать. Вокруг меня летали летучие мыши, издавая свой ультразвуковой писк и дико взмахивая крыльями. Некоторые из них горели, другие стремительно пикировали с высоты вниз, как будто пытаясь напасть на какого-то невидимого противника, натыкаясь на крыши и стены. Некоторые разбивались о землю.

Кругом стоял невообразимый шум. Крики людей, визг и хрюканье животных, которые выбежали из своих хлевов и сараев, заглушали треск пламени. Где-то позади меня с ужасающим шумом обвалились два или три рядом стоящих здания, подняв в небо пепел и дым, который завис над городом мертвящим, горячим и сухим валом, как ударная волна от атомного взрыва, которая быстро и бесшумно распространяется по сторонам и разрушает все, что встречает на своем пути.

Девочка, которую я держал за руку, испуганно вскрикнула. Я быстро глянул на нее и понял, что она не ранена, а только сильно испугана. Огненный вихрь пронесся над нами, встречая на своем пути крыши и стены, повергая в огонь то, что он не мог разрушить. Но он не мог причинить зла ни мне, ни девочке (это была Юдифь, то есть у нее было лицо Юдифи, а волосы не как у Юдифи, рыжие, а черные густые локоны до плеч), потому что был частью другого кошмарного видения, и часть меня осознавала это и упорно старалась убедить себя в том, что я сплю и всего лишь вижу сон, в котором мне на самом деле ничего не угрожает. Это был черно-белый отрывок из фильма начала пятидесятых, в котором впервые были показаны последствия ядерного взрыва: деревья, которые нагнулись книзу, как трава, прибитая к земле бурей, с которых мгновение назад ударная волна сорвала листья и еще через наносекунду счистила всю кору со стволов; дом, с которого величественным движением могучий атомный вихрь сносит крышу и тут же разбивает ее на тысячу осколков, не дожидаясь пока все здание вместе с ней разрушится в пыль от мощного удара гигантского кулака. Бедно обставленная комната, полная манекенов, тряпичных зверей, столиков овальной формы и торшеров, оконные рамы в которой вдруг взрываются, и сразу же все разлетается, как от шрапнельного взрыва, и наконец волна достигает камеры и изображение исчезает. Каждый, у кого есть телевизор, видел эту сцену уже не один раз. Какая-то странная часть моего подсознания ассоциировала и путала эту сцену с пылающим средневековым Грайсфельденом, сон во сне, который уничтожал реквизит, но не актеров.

Но у меня не было времени, чтобы вздохнуть с облегчением. У меня не было времени, чтобы обнять девочку, защищая ее. У меня не было времени ни на что, кроме того, чтобы бежать, все быстрее и быстрее. Она не поспевала за мной, несколько раз споткнулась, но я тянул ее дальше. Я не знал, куда мы бежим, просто прочь отсюда. Прочь от дыма и туч пепла, прочь от огня, который пылал повсюду, куда ни глянь, — ненасытный молох из света и жара и чистой, разрушительной энергии, который буйствовал над городом и бушевал в полном негодовании оттого, что он не может нам навредить. Если следовать абсурдной, но настоятельной логике кошмара, это знание не защищало меня от страха, а еще более усугубляло его. Я не мог ничего сделать, кроме как мчаться, пытаясь выскочить из этого кошмара, прочь от огня, который злобно бушевал, стараясь уничтожить в этом городе все вдоль и поперек, и это был средневековый город, когда еще стирали белье в бадьях, а ночные горшки просто выливали в окно.

Прочь от людей, которые преследовали нас.

Они кричали. Они визжали. Они ругались. Но кричали они не от страха перед огнем, который их настигал, а от ненависти. Ненависти ко мне и к бежавшей рядом со мной девочке. А может быть, только к ней.

Я все еще не знал, кто эта девочка. Я даже не знал еще, откуда она взялась, но когда я в следующий раз повернул голову, чтобы посмотреть на нее, это уже не было лицо Юдифи, это уже было лицо восточного типа, которое больше подходило к ее черным вьющимся волосам, чем толстощекая мордашка Юдифи. Она была гораздо моложе, совсем ребенок, и в ее потемневших от панического страха глазах я заметил примесь немого укора, который был мне непонятен и который, тем не менее, как острый нож пронзал мне грудь. По-видимому, режиссер этого фильма в стиле Кафки, который прокручивался в моей голове, решил затянуть гайку на еще один оборот и посмотреть, что из этого выйдет. Что вообще случилось с этой девочкой, отчего вообще она бежала, я не знал, но во сне это была моя вина. Я не мог себе этого объяснить, но в кошмарах не требуется никаких объяснений.

Преследователи настигали нас. Не слишком быстро, но все же они приближались, и они будут приближаться и дальше, и в этом смысле этот кошмар ничем не отличался от обычного ночного сна: можно мчаться и мчаться, так быстро, как только ты хочешь, но преследователь всегда тебя настигнет, даже если ты бежишь, преследуемый фуриями, а они плетутся не спеша.

Однако наши преследователи не плелись.

Они кидали нам вслед камни, извергали угрозы и проклятия, и мне не надо было оглядываться на них через плечо, чтобы знать, что они плевали нам вслед. Я не мог понять их слов, не знал, почему, несмотря на грозящую им опасность, на горящие, разрушающиеся балки и стропила, они продолжали преследовать нас, вместо того чтобы убежать прочь и спасти свою шкуру. Я не мог понять, что заставляет их поступать так. Они просто делали это, и все. Но я понимал, что им мало будет убить нас, когда они нас догонят, что они намереваются сделать что-то более гнусное. Они хотят это сделать именно с ней. Я должен был вырваться из этого проклятого кошмара, так как я вдруг почувствовал, что есть еще одно отличие. Возможно, он не окончится с моим пробуждением. Я должен был проснуться, пока они нас не догнали. Иначе я никогда не смогу этого сделать.

Я еще сильнее сжал руку девочки. У нас ни за что не получится! Боже мой, мы бежим гораздо быстрее, чем мы теоретически можем, и, несмотря на это, у нас не получится! Все, что нам может удастся, это, оторвав наши ступни от твердых, неровных булыжников мостовой, спотыкаясь и получая удары и синяки, пробежать еще несколько шагов, прежде чем свора наших преследователей поймает нас, собьет с ног, побьет камнями, распнет, сожжет или сделает с нами что-то еще.

Но я не мог сдаваться. И не мог бросить ее. Даже если они догонят меня, пусть она убежит! Она должна выжить. Если она умрет — если она и в этот раз умрет, — произойдет что-то непоправимое. Мне хотелось сказать ей об этом, хотелось крикнуть, чтобы она не ждала меня, если я упаду или если они схватят меня, а чтобы обязательно спасла себя, так как она и является самой главной ценностью. Но я не мог. Мои легкие готовы были разорваться, дымный, сухой воздух жег глаза, нос, горло, я не мог издать ни одного звука. У меня ужасно болело все тело, эта боль мешала мне быстро бежать, но я игнорировал ее. Что-то твердое и холодное ударило мне в затылок, и я тут же почувствовал, как из затылка на шею течет теплая струйка крови, но это не заставило меня остановиться, а, наоборот, подстегнуло меня. То, что происходило со мной, не имело никакого значения. Мириам (почему именно Мириам?) должна была выжить. Я должен был разорвать этот дьявольский круг.

Мы добежали до перекрестка, от которого вправо и влево шел узкий переулок. Верхние этажи прилегающих зданий ярко пылали. Долю секунды я медлил, сомневаясь, в каком направлении нам бежать дальше. От огня не было никакого спасения. Волна огня распространилась на весь город и вернулась обратно, рыскала кругом как жадный, голодный хищный зверь, который никак не мог настичь свою жертву, но не собирался сдаваться.

Летучие мыши, сопровождавшие нас, немного залетели вперед, вдруг остановились прямо в небе, застыли, трепеща крыльями, как стая гигантских колибри (летучие мыши вообще-то так не делают, но это мало волновало зарвавшегося выскочку Карпентера, режиссера моего фильма-сна, который, развалясь на своем режиссерском стуле, нимало не беспокоился и о том факте, что он абсолютно перепутал исторические эпохи), затем вернулись обратно и, не обращая внимания на языки пламени, повернули налево в переулок. При этом как минимум полдюжины этих тварей погибло и упало на землю. И все-таки я доверился инстинкту этих зверушек. Кроме того, мне казалось, что мы сможем пробежать мимо здания за несколько мгновений до того, как начнут рушиться перекрытия и падать горящие балки. Если бы здание обрушилось вслед за нами, это могло бы задержать наших преследователей и даже прибить некоторых из этих негодяев.

Так и случилось. Только при этом на Мириам, которую я тянул за руку, обрушился пылающий клок соломы, он упал с крыши прямо между нами, как пылающая гильотина, которая нарушила связь между нами клинком из пламени и света, он коснулся ее щеки и опалил часть черных волос. Девочка вскрикнула, стала хлопать свободной рукой по своему лицу и волосам, попыталась вырвать свою левую руку и схватиться за поврежденное место, похлопать по нему или еще что-то, но я не дал ей этого сделать, потому что я снова схватил ее за руку и потащил дальше. У нас не было времени на жалость.

Позади нас послышались испуганные крики, так как пылающие кучи соломы и балки обрушились с крыши на группу наших преследователей. До нас донесся сильный сладковатый запах горелого мяса. Должно быть, обломки угодили в самую толпу и погубили полдюжины человек, а то и всю дюжину. Но это не помогло, так как оставшиеся, разозлившись еще больше, с новой решимостью бросились преследовать нас.

Банда преследователей догоняла нас. Все чаще в нас попадали камни и куски дерева, которыми они кидали в нас. Они снова нагоняли нас. Они бежали явно медленнее нас, но, тем не менее, они догоняли нас!

— Стой, негодяй! — раздался звонкий детский голос. Он был наполнен той абсолютной злобой и резкостью, которую могут чувствовать только дети. Боже мой, это дети, нас преследовали дети!

Считается, что правду говорят только дети и пьяные. Поэтому в это мгновение я почувствовал, что мы действительно попались в ловушку. Переулок, в который мы свернули, оказался вовсе не переулком, а тупиком. В самом его конце стояло угловатое здание, массивные деревянные ворота которого были заперты. В отличие от большинства домов средневекового города, крыша этого здания была крыта не соломой, а черепицей, а на фасаде здания, по крайней мере, с нашей стороны, не было видно ни одного окна, ни одной двери, вообще ничего.

Все кончено! Не надо мне было доверять инстинкту этих летучих мышей, ведь у меня не было крыльев!

Я все равно бежал вперед, решительно таща за собой девочку, которая уже почуяла безвыходность ситуации и замедлила свой бег. Мы все равно не сдадимся! Никогда! Мы будем бежать до последнего, так дешево мы не отдадим свои жизни!

Что-то просвистело мимо моей головы и исчезло в огненном дожде у стены, может быть, камень, или какой-то метательный снаряд, или горящая летучая мышь. С неба хлынул шквал огня, воздух был такой раскаленный и плотный, что каждый вдох давался с трудом. Мы словно вдыхали жидкий огонь.

— Стой, негодяй! Все-таки ты попался!

Я не поддался искушению оглянуться и потерять драгоценное время, но я знал, что они уже близко. Переулок был довольно коротким, и даже если бы он не кончался этими огромными воротами, которые выглядели настолько массивными, что могли бы выдержать обстрел из корабельных орудий, у нас не было шансов. Они догнали бы нас, прежде чем мы добрались бы до конца этого пылающего адского ущелья. Я должен проснуться, я должен прекратить этот кошмар любой ценой!

