"Видмер Урс. Рай забвения " - читать интересную книгу автора

-- уже совершенно другим тоном, похожим на автоответчик у какого-нибудь
торговца недвижимостью, - что рукопись погибла, вследствие чего он считает
себя обязанным возместить мне причиненный ущерб. Удовлетворит ли меня сумма
в 750 франков?
В ответ я сумел лишь пробормотать: "Д-да", а потом: "Хотя нет...", а
еще потом: "Но вообще-то конечно...", - короче, этих денег я дожидаюсь до
сих пор, хотя с выходом моего третьего романа издатель по меньшей мере во
второй раз записал себе номер моего банковского счета.
Речь в романе, насколько я помню, шла о человеке, который, старея,
терял память. Он уже настолько ничего не помнил, что спрашивал свою дочь,
кто она такая, а получив (,. забыв) ответ, осведомлялся, кто же тогда он
сам, и сидел ночи напролет без сна, мечтая о вещах, не напоминавших совсем
ничего. Например, об анемонах в светло-зеленых весенних лесах. У его болезни
есть название, которое я забыл. Что-то типа "Шопенгауэр" или "Зонтгеймер".
Днем он ходил в кафе и заказывал вещи, которых не существова-
ло уже давно. Так, он говорил: "Двойной цвиккер, пожалуйста!" - потому
что это понятие сидело в каком-