Вдруг сквозь действительность (действительность? — ха-ха) проскочил какой-то толчок, случилась крошечная остановка, словно дефект на пленке во время просмотра фильма, который даже не особенно заметен, а только слегка ощущается — и огонь и дым вдруг исчезли, а на их месте заклубились темные дождевые облака, они покрыли все небо над нами. Мы были уже не в Грайсфельдене, во всяком случае, не в средневековом пылающем Грайсфельдене, но все же нас окружали высокие стены из бутового камня и здания с черепичными крышами.

Через несколько мгновений я понял, насколько резко переменилась обстановка, оглядевшись, я, наконец, узнал новые декорации. Это монастырь! Мы находились в крепостном дворе, спустя пять столетий и во многих сотнях метров от пылающих декораций первого акта.

— Сдавайся же! Ты все усложняешь, негодяй!

В этом голосе слышалось так много злости и ненависти, что я остановился как вкопанный и стоял так несколько секунд, прежде чем собрался с силами, чтобы обернуться. Мы убежали из тех декораций, но актеры оказались прежними. Часть наших преследователей была с нами в моем новом кошмаре.

Их было немного, четверо, а может быть, пятеро или шестеро, и хотя странным образом никак не мог узнать их лица, я чувствовал ненависть, которая от них исходила, как прикосновение ледяной руки. Это были дети — маленькие, худые, шустрые — и тем не менее я знал, что мы против них беззащитны. Это как стадо хищных динозавров, которые охотятся на добычу и не остановятся даже перед тираннозавром. Ничего не изменилось.

Не говоря ни слова, я снова обернулся и кинулся бежать дальше. Переулок превратился в длинный внутренний двор бывшего интерната, и все-таки еще оставался единственный выход: ворота, которые находились на верху каменной лестницы. Они были заперты, как и те ворота в конце пылающего переулка.

Еще пятьдесят шагов. Сорок. Тридцать…

Я кинул последний затравленный взгляд через плечо. Рапторы приближались. Казалось, они и двигались совсем как стройные, ужасные рептилии. Я все еще не мог узнать их лица, но они приближались быстро, невероятно быстро. У нас нет шансов!

Двадцать пять. Двадцать. Пятнадцать…

Летучие мыши над нами снова остановились в небе, хлопая крыльями, они застыли на месте во второй раз. Вдруг они резко и под углом бросились как раз в сторону ворот. Еще один миг — и они должны были разбиться всмятку о ворота, глупые летучие лемминги, они вот-вот разобьются об отвесную стену из крепко сколоченных бревен.

Вместо этого ворота внезапно плавно открылись и их створки отъехали назад, пропуская стаю летучих мышей.

Я на мгновение остановился как вкопанный, наблюдая эту странную сцену с расширенными от изумления глазами и открытым ртом, но решил, что сейчас не время удивляться, я подумаю об этом позже (если будет у меня это «позже»). Я бросился вслед за летучими мышами внутрь здания, где нас не ждало ничего, кроме абсолютной черноты. Это не была темнота. А именно чернота. За воротами был не погруженный в темноту холл интерната, за ними просто ничего не было. Даже свет, который должен был падать внутрь через вход, обрывался в воротах, как будто это были ворота в совершенно другой мир, в котором просто не существовали свет и тьма, и я вдруг осознал, как ужасно я ошибся. Эти ворота были не спасением, а лишь началом самого ужасного. То, что ждало нас за воротами, было неизмеримо ужаснее всего того, от чего мы до сих пор убегали. Это не был путь наверх к свободе, это была ступень к новому уровню ада. Данте ошибался. За девятым кругом ада был еще один. А потом еще один. Теперь я не мог сделать и того малого, что раньше, чтобы ускользнуть от наших преследователей. Теперь я мог остановиться. Створки ворот продолжали открываться, они проглотили нас, чтобы уже за нашей спиной снова прийти в движение словно по мановению волшебника и закрыться.

Я остановился, задыхаясь, и обернулся. Темнота была плотная и абсолютная. Никогда ранее мне не приходилось видеть ничего подобного, но по какой-то причине я все еще мог видеть ворота, может быть, не видеть, а воспринимать их наличие каким-то другим, таинственным образом, что нельзя описать обычными людскими понятиями, так как для этого просто нет слов. Я видел их: таинственно колышущиеся контуры в призрачных красках, они находились там, где были ворота. Однако это были не ворота. Их там никогда не было.

Крылья летучей мыши. Створки ворот имели форму огромных крыльев летучей мыши.

Я почувствовал, что Мириам крепко впилась пальцами в мою руку, так что я ощутил боль. На глазах от боли выступили слезы. Я хотел вырваться, но не получилось. Я не мог пошевельнуться, ни один мускул меня не слушался. Я даже не мог посмотреть ей в лицо.

— Почему ты делаешь это? — жалобно застонала Мириам. — Почему ты делаешь это со мной?

Ворота дрогнули. За призрачными линиями что-то начало принимать образ… Я услышал, как ко мне приближаются невероятно громкие шаги. Белое привидение. Это не ангел…

Почему ты делаешь это со мной?!

Сильнейшим усилием воли я сбросил видение этой страшной погони и, задыхаясь от крика, открыл глаза.

Еще несколько мгновений я лежал, пытаясь ровнее и спокойнее дышать, и ждал, что мой пульс, который ощущался во всем теле, нормализуется. Это сон. Всего лишь сон, и ничего больше. Я знал об этом, когда спал, теперь я понимал это. Моей жизни ничего не угрожало, это был ночной кошмар, беспокойный, жестокий и пугающий, но все же это всего лишь игра какой-то химии в извилинах моего мозга, причудливо превратившаяся в путешествие в Иерусалим. Чего же еще я ждал после такого дня, как этот, и в такой местности, как эта, черт возьми?!

Это не сработало. Я пытался логически мыслить, но в данный момент логика в высшей степени не работала, и то, что я до сих пор воспринимал скорее как приятное — тот трюк, что ты знаешь, что ты всего лишь спишь, и поэтому переживаешь ночное видение как приключение, — вдруг превратилось в бумеранг. У меня не было ощущения, что я пробудился. Может быть, я открыл еще одни ворота и шагнул в них, оказавшись на новом уровне адской игры?

Да это просто безумие!

Хотя я точно знал, что мне, скорее всего, станет плохо, я все же поднялся одним рывком и принудил себя открыть глаза и быстро оглядеться по сторонам. У меня тут же закружилась голова, да так быстро и сильно, что я чуть не упал с края кровати. Комната была такая же убогая и удручающая, как и в моих воспоминаниях, но это все же была нормальная комната. Никаких дверей в виде крыльев летучей мыши, ведущих в безумие преисподней.

Я подождал, пока не рассеется темнота перед глазами, пройдет головокружение, что продолжалось довольно долго. Дольше, чем обычно. Я боялся, что из-за головокружения меня затошнит. Глубоко в горле я чувствовал очень слабый привкус приближающейся тошноты, сладкий запах гниения, но какой-то назойливый и непонятный, мне даже показалось, что в комнате пахнет чем-то острым, резким. Аммиак? Странно.

Через некоторое время я снова открыл глаза и тут же сглотнул чистую желчь, скопившуюся у меня в горле. Комната осталась прежней, а тошнота прошла, хотя и не полностью.

Только теперь до меня дошло, что я нахожусь в одиночестве. Мириам (я тут же мысленно поправился: Юдифь), ее больше не было в комнате. Как я ни напрягался, я не мог вспомнить, когда она встала и вышла, но это не могло быть давно. В комнате еще ощущался, хотя и слабо, ее аромат, а воспоминания о том, что было до того, как мы оба заснули, были еще живы, и думать об этом мне было очень приятно. Сказать, что мы пережили головокружительный секс, было бы преувеличением. Никто не мог бы в такой комнате, как эта, с тонкими, почти бумажными перегородками, за которыми, без сомнения, находились любопытные, прислуживающиеся к любым звукам соседи-родственнички, ожидать чего-то по-настоящему сенсационного, тем более после такого дня, как тот, который мы только что пережили. И, тем не менее, я был удивлен. Юдифь, несомненно, не относилась к моему типу женщин, и я мог бы ожидать после всего случившегося скорее чувства неловкости, нерешительности или нечистой совести. Но у меня, вопреки моим ожиданиям, было очень приятное чувство, странная смесь разочарования и смутного облегчения. Разочарования оттого, что, к моему совершенному удивлению, я хотел бы проснуться рядом с ней, и облегчения, что ее все же нет рядом и она не смотрит с озабоченно нахмуренным лбом, как я, в поту и с криком, а может быть, и лопоча имя Мириам, внезапно просыпаюсь от ночного кошмара.

Мириам…

Некоторое время я напряженно копался в своей памяти, но это ничего не дало. Даже если была какая-то причина, почему мне приснилось именно это имя, это было так глубоко в моей памяти, что я не мог до этого докопаться. А может быть, ничего и не было. И уж совершенно определенно то, что я сделал в это мгновение, было не особенно конструктивно. У меня был кошмар, совершенно неприятный кошмар, — но ничего более, и баста! Если я попытаюсь его анализировать, это вряд ли что-нибудь даст. В конце концов, я не психиатр. Позже, когда все будет позади и у меня на счету будут все эти миллионы, об этом позаботятся профессиональные психоаналитики, если это действительно будет необходимо, но в данный моменту меня были заботы и поважнее.

Например, пойти в соседнюю комнату и разбудить Юдифь, чтобы стрельнуть сигарету.

Словно в напоминание о том, как вредно курение, у меня неожиданно случился сильный приступ головной боли, не такой сильный, чтобы меня сразу же затошнило, но достаточно сильный, чтобы закружилась голова. Я быстро лег обратно на кровать, закрыл глаза и сжал ладонями виски, чтобы переждать, пока по ним перестанут стучать молоточки или, как минимум, боль ослабнет до приемлемого уровня. Так и случилось, но на это потребовалось немало времени. В конце концов, я почувствовал себя лучше, головная боль утихла, но она оставила неприятный привкус во рту и чувство легкой тошноты в желудке, как будто я только что очнулся от лихорадки.

Может быть, так и было. Утверждать, что я привык к этим проклятым головным болям, было бы неверно, есть вещи, к которым просто невозможно привыкнуть, и это в первую очередь относится к этим загадочным приступам мигрени, но они редко начинались так внезапно (и так часто), как сегодня, и вообще никогда не сопровождались ночными кошмарами. Может быть, я просто подхватил где-то мерзкий вирус: просквозило в дороге, в такси или в этой миротворческой экспедиции на оливковом джипе Карла. Да. Должно быть, это все и объясняет. Нельзя сказать, чтобы это объяснение что-то изменило к лучшему, но все-таки стало как-то спокойнее.

Однако ничего нельзя было поделать с двумя обстоятельствами: первое — что я прескверно себя чувствовал, и второе — что я имел твердое чувство, что так быстро я снова не засну. Я глянул на часы, но оказалось, что это была не самая лучшая идея. Как раз минуло одиннадцать — поздний вечер, если считать по моим обычным жизненным ритмам, а это означало, что должно пройти минимум еще семь или восемь бесконечных часов, прежде чем кончится ночь и мы все снова встретимся на кухне внизу. Вопрос на засыпку: как проводят восемь часов в замке с привидениями, в котором нет ни телевизора, ни радио, ни видео, ни DVD-плеера, а мини-бар состоит из одного пустого фанерного шкафчика, который лет уже как двадцать был не в лучшем состоянии. Ответ: смертельно скучают или ищут компанию. И самое главное: эта компания в данный момент обладала единственной пачкой сигарет в радиусе нескольких километров. Итак, я решил выйти из своей комнаты, больше похожей на гардеробную, и сделать вылазку в комнату Юдифи. Мысль о том, что я разбужу ее и, возможно, вызову этим ее гнев, меня не остановила. Я был совершенно уверен в том, что никто из нас в эту ночь не будет крепко спать, если вообще попытается уснуть. Думаю, только Далай-лама мог бы спокойно спать в такую ночь, как эта. Ни за что не уснешь, если на следующее утро все решится: либо ты станешь богатым человеком (я имею в виду действительно сказочно богатым), либо будешь испытывать полную фрустрацию, став банкротом, потерявшим надежду, и ни с чем отправишься восвояси. Короче, я подошел к двери, взялся за ручку и замешкался, так как внезапно заметил кое-что.

На шатком ночном столике, который с наклоном прислонялся к не менее шаткой постели, так, что нельзя было точно сказать, кто кого поддерживает и спасает от неминуемого падения, стояли красно-белые банки из-под кока-колы, которые вечером раздобыла для нас Юдифь. Вероятно, мы не всегда помним о том, что делаем, вот и я с удивлением обнаружил, что количество банок увеличилось. Сейчас их было три.

Ничего не понимая, я схватил третью банку и с удивлением отметил, что она не только еще не открыта, но и холодна как лед. На лакированной металлической поверхности выступили крошечные капельки воды, и я, недолго думая, прислонил банку к гудящей башке, чтобы прийти в себя. Я медленно прикладывал банку то ко лбу, то к обоим вискам. Это оказало на меня благотворное действие. Однако осталась загадка, отгадка которой не обязательно обещала быть приятной.

Три банки? Пока я наслаждался ощущением, которое испытывал, когда ледяной металл скользил по моей коже, я напряженно раздумывал, но так и не пришел к окончательному выводу, но я был почти уверен, что в тот раз она принесла только две банки. Я же помнил, хорошо помнил, что я еще тогда легкомысленно пообещал ей, что предприму вылазку в таинственную кухню этого замка Франкенштейна, чтобы принести добавку.

Это не могло означать ничего другого, кроме того, что здесь кто-то побывал. Юдифь?

Тем временем гораздо более обеспокоенный, чем я готов был признать, я опустил банку и осмотрел разобранную постель. С учетом того, чем мы тут занимались последний час, было маленьким чудом, что эта развалина просто не разрушилась. Созерцание кровати навело меня на мысль, не слишком приятную по сравнению с моими воспоминаниями о теплой кожи Юдифи под моими губами и о том, как ее волосы щекотали мой пупок. По меньшей мере, я уснул сразу, и я предполагал, что она тоже. Если бы кто-нибудь вошел и увидел нас в постели, спящих рука об руку…

Глупости! Эти все мои неожиданно приобретенные родственнички были мне безразличны, и тем более мне было безразлично, что они про меня могут сказать или подумать.

В задумчивости я поднял банку кока-колы, поднес к лицу и уставился на нее, как будто, внимательно посмотрев на нее, я получу все ответы на свои вопросы, которые мне так бы хотелось услышать. И действительно, на какое-то мгновение у меня перед глазами возникла картина, но она пропала слишком быстро, чтобы я мог ее внимательно рассмотреть. Все, что осталось, было нехорошее чувство, и, пожалуй, предчувствие воспоминания о чем-то большом, куполообразном, под чем я двигался, преследуемый странными тенями и бьющимися крыльями…

Конечно, это было воспоминание о сумасшедшем ночном кошмаре, который мне приснился. А что еще?

Я испытующе смотрел на банку с напитком в моей ладони.

— Скажи же мне, дорогуша, — тихо сказал я. — Кто же тебя принес сюда?

Но банка не отвечала, и поэтому я вдруг почувствовал себя еще более беспомощным и сумасшедшим, чем до этого. Вот я стою здесь посреди ночи, в кальсонах, майке и одном носке и беседую с банкой колы! И я еще раздумываю над тем, как бы кто-нибудь не вошел и не увидел нас с Юдифью, лежащих рядом в постели?

— Ну хорошо, — я многозначительно посмотрел на банку, нахмурив лоб, как школьный учитель, поставил ее рядом с ее пустыми сестрами на ночной столик и демонстративно скрестил руки на груди. — Если ты так туго соображаешь, то я вообще не буду тебя пить. Сама виновата. А потом выдохнешься!

С гордо поднятой головой я повернулся, нагнулся за моим вторым носком, и попытался, прыгая на одной ноге, надеть его. Это удалось менее чем за пять минут, и мне удалось даже не разбить носа. С джинсами и пуловером дело пошло быстрее, но по какой-то причине я никак не мог найти свои ботинки. Наконец я обнаружил их, встав на колени и нагнувшись, под кроватью. Как они туда попали? Для того чтобы их достать, мне пришлось бы растянуться на брюхе около постели и потом снова подняться… Я подумал, как бы не начался опять приступ головокружения. Нет, только не это! Так что я вышел из комнаты в носках. В конце концов, здесь всего пара шагов до комнаты Юдифи.

Снаружи было абсолютно темно. Где-то на другом конце коридора, примерно на расстоянии нескольких парсеков, горела какая-то пятиваттная электрическая лампочка, но ее грязно-желтый жалкий свет, казалось, только усиливает темноту вокруг. Я добыча, которая привлечет сюда целую армию голодных демонов-привидений. Мысль, конечно, сумасшедшая, но именно она ударила мне в голову, когда я вышел в коридор. И это еще не все. Что это за голоса? Почти неуловимый, призрачный шепот, на грани слышимости, но все-таки слышный, и шаркающие шаги, как будто что-то входит, что-то большое, ленивое, и оно медленно и неуклонно приближается.

Безумие. Вообще-то я не склонен к таким нездоровым мыслям, но именно сейчас это было именно то, что пришло в голову. Этот зловещий ночной кошмар посеял какие-то семена ужаса в мое подсознание, которые теперь проросли и охватывали меня своими ужасными лианами. Когда же придет время, когда я, наконец, вырвусь из этого замка с привидениями?

Или хотя бы из этого коридора. Мне нужна была сигарета, а может быть, мы с Юдифью продолжим то, что делали до этого? Это, скорее всего, лучшее, что можно придумать, чтобы провести ночь в этих проклятых руинах.

Я прошел чуть-чуть вперед, ощупывая руками ближайшую дверь, пытаясь ее разглядеть, немного помедлил, прежде чем взялся за ручку двери. У меня в голове было полно сумасшедших мыслей, к тому же я вдруг почувствовал, что мне трудно припомнить самые банальные детали — говорила ли Юдифь, что она расположилась в соседней комнате? Вероятно. И даже довольно точно. Но довольно точно — это не значит точно, и как только я представил себе, что, возможно, попаду в другую комнату (а может быть, еще и в неподходящий момент — кто мне скажет, что Юдифь и я были единственные, кого посетила идея провести время вместе?), мне стало так нехорошо, что я приложил ухо к двери, чтобы некоторое время прислушаться. Что бы случилось, интересно, если бы в этот момент кто-нибудь вышел в коридор и увидел бы меня…

Снова у меня возникло это жуткое чувство, что за мной кто-то наблюдает, и в этот раз оно было таким сильным, что я испуганно обернулся и инстинктивно поднял руку, чтобы в случае чего защититься. Но конечно же в коридоре не было ничего, от чего я мог бы защищаться. Я был один, а вместе со мной была одна только темнота. Не было ничего, что бы подкрадывалось ко мне или готовилось к прыжку. Те монстры, которые, казалось, населяли это здание, находились в моем подсознании. Привет из сумеречной зоны, а вот и еще одна замечательная старая знакомая: моя мигрень. Она вернулась, не такая сильная, как в комнате, однако достаточно сильная, чтобы не оставлять никакого сомнения, что так просто она не пройдет. Со стоном я схватился большим и указательным пальцами правой руки за глаза — нельзя сказать, что это помогло, разве только я стал еще хуже видеть, — нажал на дверную ручку и вошел, не постучав. Уж если я попал в плохую ситуацию, не стоило отступать.

Дверь открылась далеко не бесшумно, она заскрежетала, как специально подобранный реквизит из старых фильмов ужасов, и хотя в коридоре было почти темно, внутрь комнаты все же проникло достаточно мрачного света, чтобы бросить мою собственную тень с нелепо искривленной рукой на кровать. Фильм ужасов, вторая серия. Похоже, этот проклятый кошмар оставил после себя неприятный подарочек, словно целая гроздь паучьих яиц, которые теперь вскрывались в моей голове и из них снова и снова выползали сотни крохотных, жутких монстров, которые радостно проникали в мои мысли.

Комната была совершенно пустой. Обстановка в ней была приблизительно такой же «роскошной», как и в моих апартаментах по соседству, только постель была нетронутой, простыни и покрывало были застелены так ровно, как их оставил последний жилец этой комнаты двадцать или двадцать пять лет назад. В этом чулане был затхлый воздух и стоял тот же застарелый запах, что и в моей комнате, а за узким окном под самым потолком зияла та же самая ватная темнота. В какое-то мгновение мне показалось, что я что-то вижу там, какое-то легкое движение, которому не могло быть никакого объяснения, но ощущение мгновенно исчезло, так что я так и не смог понять, то ли оно было, то ли мне просто показалось. Может быть, это одна из летучих мышей, которых так боялась Юдифь, а может быть, тень, которую отбрасывали пауки в моих собственных мыслях. Больше я туда не смотрел. Юдифи здесь нет и, по всей видимости, не было. Это было странно, потому что я был на сто процентов уверен, что она недавно говорила, что заняла именно соседнюю комнату. Может быть, я просто пошел не в ту сторону?

Я снова вышел в коридор, закрыл за собой дверь, изо всех сил стараясь не греметь, не знаю, по какой причине, но мне это показалось важным, как будто какая-то часть меня боялась потревожить кого-то, кто притаился за моей спиной в темноте и наблюдал за мной. Это что-то было чем-то чуждым, но чем именно — я не мог сказать.

Что это, свет электрической лампочки? Где-то в этих развалинах должен быть генератор, который поставляет ток, однако, если учесть, как Карл обслуживает это здание, я не удивлюсь, если этот запасной агрегат вот-вот окончательно выйдет из строя. Некоторое время я внимательно всматривался в соответствующем направлении, однако вскоре пришел к отрицательному ответу. Сюда проникало слишком мало электрического света. Еще чуть-чуть, и можно было назвать это полной темнотой.

Я почувствовал, как на моей шее встали дыбом волоски. Одна лишь мысль, что в полной темноте я должен петлять в этих старых развалинах, была ужасной. Нельзя сказать, что я боялся летучих мышей, темноты или даже привидений или был подвержен какому-то другому безумию. В конце концов, я цивилизованный европеец с хорошим образованием, который к тому же вырос в США и видел достаточно научно-популярных фильмов и читал соответствующие книжки, чтобы иметь основание считать эти страхи иррациональными. И я был слишком разумным, чтобы поддаваться им. Слишком разумным. Очень разумным это определенно.

Если я чего-то и боялся, так это упасть с лестницы в темноте и сломать себе шею. Все остальное — это абсолютно иррациональные страхи, примитивные дикие страхи, страхи дикарей, которые любое движение могут принять за что угодно, и не знают, то ли это их собственная тень, то ли какое-то большое, ужасное чудовище с горящими глазами и огромными острыми зубами. Это не мои страхи. В конце концов, я знаю, кто я!

Упражнение помогло, да настолько, что я чуть не начал легкомысленно насвистывать, когда пошел дальше по коридору.

Я ошибся. Свет шел не из-под одной из дверей, источник света был на лестнице. Где-то внизу горел свет, а когда я на мгновение остановился и прислушался, мне показалось, что я даже слышу голоса, по крайней мере, какое-то тихое бормотание, которое могло быть голосами нескольких людей. Со смесью смущения и беспочвенного, но становящегося сильнее с каждым шагом нехорошего предчувствия я шел все дальше, спустился по лестнице и начал пересекать широкий холл, через который меня вел падающий из кухни широкий луч света. Бормотание превратилось в отчетливо слышные голоса, которые можно было легко различить. А чего я еще мог ожидать?

Каменные плитки, которыми был выложен пол холла, были ледяными, я ощущал это своими необутыми ногами. Я проклинал себя за то, что в своей комнате не потратил несколько секунд и не достал из-под кровати ботинки, но было уже глупо возвращаться.

Бормотание на кухне вдруг было прервано громким взрывом смеха. Эд — это уж точно. Боковым зрением я увидел дверь во внутренний двор. Что-то изменилось, не настолько, чтобы я остановился, но я несколько замедлил свой шаг и повернул голову. Дверь была открыта настежь. Странно — я совершенно точно помнил, что мы ее закрыли и заперли. Может быть, Карл еще раз приходил, чтобы принести что-нибудь или сделать. А может быть, кто-то из них просто открыл ее, чтобы подышать свежим воздухом, да забыл закрыть за собой.

Стоило мне войти, как беседа за столом прервалась так же резко, как только что раздавшийся смех Эда, и все присутствующие — а здесь были абсолютно все — повернули головы или повернулись на стульях, чтобы уставиться на меня. И с таким выражением лиц, что мне это абсолютно не понравилось.

— Хэлло! — сказал я — не самое интеллигентное приветствие, если подумать, однако единственное, что мне пришло в голову в этот момент. — А что, есть… какая-то причина для этого полуночного собрания?

— Конечно, — осклабился Эд. — Мы ждали тебя. Я уж потерял надежду, что ты придешь. Но теперь мы все снова в сборе, все члены нашей новой дружной семьи.

Его ухмылка стала еще шире.

— Добро пожаловать в Клуб любителей сновидений.

Я бросил на него косой взгляд и, решив быть благоразумней и игнорировать его слова, направился к свободному месту рядом с Юдифью. Удивительным образом она избегала моего взгляда, что не меняло того факта, что выглядела она совершенно потрясающе. Хотя Элен, по всей видимости, совершенно не случайно стояла за своим стулом и явно демонстрировала, как фантастически она выглядит, причем любой бы заметил, что она это сознает. На ней была надета облегающая, темно-красная узорчатая пижама, закрывающая все тело и вместе с тем предоставляющая фантазии наблюдателя довольно пищи, и что-то такое она сделала со своими волосами: они напоминали непогасшее ярко-красное пламя, льющееся ей на плечи. Рыжеволосая колдунья, она была просто обворожительная женщина, а я все-таки всего лишь мужчина.

И, тем не менее, этот раунд однозначно завершился победой Юдифи, Это была нечестная борьба. Рядом с Элен любая другая женщина выглядела бы как Золушка, или, если выражаться в терминологии самой Элен, неплохо было бы посоветовать Мисс Суперженщине повнимательнее изучить предпочтения мужчин. Недостойно побеждать беззащитного противника, а сострадание и симпатия зрителя скорее достаются проигравшему.

На Юдифи теперь была надета длинная шелковая ночная сорочка, которая открывала тела не больше, чем пижама Элен, и, тем не менее, производила впечатление, будто она прозрачная, а волосы она как-то взъерошила, что, вероятно, казалось ей просто практичным, однако выглядело невероятно привлекательно. И, несмотря на все это, пышечка (я уже намеревался даже в мыслях не употреблять это слово, потому что, во-первых, это невежливо, а во-вторых, существовала опасность, что когда-нибудь я могу проговориться), то есть Юдифь, не была бы Юдифью, если бы она не допустила оплошность в стиле. Сверху на эту изысканную и тщательно подобранную ночную рубашку она накинула расстегнутую мужскую рубашку. Мою рубашку.

Кроме того, в этом одеянии она не выделялась. Я тоже был одет не ахти, а Эд был в боксерских шортах, спортивной майке, примерно на два размера большей, чем надо, а ля Брюс Уиллис, и в белых носках почти до колен, разумеется без своих смешных ковбойских сапог, а чтобы полностью довершить впечатление, на шее он носил цепочку, на которой висели два металлических жетона, вроде тех, что носят солдаты. Стефан был одет примерно так же небрежно — бермуды, майка и спортивные туфли, с той только разницей, что этот прикид ему вполне подходил, а Мария… Мария была в своем репертуаре. На ней была надета невзрачная пижама в цветочек, а сверху обтрепанный старый халат, который мог бы в принципе сойти за дорогую вещь, сохраненную как память о давно прошедших отношениях, если бы вообще она способна была хоть на какой-то вид отношений… Ее волосы были в беспорядке, выглядела она такой усталой, что казалось, она относится к той добропорядочной части населения, которая постоянно ложится в постель до полуночи, чтобы назавтра встать с петухами. Или до петухов, чтобы их разбудить.

— Что, тебе тоже не спится? — спросил Эд, который, наконец, сообразил, что я не доставлю ему удовольствия, отвечая на его глупое замечание.

— У меня голова разболелась, — ответил я.

— Ну да, и ты сюда спустился, потому что здесь как раз сто пудов есть отличный шкафчик с медикаментами, понимаю, — ехидно заметил Эд.

Против своей воли я уже приготовился к резкому ответу, но Элен опередила меня.

— Я могу дать тебе таблетку аспирина, — сказала она.

— Спасибо.

Аспирин. Отличная идея. Последние несколько минута практически позабыл про мою головную боль, но это не означало, что она прошла. Я заметил, как Эд поглядывает то на меня, то на Юдифь двусмысленными взглядами, злобно глянул на него, демонстративно повернулся и взял Юдифь за руку.

Ее реакция потрясла меня. Она взглянула на меня так, как будто ей это было неприятно. Я что, что-то неправильно понял?

Прежде чем я смог спросить ее об этом и, возможно, окончательно выставить себя дураком, между мной и Юдифь нагнулась над столом Элен, чтобы поставить на стол стакан воды, она загородила от меня Юдифь, и очень может быть, сделала это намеренно.

— Я что-то пропустил? — спросил я.

— Мария думает, что она что-то слышала, — сказал Стефан.

Несколько мгновений я собирался с мыслями. Если я не ошибаюсь, у Марии была комната рядом с Юдифью. Я могу себе приблизительно представить, что она слышала, и я внутренне подготовился к одной из глупых сентенций Эда. Но, к моему удивлению, он молчал, только его ухмылка стала шире. Если мне суждено победить в этих гонках и выйти победителем из этой абсурдной истории, я начищу этому выродку пятак, как только все выяснится.

Ну а если нет, то все равно начищу.

— Ну и? — я обернулся, чтобы взглянуть на Марию. Она сидела с ногами на стуле, подтянув их к себе и крепко обнимая обеими руками свои коленки. Дело еще не дошло до того, чтобы она туда-сюда раскачивалась на стуле, но выглядела она очень испуганной, а в ее взгляде была такая пустота, что у меня на спине выступил холодный пот.

Элен достала большую круглую таблетку, кинула ее в стакан с водой, который она поставила передо мной, и наблюдала, как она медленно рассасывается, образуя миллионы пузырьков газа.

— Ты хорошо поспал?

Юдифь заговорщически улыбнулась. Она знала, при каких обстоятельствах я уснул, и у меня было явное чувство, что не только она… Я почувствовал, что мне бросилась кровь в лицо. Не хватало мне еще покраснеть как подростку. Внутренне сжавшись, я ждал, что это как-то прокомментирует Эд, но он странным образом пропустил эту возможность.

Я глотнул из стакана, прежде чем ответить Юдифи. Я сразу почувствовал, что это не аспирин, еще в то же самое мгновение, как жидкость очутилась в меня в горле. Но что бы это ни было, оно подействовало. Лекарство еще не достигло моего желудка, а я уже почувствовал, что тупое давление в моей голове прекратилось. Я сделал еще глоток, больше первого, демонстративно скорчил гримасу и одним махом опустошил стакан. В глазах Элен вспыхнули веселые искорки, однако, к моему облегчению, она воздержалась от комментария, только взяла стакан из моей руки и молча поставила его обратно на стол. Хороший мальчик.

— Хорошо поспал? — я осторожно покачал головой. — Не особенно, если честно.

— Это меня не удивляет, — сказал Эд.

— Как и все мы, — чуть ли не с излишней поспешностью добавила Элен. Я не видел ее в этот момент, но могу поручиться, что она бросила на Эда прямо-таки сердитый взгляд. — Мария первая проснулась.

— Проснулась от чего?

— От кошмара, — ответил Эд. — Она первая пробудилась от нашего общего кошмара, если уж быть совсем точным, хитрец.

— Эд, ну пожалуйста! — вздохнула Элен. Она сердито посмотрела на него и снова наклонилась над столом между мной и Юдифью, как и в прошлый раз, но на сей раз затем, чтобы взять пачку «West», которая лежала на столе, и закурить сигарету. — Ведь ты видел кошмар, не так ли?

Прежде чем ответить, я тоже достал сигарету и прикурил от сигареты Элен.

— Ну и?

Элен слащаво улыбнулась.

— Бьюсь об заклад, тебе снилась эта крепость, и ты убегал от каких-то преследователей.

Все остальные прямо сверлили меня своими голубыми глазами. Только теперь мне пришло в голову, что у них у всех голубые глаза. Ясные, небесно-голубые глаза… как и у меня. Но, в конце концов, все мы дальние родственники, пыталась меня успокоить рациональная часть моей личности. Кроме того, в данный момент это не играло никакой роли.

Элен выпустила в мою сторону клуб дыма.

— Тебя безжалостно травили. И там был огонь… Ты побежал к крепости… Преследуемый этим кровожадным сбродом… И тут эта дверь…

— Откуда ты знаешь? — растерянно спросил я. Я автоматически взглянул на Юдифь, но она в ответ лишь многозначительно пожала плечами, а Эд сказал с ухмылкой:

— Не беспокойся, ты не разговаривал во сне. А если и разговаривал, она нам ничего не рассказывала.

Я был так смущен, что даже не нашелся, что на это ответить, только снова обратился к Элен:

— Что… что все это значит?

— Ну, — спросила она, — я права?

— Откуда ты знаешь? — еще раз спросил я.

— Она знает это, — кивнула Мария в сторону Элен, — потому что все мы видели один и тот же сон. Абсолютно одинаковый.

— Это какая-то шутка, — сказал я. Я попытался улыбнуться, но это прозвучало скорее жалобно. В поисках поддержки я обернулся к Юдифи, но она только безмолвно кивнула мне в ответ.

— Никому из нас в данный момент не до шуток, малыш, — сказал Стефан.

— Но это совершенно невозможно, — возразил я. Еще десять секунд назад я бы душу продал за одну затяжку, а теперь я забыл, что у меня в зубах торчит зажженная сигарета, внезапно задохнулся дымом и сильно закашлялся. Элен презрительно сдвинула брови, и я практически услышал злорадную усмешку Эда. Юдифь два или три раза стукнула мне ладонью между лопаток, нельзя сказать, чтобы это помогло, но после последнего удара она не убрала руку, а оставила ее на загривке, что вызвало чрезвычайно приятное, но в данный момент абсолютно нежелательное ощущение легкой чесотки. Мне стоило некоторого труда не скинуть инстинктивно ее руку, тем более что в глазах Элен появилось новое, совершенно недвусмысленный, насмешливый блеск. А, с другой стороны, почему бы и нет? Вероятно, я и так единственный в этом помещении, кто всерьез воображает, что мало кто знает, в каких обстоятельствах я уснул.

— Давайте-ка помедленнее, — сказал я после того, как мне удалось наполовину восстановить свое дыхание и я смог еще раз затянуться, что чуть не вызвало еще один более сильный приступ кашля. — Итак, у всех у нас был ночной кошмар. Это, конечно, необычно, но, с другой стороны… — я озирался в поисках поддержки. — У нас у всех был стресс. К тому же этот замок с привидениями…

— Так ты думаешь, что у нас был одинаковый кошмар потому, что все мы получили одинаковый стресс в течение предыдущего дня и получили одинаковый травматический опыт. — Мария выглядывала из-за края большой чайной чашки, которую она держала возле своего лица как какой-то щит. Она задала вопрос в таком тоне, что нельзя было не заметить, что она с большим сомнением ожидает утвердительного ответа, как, впрочем, и все остальные.

— Ну, приблизительно, — согласился я.

— Ты, вероятно, не расслышал, дорогой, — сказала Элен. Юдифь бросила на нее сердитый взгляд, который Элен, конечно же проигнорировала. — Мы не просто все видели кошмар. Нам снилось одно и то же. Совершенно одно и то же.

— Это абсолютно невозможно, — горячо ответил я. И кроме того, так оно и было. Ведь Элен ничего не говорила о Мириам. Почему ты делаешь это со мной?

Элен демонстративно закатила глаза. Она отступила на один шаг назад, нахмурила лоб и внимательно посмотрела на сигарету, которую держала между пальцами, затем воспользовалась случаем и еще раз нагнулась над столом между мной и Юдифью, чтобы стряхнуть с сигареты пепел в пепельницу, да так энергично, что вокруг полетели искры.

— Давайте подойдем к этому строго аналитически, — сказала она. — Давайте воздержимся от дикой фантазии и просто разберем все факты, — она медленно обводила взглядом всю нашу компанию. — Якобы все мы между собой родственники, однако до этого момента ни разу не видели друг друга и даже ничего друг о друге не слышали.

— А что насчет нашего общего сна? — спросила Мария.

— А ничего, дорогуша, — с улыбкой парировала Элен. — Или наоборот все. Я просто пытаюсь перечислить все известные нам факты. Возможно, так найдется какой-то общий знаменатель.

— Психология для начинающих, — прошептала Юдифь. — Первая глава, первый абзац.

Она сказала это очень тихо, но, тем не менее, Элен услышала ее слова. На какую-то долю секунды в ее глазах блеснуло нечто, что я мог бы только назвать чистой ненавистью, но Элен в мгновение ока овладела собой.

— Чтобы выяснить все раз и навсегда, — сказала она сдержанно и с улыбкой, однако чуть-чуть холоднее, чем минуту назад, — я хирург, а не психолог. Я такого же мнения об этих инженерах человеческого мозга, как и вы. Меня интересуют факты и только факты.

— Хирург? — Мария выглядела удивленной.

— Совершенно верно, — осклабившись, ответила Элен. — Знаешь, дорогуша, я очень люблю резать!

И, вероятно, для этого ей даже не нужен скальпель, подумал я. Довольно было ее острого языка. Я предусмотрительно не стал высказывать эту мысль. Да это и не было нужно.

— Итак, еще раз с самого начала, — продолжала Элен. Ее взгляд неприятно долго и пристально остановился на мне. — Еще несколько часов назад никто из нас не был знаком друг с другом, хотя мы, как выяснилось, родственники между собой. С другой стороны, если посмотреть на нас, можно заметить известное сходство в нашем фенотипе.

— Фенотипе, — эхом отозвался Эд.

— Это родство, — объяснила Элен. При этом она закатила глаза еще больше. — Фамильное сходство, если тебе это слово больше нравится, Эдуард.

Эд ухмыльнулся еще шире, глянул на Элен, потом на Юдифь, затем снова на Элен.

— Ну я бы не сказал, что вы, то есть мы, так уж похожи.

— Ну и слава богу! — пробормотала Юдифь.

Элен со вздохом покачала головой.

— Я это уже заметила, — сказала она. — Однако для научного наблюдения имеют значение несколько другие вещи, чем первое внешнее сходство, это вам понятно? Например, у всех у нас голубые глаза, — она взглянула на Юдифь. — И почти все светловолосые.

— Ну если этого достаточно, то в этой стране у меня есть еще около пяти миллионов родственников, — заносчиво ответила Юдифь. — Мне казалось, мы должны оставить уровень дикой фантазии и заняться сухими фактами.

— А как же все-таки быть с нашим общим кошмаром? — спросила Мария. Она резко повернула голову. — То, что шесть людей видели практически идентичный сон… Я, конечно, не ученый, но я понимаю, что здесь явно что-то не так.

— Вероятно, это замок с привидениями, — Эд явно не упускал возможности попаясничать. Но никто не реагировал.

— И потом еще эти головные боли, — продолжала Мария. Головные боли? Я инстинктивно отстранился от Юдифи, и обернувшись всем корпусом к Марии, вопросительно посмотрел на нее.

— С тех пор, как мы попали в эти забытые Богом руины, у меня то и дело приступы мигрени, — заявила она. Мне показалось, что она правильно поняла мой взгляд. — Ведь у тебя тоже?

Я кивнул.

— Да, но это ни о чем не говорит. У меня всегда были приступы мигрени, с самого детства. Пожалуй, они стали сильнее с тех пор, как мы здесь.

Да, сильнее и чаще.

— Это стресс, — констатировала Элен. — В этом нет ничего экстраординарного. Стресс часто является причиной мигрени.

— Возможно, — сказал Стефан. — Но есть еще кое-что, — на несколько мгновений он замолчал. Казалось, он подыскивает нужные слова. Когда он снова заговорил, это звучало жутковато. Казалось, ему самому неприятно то, что он говорил. — Чувство, что то, что происходит, кажется хорошо знакомым. Я понимаю, это звучит как безумие, но с тех пор, как я сюда приехал, у меня не проходит чувство, будто все, что здесь происходит, я уже когда-то переживал.

— Поверь мне, крепыш — я бы знал, если бы мы уже когда-то виделись, — ехидно заметил Эд.

Но Стефан не обратил на это внимания.

— У меня такое чувство, что я уже был тут когда-то, — настаивал он. — Я имею в виду вот что: я знаю, что я не был ни в этом городе, ни в этом здании. И в то же время…

Он прервал свою речь и растерянно пожал плечами.

— Дежавю, — веско объявила Элен. — Нечто подобное часто происходит. Для этого есть даже научное объяснение.

— Да неужели? — иронично спросила Юдифь.

— Вам это интересно? — Мисс Всезнайка конечно же не ожидала никакого ответа, она скрестила руки на груди и продолжила противным менторским тоном: — Причина этого очень простая. Человеческий мозг состоит из двух полушарий, которые в совокупности образуют единство, при этом, однако, работают абсолютно независимо друг от друга. И иногда происходит такое, что одна половина воспринимает только что пережитый опыт и тут же перерабатывает его в воспоминание, в то время как вторая половина только начинает этот опыт воспринимать. И в это время человек испытывает чувство, что он уже переживал это раньше. Так что по сути дела это совсем просто.

— Мне кажется, это просто безумие, — проворчал Эд.

— Да, я тоже думала об этом, — ответила Элен. — Я не утверждаю, что именно так и было. Просто есть такая возможность. Но есть и другая…

— Какая возможность? — голос фон Туна не только прервал нашу высоконаучную дискуссию, он так неприятно врезался в мои мысли, что я испуганно всплеснул руками, уставился на вошедшего старика и стоял так битых десять секунд, словно в комнату вошло привидение замка, о котором мы только что говорили.

Однако в нем было еще меньше пугающего, чем накануне. Как раз наоборот. Старик производил впечатление карикатуры на благородное ничтожество из фильмов пятидесятых годов. На нем был надет поношенный красный халате вышитым гербом на нагрудном кармане, под ним — полосатая пижама, которая наверняка могла бы произвести впечатление шикарной в пятидесятых годах прошлого столетия. Впечатление довершали разношенные: войлочные туфли, из которых трогательно выглядывали хрупкие лодыжки.

— Могу я узнать, что означает это столпотворение? — в голосе фон Туна послышалось эхо его прежнего могущества. Мне показалось, что это нечто большее, чем голос учителя, который привык, чтобы его слушались. Возможно, этот чудной старый хрыч в действительности был не так прост, как старался показать. Он как минимум представляет из себя нечто большее. Это не было поведение наивного старомодного поверенного, уж как пить дать.

— А ты как думаешь, старичок? — спросил Эд с ухмылкой. Он обвел всех присутствующих повелительным жестом, призывая всех помалкивать. — Мы никак не можем решить, как разбиться на пары, чтобы выполнить условие этого дурацкого завещания.

— Что? — непонимающе захлопал глазами фон Тун.

— Ну это же ясно, — язвительно сказал Эд. — Каждый из нас хотел бы завалиться в койку с такой классной Элен. Вот мы и должны между нами, мальчиками, решить, бросить жребий при помощи бутылочки, или по-старомодному, решить спор при помощи дуэли на внутреннем дворе.

— Это вовсе не соответствует действительности, но что-то в этом есть, — спокойно сказал Стефан. Прежде чем Эд продолжил говорить свои непристойности, Стефан встал, сделал шаг в сторону, чтобы отставить от стола один из дешевых пластиковых стульев. — Садитесь. Может быть, кофе?

— Кофе? — фон Тун растерянно заморгал, он показался мне в этот момент еще более смущенным и беспомощным, чем вечером, и достал из кармана своего халата старомодные часы на цепочке. Когда он открыл крышку этого антикварного шедевра, раздался сухой щелчок. — Это в такое-то время?! Господи боже мой, почти полночь, вы знаете вообще об этом?

— Надеюсь, мы вас не разбудили, — быстро проговорила Юдифь. — Мы же не слишком шумели?

— Я и без того не мог уснуть, — ответил фон Тун. — Вы знаете, в моем возрасте потребность во сне значительно снижается. И все же я попросил бы вас всех вернуться в свои комнаты. Завтра нам предстоит очень напряженный день.

Он обвел нас всех по очереди взглядом, будто бы ожидал, что мы все вскочим со своих мест и поспешно разбежимся по комнатам. Но так как этого не произошло, он выглядел разочарованным и даже слегка рассерженным.

— Возможно, это и является причиной того, почему мы не можем уснуть, — ответила Юдифь. — Мы, видите ли, все взволнованы, надеюсь, понятно, почему?

— Конечно, разумеется, — ответил фон Тун таким тоном, который явно показывал, что он вовсе не понимал и не собирался понимать. — И, тем не менее, я настаиваю, чтобы вы прекратили эту полуночную беседу и вернулись в комнаты.

Он оторвал свой взгляд от Юдифи и внимательно осмотрел всю комнату таким взглядом, будто бы он искал нечто определенное. Нет, это неточно. Скорее, он осматривал комнату, боясь наткнуться на нечто определенное, чего, однако, не случилось.

«А почему, собственно? — словно говорил взгляд Элен. — Ты что, не хочешь, чтобы мы додумались до чего-то определенного?» Она не произнесла этих слое, но по реакции окружающих я видел, что я был не единственным, кто услышал их. Должно быть, наши мысли работали в одном направлении.

Но вот что странно: не только Мария, а через несколько мгновений Юдифь и даже Эд послушно поднялись со своих мест, и я, наконец, обескураженно отметил, что и я сам встал, правда, последним, вынул сигарету изо рта, раздавил ее в пепельнице, вышел из-за стула и аккуратно задвинул его на место. Фон Тун мог выглядеть как комический персонаж, — возможно, он даже нарочно своим поведением усиливал это впечатление, — и при этом он излучал такой авторитет, которому даже Элен ничего не могла противопоставить. Но, может быть, она этого даже и не хотела.

— Прошу вас, не поймите меня неправильно, — сказал фон Тун. — Мне, разумеется, вовсе не хочется давать вам какие-то указания, но всем вам завтра понадобится свежая голова. — Он замолчал, подыскивая нужные слова, и продолжил с намекающей и совсем не уверенной улыбкой: — Кроме того, в этом здании вовсе не безопасно передвигаться в темноте.

— Потому что нас сзади может схватить привидение? — спросил Эд.

— Здание находится в не слишком хорошем состоянии, — ответил фон Тун совершенно серьезно. — Я бы не рекомендовал вам самовольно разведывать здешнюю обстановку. Не то чтобы это было действительно опасно, но не следует подвергать себя излишнему риску, не так ли?

— Например, риску собираться без присмотра в одной комнате? — прошептала Юдифь. — Он что, боится, что мы до чего-то докопаемся?

— Нет, барышня, я не это имел в виду, — недовольно ответил фон Тун. — Я бы очень не хотел, чтобы с вами что-нибудь случилось. Мне кажется, вам не хотелось бы провести, быть может, самый главный день в вашей жизни в больнице со сломанной ногой, или я не прав?

Юдифь явно вздрогнула, а я посмотрел с замиранием сердца на фон Туна, разинув рот. Ведь Юдифь сказала это тихим шепотом. Она стояла ко мне так близко, что я чувствовал аромат ее духов, и тем не менее он как-то разгадал ее слова. Или у него были уши как локаторы.

— Я ничего такого не думала, — пробормотала Юдифь, запинаясь. — Я просто хотела сказать, что…

— Я думаю, мы должны последовать совету господина фон Туна и пойти спать, — прервала ее Элен. — Мы все очень устали и, естественно, раздражены. Нам не помешает пару часов поспать. Утро вечера мудренее.

Она улыбнулась своей фирменной невозмутимой улыбкой, но взгляд, которым она сверлила Юдифь, был едва ли не умоляющим. Возможно, Элен думала то же самое, что высказала Юдифь, но на этот раз я был на стороне Элен: что-то в этом поверенном было не так, но мы не должны себя выдавать, пока он здесь. Вероятно, лучшее, что мы могли сделать, это повести себя как послушные дети и пойти спать, чтобы затем позже снова собраться, если будет нужно.

— Поверьте, я не хотел… — начал было фон Тун, но, заметив, что дальнейшие объяснения могут только ухудшить ситуацию, запнулся, недоговорив фразы. Эд уже приготовился к тому, чтобы сделать одно из своих никому не нужных замечаний, но в последний момент поймал предостерегающий взгляд Элен и ограничился пожиманием плеч и кривой ухмылкой. Вместо того чтобы выглядеть еще большим дураком (если это вообще было возможно), он вернулся к столу, взял громоздкий фонарь, который лежал на нем, и включил его. Пока фонарь поворачивался в руке Эда и шарил по комнате, его свет показался мне очень бледным и слабым, однако когда он направил его луч на открытую дверь за спиной фон Туна, он превратился в сверкающий меч, рассекающий темноту в холле. Зрелище было скорее тревожное. Как это уже случалось здесь со мной, этот свет производил обратное действие, вместо того чтобы разгонять черноту, наполнявшую вестибюль, он делал ее еще ужаснее. Он превращал ее в какую-то новую субстанцию, в которой, казалось, что-то шевелится…

Я пытался внутренне посмеяться над этой мыслью, которая, в сущности, и была смешной, однако это мне почему-то не удавалось, к тому же мне показалось, что я не единственный, кто испытывает такие ощущения. Мария еще больше приподняла свои и без того напряженные плечи и несмелыми шажками направилась к двери вслед за Эдом и Стефаном. Юдифь еще плотнее прижалась ко мне и инстинктивно схватила меня за руку. Я отстранился от нее не потому, что ее прикосновение было мне неприятно, просто мне не хотелось выглядеть комично, возвращаясь рука об руку с Юдифью в ее комнату, особенно под взглядом фон Туна. Юдифь нахмурила лоб и выглядела слегка смущенной, но ничего не сказала и отодвинулась от меня подальше. Ничего, позже, когда мы окажемся в комнате, я объясню ей свое поведение.

Шаркающими шагами фон Тун первым покинул кухню и как только оказался в вестибюле, сделал шаг в сторону, без всякого сомнения, лишь затем, чтобы пропустить вперед Эда и всех остальных, которые передвигались гораздо быстрее. И, тем не менее, у меня было жуткое чувство, будто он нарочно вышел из освещенного коридора, как горбатый, злой, старый гном из другого измерения, который мог находиться лишь в кромешной темноте. Я отогнал эту мысль и пошел быстрее, и мы с Юдифью почти вплотную друг за другом вышли из кухни последними.

Внезапно что-то зашуршало, Эд испуганно остановился и высоко поднял свой фонарь. Несколько мгновение тонкий луч метался в темноте по коридору, казалось, в какое-то мгновение он высветил нечто, но оно исчезло так быстро, что мы ничего не успели понять, но не так быстро, чтобы мы ничего не заметили. Это было нечто маленькое, летающее.

Юдифь издала сдавленный крик и инстинктивно вцепилась в мою руку, даже Элен испуганно вздрогнула и высоко подняла голову.

— Что это было?

— Ничего.

Эд шуровал лучом фонаря в темноте, но порхание не повторилось. И тем не менее шорох был все еще слышен. Что-то двигалось над нами в темноте.

— Друзья, прошу вас, — голос фон Туна был такой же слабый, как и раньше, но в почти кромешной темноте, которая нас окружала, он прозвучал иначе, как-то странно угрожающе. — Здесь нет ничего, чего можно было бы бояться. В худшем случае пара летучих мышей.

— Летучих мышей?! — раздался испуганный резкий шепот Юдифи, и я готов был оторвать голову этому фон Туну за его последнее замечание.

— Они гнездятся в старой башне, — пояснил фон Тун. — Иногда одна-другая попадают в здание по ошибке, но я вас уверяю, они совершенно безобидны.

— Летучие мыши? — в голосе Юдифи слышалась уже настоящая паника. — Я… я ненавижу летучих мышей! — прохрипела она. Она еще крепче вцепилась в мое плечо, да так, что мне стало даже довольно больно, а по пульсации в кончиках ее пальцев Я чувствовал, как бешено колотится ее сердце.

— Им не следовало бы здесь находиться, — ответил фон Тун. — Эти звери абсолютно безобидны, тем не менее они наносят солидный вред, а продукты их жизнедеятельности не только неаппетитны, но и негигиеничны.

Казалось, я вижу, как на его лбу появилась недовольная складка.

— Да и как, собственно, они могли здесь появиться? Я дал строгое указание… — он прервал свое сердитое бормотание, и я услышал, как он возится где-то в темноте. — Вот, видите, дверь открыта. И это при том, что я дал строжайшее указание: при любых обстоятельствах и всегда двери должны быть заперты! Даю слово, что завтра утром я сделаю Карлу строгий выговор!

— Ну, не преувеличивайте, — протянул Эд. — В конце концов, это всего лишь летучая мышь, а не вампир.

Вероятно, это было задумано как острота, но никто не засмеялся, а я снова почувствовал, как Юдифь вздрогнула и еще сильнее вцепилась в меня.

Прошла секунда. И тут трепыхание и шелест возобновились, только на этот раз ближе, осязаемее, и в следующее мгновение Юдифь оглушительно закричала. Она так стиснула мое плечо, что я почувствовал, как ее ногти царапают мне кожу и по руке вниз стекают теплые струйки крови. Но не успел я хоть как-то отреагировать на эту боль, как Юдифь вырвалась и бросилась прочь от меня, не переставая кричать. Я инстинктивно выставил руку ей вслед, пытаясь схватить ее, но хватая пустоту, покачнулся вперед и чуть не потерял равновесие от неловкого движения. Пытаясь не упасть, я шагнул в сторону. Где-то слева от меня я услышал непонятное торопливое бормотание Эда, и через несколько мгновений он стал размахивать своим фонарем вокруг, и тут — тут к крику Юдифи присоединились все остальные.

Фон Тун обманул нас. В этом замке водились монстры, и один из них с ужасными зубами и когтями набросился на Юдифь.

Эд испуганно запыхтел, и фонарь в его руках задрожал, от этого мерцающего света зрелище, представшее перед нашими глазами, было еще ужаснее. Словно оживший фрагмент нашего ночного кошмара. В волосах Юдифи висело что-то черное, трепещущее, обретший плоть ночной кошмар с темно-коричневым мехом, плоским носом, огромными ушами и длинными кожаными крыльями, которые неистово бились. Огромные, блестящие красные глаза кровожадно смотрели на нас, и я увидел острые как бритвы клыки, которые блестели как крошечные, хорошо заточенные скальпели. Казалось, мое сердце вот-вот вырвется из груди, и на несколько секунд время словно остановилось.

Но вот чары развеялись. Эд взял себя в руки, луч прожектора перестал дрожать, и он направил его точно на Юдифь, мое сердце не остановилось, а продолжало биться, а кровожадный вампир превратился в то, чем он и был с самого начала — в малюсенькую, с детскую ладошку летучую мышь, скорее забавную, нежели ужасную, и в сто раз более напуганную, чем все мы, вместе взятые.

Юдифь пронзительно кричала, нелепо раскачивалась и обеими руками лупила несчастное животное, которое, вероятно, зацепилось когтями за ее волосы и запуталось. Она могла бы без всякого труда просто снять эту летучую мышь со своей головы и выкинуть, но она не отваживалась даже дотронуться до нее. С истерическим воплем она несколько секунд металась из стороны в сторону, а затем бросилась через открытую дверь во двор.

Наконец я очнулся от своего оцепенения и неловко кинулся за Юдифью, хриплым голосом крича ей вслед:

— Юдифь, ради бога, остановись! Это всего лишь летучая мышь!

Конечно, она даже не слышала моих слов, а с каждой минутой впадала во все большую панику. А летучая мышь с каждым мгновением все сильнее хлопала крыльями, которые с каждым ударом били Юдифь по лицу, словно тощие кожаные руки. Она пыталась вырваться, но ее когти крепко запутались в волосах Юдифи, и единственным результатом ее попыток вырваться были две темно-красные струйки крови, которые стекали по лбу Юдифи.

— Остановись! Бога ради, остановись!

Вопреки моим просьбам, Юдифь бежала все быстрее, одержимая паникой, она натолкнулась на дверную раму и, казалось, она скорее упадет и скатится по лестнице вниз, нежели успешно сбежит с нее. А мы, включая фон Туна, который каким-то непостижимым образом не только возглавил нашу колонну, но и передвигался значительно быстрее всех нас, вслед за ней посыплемся с лестницы.

— Остановитесь, пожалуйста! — кричал он ей вслед. — Барышня, остановитесь же! Это всего лишь безобидная летучая мышь! Я сниму ее!

Юдифь не останавливалась, она наткнулась бедром на каменные перила лестницы, каким-то чудом удержала равновесие и на этот раз и помчалась вниз по лестнице. Тем временем летучая мышь высвободила из волос одну лапку и забила крыльями еще сильнее. Я буквально слышал хлопки, с которыми она хлестала по лицу Юдифи. Освободившейся лапкой она в испуге дергала в воздухе и, задевая Юдифь по лбу, оставляла на нем красные кровавые полосы.

— Только не туда! — пронзительно воскликнул фон Тун. В его голосе слышался смертельный ужас. — Умоляю вас, ТОЛЬКО НЕ НАПРАВО!

Но напрасно. Юдифь как раз достигла подножья лестницы и направилась как раз туда, куда ее так настоятельно просил не бежать фон Тун. В это мгновение я вдруг почувствовал, как в дежавю, то, что должно было сейчас произойти.

Юдифь споткнулась. Каким-то невероятным очередным усилием летучая мышь вырвала из ее волос свою вторую лапку и с оглушительным визгом вспорхнула вверх и улетела, унося в своих когтях солидный клок волос. Юдифь еще раз вскрикнула, на этот раз от боли, потеряла равновесие, закачалась, всплеснула в воздухе руками, отчаянно стараясь не упасть. Возможно, это ей и удалось бы, но на том месте, куда она хотела наступить, пол вдруг разошелся, чтобы поглотить ее.

Юдифь закричала. Ее руки безумно шарили в воздухе как крылья мельницы, а она медленно, но неуклонно наклонялась вперед все больше и больше. Прямо перед ней больше не было пола. Там, где еще мгновение назад были древние каменные плиты двора, зияла теперь круглая дыра, колодец, в который она неминуемо должна была свалиться.

Но она не свалилась вниз. Она упала, перевернулась в падении в сторону и отчаянно пыталась схватиться вытянутыми руками за опору, которая находилась близко и одновременно недостижимо далеко, и в этот последний момент к ней подбежал фон Тун, кинулся вперед и ударил ее ладонями, сбив в сторону.

Этот толчок ее спас. Вместо того чтобы сорваться в черную дыру, она отскочила на пол рядом с люком, визжа от боли и, тем не менее, сохраняя присутствие духа, чтобы воспользоваться своим падением для спасения.

Фон Туну повезло меньше. В то время как Юдифь, жалобно хныкая, перекатывалась по булыжному полу, он с ужасной силой ударился о край шахты, и мне показалось, что я слышал, как треснули его старческие кости. Он не закричал, но издал какой-то странный, свистящий звук, вроде выдоха, и в то же мгновение исчез в шахте.

Наконец я добрался до конца лестницы, отчаянным рывком опередил Эда и Стефана и одним прыжком, на который я бы никогда не отважился в нормальном состоянии, очутился у провала, зиявшего там, где еще несколько мгновений была пятисотлетняя булыжная мостовая крепостного двора. Я бухнулся на колени около Юдифи, так сильно, что застонал от боли, наклонился над ней и попытался ее перевернуть.

— Мириам, — простонал я севшим голосом, — что с тобой?

Она ударила меня. Это произошло слишком быстро и неожиданно, ее рука со всей силой хлопнула меня по щеке так сильно, что у меня на глазах выступили слезы. Я резко отпрянул, избежав таким образом по чистой случайности второго удара, и схватил ее оба запястья. Юдифь закричала, стала сопротивляться и попыталась вырваться, словно была смертельно перепугана. Наконец она узнала меня и перестала бушевать. Я почувствовал, как внезапно она обмякла, как будто из нее вышла вся сила. Вместо того чтобы отчаянно отбиваться, она бессильно поникла у меня на руках и начала безудержно рыдать.

— Это я, — горячо шептал я. — Франк. Все хорошо. Она улетела. Успокойся.

— Мне… мне очень жаль, — рыдала Юдифь. Она дрожала всем телом, я чувствовал жар ее слез, которые бежали по моим щекам. — Прости… я не хотела…

— Все хорошо, — я нежно прислонил свой указательный палец к ее губам и попытался улыбнуться. Она отреагировала на мое желание заставить ее замолчать не лучшим образом. Она побледнела буквально как стена и вздрагивала всем телом. Я чувствовал, как частит ее сердце.

— Ты не ранена? — осторожно спросил я. — Я имею в виду, можно мне на несколько мгновений оставить тебя одну?

Юдифь робко кивнула. Ее глаза были широко открыты и черны от страха. Она перенесла приступ смертельного страха, и он еще не прошел. И все-таки в следующую секунду я отпустил ее плечи, выпрямился и одновременно обернулся.

Элен, Стефан, Мария и Эд стояли сзади меня на коленях, образуя ассиметричный крут по краям примерно полутораметровой дыры, которая возникла в крепостном дворе. Эд поворачивал свой фонарь из стороны в сторону и пытался осветить его лучом глубину, а Мария в это время выкрикивала снова и снова имя фон Туна. Я опять осторожно опустился на четвереньки и прополз оставшиеся полтора метра до дыры. Пропасти — это не мое пристрастие, мягко говоря.

Однако то, что я увидел в скачущем свете фонаря, было не пропастью, доходящей до центра Земли, а всего лишь круглым бетонным колодцем, который уходил на глубину трех или четырех метров и заканчивался резким изгибом. Из потрескавшегося бетона торчали ржавые металлические скобы, а навстречу мне поднимался затхлый, слабый, но явный запах гниения.

— Господин фон Тун! — голос Марии дрожал от едва сдерживаемой паники. — Ответьте, пожалуйста! Что с вами?

— Должно быть, он мертв, дорогуша, — сказала Элен. — Или как минимум без сознания. Так что можешь больше так истерически не звать его.

— Но я только…

— Ну вот и помолчи, а то мы не услышим его, если он сможет нам ответить, — хладнокровно продолжала Элен. — Ты поняла меня?

Мария злобно посмотрела на Элен, но послушно заткнулась — все-таки в чем-то Элен была права, — я тоже бросил быстрый взгляд на Элен. Разумеется, я тут же пожалел об этом. Ее лицо не выражало никаких чувств, на нем читался разве что намек на научное любопытство. Пусть это и выглядело безумием, какой-то иррациональностью, но в этот момент я ее почти ненавидел. Никакая она не классная. Она просто бесчеловечная.

— Думаю, что в шахте за изгибом вряд ли есть еще наклон, — задумчиво сказал Стефан. — Возможно, туда можно спуститься.

— А ты кого конкретно имеешь в виду? — ехидно спросил Эд. Он поднял фонарь и направил его луч прямо в лицо Стефану, однако тут же опустил фонарь, как только заметил сердитый блеск в его глазах.

— Думаю, ты не откажешься это сделать, — ответил Стефан.

— Никто не будет спускаться в эту шахту, — вмешалась Элен.

Жаль. Какая-то — и не такая уж маленькая — часть меня уже порадовалась было мысли, что Стефан сочтется с Эдом вместо меня. Однако подождем, может быть, еще все и уладится…

Во всяком случае, Эд работал в правильном направлении.

— Вот даже как! — возмутился он. — А с чего это ты заделалась начальником?

— Это просто здравый смысл, — невозмутимо ответила Элен. Она указала взмахом руки на вход в шахту. — Никто из нас не знает, что там внизу. Возможно, Стефан и прав, но также возможно и то, что там внизу шахта отвесно спускается на двадцать или тридцать метров в глубину. А может быть, и на сто, — она энергично и уверенно покачала головой с таким видом, который не допускал никаких возражений. — И даже если фон Тун жив, ему не поможет, если у нас появится еще один раненый.

— Да, это возможно, — ответил Стефан. — И все-таки я посмотрю. Может быть, он просто лежит там внизу и тяжело ранен.

— Но это… — начала было Элен, но Стефан смерил ее таким ледяным взглядом, что она тут же замолчала, а Эд состроил идиотскую гримасу.

— А если ты ошибаешься? — озабоченно произнесла Мария. — Мне кажется, это плохая идея. Лучше нам позвать на помощь. Нам нужна служба спасения… или пожарные…

— Безумие, — презрительно процедила Элен. — К сожалению, тут не работают мобильники. Эта проклятая долина недосягаема для радиосигнала. Ничего не поделаешь.

— Откуда ты это знаешь? — спросила Мария.

— Это правда, — я с сожалением закивал головой. — То же самое мне рассказывал мой таксист. Здесь действительно нет радиоприема.

— Я спускаюсь, — голос Стефана уже не звучал как вопрос. — Не беспокойтесь, я альпинист-любитель. Правда, я долго не практиковался, но это ничего.

— А есть что-нибудь, чего ты не умеешь? — спросил Эд.

— И довольно много, — Стефан опустился на колени, руками уперся в пол, повернулся спиной к шахте и наступил ногой на верхнюю скобу. — Сносить дурацкие высказывания. Кстати, меня уволили с последнего места работы, потому что я поколотил начальника.

Элен засмеялась, а я не смог подавить усмешку. Может быть, это и не было правдой, однако Эд понял намек и прикусил язык. Он молча следил за тем, как осторожно Стефан погружается все глубже в шахту, ставит ногу на вторую скобу, торчавшую из бетонной стены. Было слышно, как скоба заскрипела, Стефан на мгновение застыл. Я поймал себя на том, как я завидую этому качку. Казалось, для таких, как он, мир является гораздо более простым местом, чем для меня. Местом, где не существует никаких особенных целей, которых нельзя было бы достичь.

Стефан помедлил, оставаясь в неподвижности, еще секунду, шумно вздохнул и наступил на следующую скобу. Через несколько мгновений он опустился на дно колодца и ступил на пол, который начинался сразу за наклоном.

— Тут дальше идет наклон, — сказал он. — Довольно крутой. Тут есть скобы, но пол в каком-то дерьме, как в жидком мыле.

— Тогда лучше выбирайся оттуда, — сказала Мария.

— Да ладно, пустяки, — пробормотал Стефан. Могу ошибаться, конечно, но мне показалось, что голос у него уже не такой уверенный, как раньше. И тем не менее он стал пробираться дальше и через несколько секунд мы потеряли его из вида.

— Мне это совсем не нравится, — озабоченно выговорила Мария. — А если он там свалится?

Элен бросила на нее презрительный взгляд, но ничего не сказала, выпрямилась и огляделась вокруг, озабоченно нахмурив лоб.

— Хотелось бы мне знать, откуда здесь взялась эта чертова шахта.

— Может быть, это заброшенный колодец? — предположил Эд.

— Который кто-то постарался незаметно заделать? — презрительно фыркнула Элен. — Ты только взгляни на край, супермозг.

Эд послушно направил луч своего фонаря на край шахты, и я тут же понял, что имела в виду Элен: в центре бледного светового круга теперь было отчетливо видно то, почему Юдифь проглядела эту западню. Шахта была не только укрыта трехсантиметровым тесом, но кто-то довольно тщательно вытесал из булыжника тонкие пластины и пристроил их сверху дерева. Теперь я думал, что это вовсе не западня, не волчья яма, а скорее всего тайный подземный ход, древний туннель, который был построен еще в те древние времена, когда монастырь был крепостью, зашитой от разбойничьих набегов.

Я обернулся и посмотрел на Юдифь. Она приподнялась и с белым от ужаса лицом смотрела на нас, но, по понятным причинам, не отваживалась подойти поближе.

— Да, однако, здесь кто-то очень постарался, — пробормотал Эд.

Из глубины донесся скрежет, через несколько мгновений последовал крик и приглушенное ругательство. В шахту свалилось что-то металлическое, пару раз стукнулось о бетонные стены, и все затихло.

— Стефан? — крикнула Мария. Она повторила свой оклик громче, да так, что у меня зазвенело в ушах: — Стефан!

— Все в порядке! Ничего не случилось! — голос Стефана вовсе не звучал как голос человека, у которого все в порядке. Во всяком случае хорошо было уже то, что он был в состоянии отвечать. Послышались возня и шорох, и несколькими мгновениями позже из-за поворота показались руки Стефана. Он схватился за металлические скобы шахты. Бормоча ругательства и тяжело дыша от напряжения, наш богатырь карабкался выше и выше и наконец рывком сел на край шахты.

— Что случилось? — испуганно спросила Мария.

— Скоба, — с трудом переводя дыхание, ответил Стефан. — Должно быть, она совсем проржавела. Она просто отломилась и упала, — он покачал головой. — Все напрасно. Там внизу совершенная тьма и все покрыто ржавчиной. Спускаться вниз — просто самоубийство!

— Ну я же говорил! — победно воскликнул Эд. Придурок!

— Но мне кажется, я что-то слышал, — добавил Стефан.

— Фон Туна?

— Не знаю, — задумчиво ответил Стефан. — Не уверен. Но мне кажется, я слышал что-то похожее на стон.

— Если он в самом деле лежит там внизу, он точно тяжело ранен, — сказала Элен. — Человек в таком возрасте… — Она покачала головой. — Кости у стариков хрупкие как стекло.

Я воздержался оттого, чтобы сказать, что я слышал, как у фон Туна что-то сломалось. Если он еще до сих пор жив, то это маленькое чудо. Но я очень сомневался, что это чудо может продлиться сколько-нибудь долго.

— Вот если бы у меня был трос или соответствующее снаряжение… — в голосе Стефана послышались виноватые нотки.

— Но у нас ничего нет, — сказала Элен. — И потом: если бы ты даже привязал его к тросу, то точно убил бы его, пока тащил наверх.

— Давайте поищем в подвале вход в подземелье, — в разговор вступила Мария. — Ведь куда-то эта шахта ведет. Наверняка туда есть и другой путь.

— Отличная мысль, — сказала Элен, — в полной темноте рыскать по этим руинам в поисках потайного входа в подвал. — Она покачала головой: — Эта авантюра слишком затянулась.

— Ну что ж, хорошо, — сказал Эл. — Теперь мы наверняка знаем, чего мы не можем сделать. Может быть, у мисс Брейн найдется идея, что нам, собственно, стоит делать?

Вместо того чтобы отреагировать на хамский выпад Эда, Элен окончательно выпрямилась и огляделась вокруг с нахмуренным лбом. Потом она указала в направлении ворот:

— Машина Карла.

— Ну и что это значит? — вместе со всеми Эд взглянул в направлении, в котором указывала вытянутая рука Элен. Оливковый натовский джип Карла стоял там же, где он нас высадил.

— Если его джип стоит здесь, то он наверняка тоже здесь, — сказала Элен. — Давайте поищем его. Может быть, он знает, куда ведет эта шахта.

— Чудесная мысль, — насмешливо сказал Эд. — Думаю, нам понадобится два или три часа, пока мы разыщем его в этих развалинах, — недовольно бурчал он. — Давайте загрузимся в машину и съездим вниз, в Грайсфельден. Может, хоть у кого-то в этой дыре есть телефон, который функционирует.

— Для этого нам так и так нужен Карл, — сказала Элен. — Пока ты не возразил: я видела, как он вынул ключ и убрал его.

— А кому тут нужен ключ? — усмехнулся Эд. — Еще не построили тот автомобиль, который я не мог бы вскрыть.

Почему-то меня это не удивило.

Кажется, Элен это тоже нисколько не удивило, во всяком случае, в ее голосе прозвучало некоторое замешательство, но не изумление. На несколько секунд она задумалась, напряженно нахмурившись, наконец, решительно кивнула головой, но скорее покорно, нежели с убежденностью в своей правоте.

— Ну ладно, — сказала она. — Мы поступим так. Ты с Франком поедешь в деревню, а мы поищем Карла.

На этот раз — хотя только лишь в мыслях — уже я возмутился, а кто, собственно, выбрал Элен нашим руководителем? Каким-то образом Элен прочла мои мысли, так как она бросила на меня быстрый и, как ни странно было бы от нее ожидать, умоляющий взгляд. Пожалуй, Эда действительно нельзя было отпускать на машине одного, но почему, черт возьми, именно я?

— Да пошли, толстячок! — Эд очень резво и как-то нарочито сильно подскочил, перемахнул через дыру, приземлился на неровный булыжник, потерял равновесие и чуть было не рухнул в шахту, если бы не Стефан, который в последний момент ловко схватил его в охапку.

— Ну ладно, мальчики, заканчивайте со своими играми и отправляйтесь, — сказала Элен. — В конце концов, там внизу, возможно, лежит тяжелораненый, для которого важна каждая секунда.

Эд сверлил ее злобным взглядом, но ему хватило ума ничего не ответить, тем более что мощная лапа Стефана все еще лежала у него на плече, он просто быстро развернулся и резким шагом направился в «лэндроверу».

Я не сразу последовал за ним, а подошел к Юдифи. Она все еще была очень бледна, а во взгляде ее все еще была такая пустота, что было понятно, что она не следила за событиями последних минут.

— У тебя все в порядке? — спросил я. Я видел, что все вовсе не в порядке, а Юдифь по-прежнему тряслась как осиновый лист, лицо ее было все в крови и выглядело ужасно. Возможно, повреждения, нанесенные ей летучей мышью, были не особенно серьезны. Но раны на голове всегда сильно кровоточат, и я не забыл, что говорил фон Тун о продуктах жизнедеятельности этих тварей.

— Надо, чтобы Элен тебя осмотрела, — сказал я.

— Нет! — Юдифь с ужасом отстранилась от меня. — Нет, не нужно, нет никакой необходимости… ну правда!

Я проглотил возражение, которое уже висело на моем языке. Элен конечно же стоило взглянуть на раны Юдифи, и она это сделает, я об этом позабочусь, но не сейчас. Юдифь еще явно была в шоке.

— Мы с Эдом поедем в долину, в деревню, — сказал я. — Нужно позвать кого-то на помощь, но я рассчитываю на то, что мы скоро вернемся. Можно тебя оставить на несколько минут?

— Нет проблем, — улыбнулась Юдифь, но это больше походило на жалкую гримасу.

— Точно?

— Иди, не беспокойся, — ответила Юдифь. — Я уже пришла в себя, — она нервно провела кончиком языка по губам. — Вот только…

— Что?..

Юдифь смущенно подыскивала слова. Когда она заговорила, она отвела взгляд, боясь взглянуть мне в глаза:

— Почему ты назвал меня… «Мириам»?

— Мириам?! — Я отскочил как ужаленный и сам испугался своей реакции.

— Ну тогда, когда я упала, — продолжала Юдифь тихо и запинаясь, но все более уверенным голосом. — Ты назвал меня «Мириам».

— Тебе показалось, — уверенно сказал я. — Я не знаю никакой Мириам.

Почему ты делаешь это со мной?

Красноречивый взгляд Юдифи говорил больше, нежели любое возражение на мои слова. Несколько мгновений я молча стоял, стараясь выдержать этот взгляд, затем резко повернулся и огромными шагами поспешил вслед за Эдом, что более всего, наверное, напоминало бегство.

Эд шуровал куском проволоки в двери автомобиля, когда я подошел к нему. Я не успел разглядеть, что он там делает, как вдруг услышал какой-то лязг, щелчок, и дверь отворилась с ужасным скрипом. Эд плюхнулся на водительское сиденье, дотянулся до второй двери, распахнул ее передо мной.

— Такси заказывали? — с улыбкой произнес он.

Я воздержался от комментариев, сел в машину и нарочно громко захлопнул за собой дверцу. Эд продолжал невозмутимо ухмыляться. Он ухватился за руль, выдернул из-под него какой-то пестрый комок проводов. Я не видел, что он в точности делает, но прошло всего несколько секунд — и мотор «лэндровера» бешено взревел.

— Ну вот! — Эд ликовал. Он на удивление быстро справился с зажиганием. Интересно, кто в таком случае он по профессии? Хотя, наверное, мне лучше этого не знать… Эд выглянул из окна. — Чудненько, боковые зеркала на месте. Ничто нам не мешает на полном газу покинуть этот замок с привидениями!

Он уселся поглубже в кресло, при этом сиденье запищало, грубым жестом потянул рычаг ручного тормоза на себя, и умело и кичливо развернул автомобиль, так что он почти скользил на брюхе. Вскоре перед лобовым стеклом показались ворота. В этот момент я вспомнил про ремень безопасности.

— Боишься? — ухмыльнулся Эд.

Должно быть, это был самый подходящий момент, чтобы, наконец, вспомнить о моих намерениях и дать ему в зубы. Не дожидаясь, пока он поедет дальше. Вместо этого я только посмотрел на него как печально известный кролик на удава.

— Не беспокойся, — самодовольно сказал он. — Я неплохой водитель.

Твои бы слова, да богу в уши, подумал я, застегивая ремень безопасности.

Эд хихикнул, одарил меня еще более широкой и на сей раз очевидно злорадной улыбкой и одним мощным движением вдавил педаль газа до самого пола. Мотор автомобиля оглушительно взревел, а колеса в первый момент дико вращались, проскальзывая по мокрой булыжной мостовой. Но вдруг покрышки обрели сцепление с дорогой и внезапным рывком автомобиль стронулся с места, что удивило не только меня. Эд удивленно вытаращил глаза и крепче схватился за поцарапанный руль, хотя проделал это так стремительно, что я даже не ожидал от него такого.

Автомобиль стремительно приближался к воротам, и в этот момент в моем мозгу замелькали картинки из моего недавнего ночного кошмара: огромные ворота, перед которыми я внезапно оказался, древние деревянные створки, которые внезапно превращаются в огромные крылья еще более огромной летучей мыши, монстр, который вот-вот проглотит меня, меня вместе с Мириам…

Эд нажал на тормоз, жестким рывком повернул автомобиль вправо, через мгновение еще более мощным рывком в противоположном направлении и каким-то непостижимым образом провернул этот трюк так, что двухтонная махина против всех правил физики и даже законов вероятности, не теряя скорости, продолжила свой путь, не сбиваясь с курса. Мы не разбились вдребезги о каменную арку ворот, а точнехонько вписались в этот мрачный свод, не касаясь каменных стен, которые, казалось, прошли всего в паре сантиметров от нашего автомобиля с обеих сторон. Я в ужасе вжался в кресло, и обеими руками вцепился в ремень безопасности, который сильно давил мне на грудь.

— Что с тобой, малыш? — хихикнул Эд. — Уж не напугался ли ты немного? Я бы мог обидеться на недостаток твоего доверия, понимаешь?

Даже если бы я был в состоянии отвечать (а я был не в состоянии), я бы не стал этого делать. «Лэндровер» несся, чуть замедляя ход, но все еще убийственно быстро, сквозь свод тоннеля, каким-то чудом миновал открытые створки ворот, не разбившись об них, и приближался к концу тоннеля. И ровно в тот момент, когда я подумал, что нам это удалось, что-то огромное и темное отделилось от потолка туннеля и, подобно клинку гильотины, ударилось о крышу автомобиля.

Время и пространство взорвались и перемешались, превратившись в хаос из шума, боли, ужаса и бушующего движения, когда примерно две тонны автомобиля были остановлены в мгновение ока. Что-то обрушилось на автомобиль с силой молота Тора, продавило крышу, кинуло нас с Эдом вперед, а лобовое стекло мгновенно взорвалось градом острых прямоугольных стеклянных осколков. Огромная сила, которая швырнула меня вперед, закованного ремнем безопасности, просто лишила меня дыхания, надавив на легкие, и превратила мой крик ужаса в пронзительный визг, а тысячи острых лезвий вонзились в мое лицо. Удар был такой сильный, что я, несмотря на ремень безопасности, потерял сознание.

Должно быть, не сразу. Между тем мигом, когда небеса обрушились на нас, и тем, в который я потерне сознание, промелькнуло, должно быть, лишь одно мгновение, но этого временного отрезка вполне хватило для того, чтобы я успел заметить, что Эду повезло меньше, чем мне.

Он не был пристегнут, и последствия были ужасны. Ударом его с чудовищной силой бросило вперед на руль и откинуло уже с бессильно повисшими руками на спинку сиденья, чтобы сразу затем еще раз бросить вперед с еще большей силой. Эд сложился пополам как перочинный ножик, стукнулся лицом о руль, да на этот раз так сильно, что руль сломался, а затем поник как марионетка, нити которой были перерублены острым мечом.

У меня потемнело перед глазами. Автомобиль еще буксовал и вздрагивал, и еще до того, как мир вокруг начал постепенно блекнуть, я поймал себя на странной мысли, что меня очень удивляет, что все еще работает двигатель автомобиля, что я все еще слышу звон разбитого стекла, который стучал словно град. Тут я провалился в глубокую, всепоглощающую темноту.

Самым последним, что я видел, были торчавшие из крыши автомобиля, словно зубы дракона, острые концы крепостной решетки, которые вонзились в затылок Эда.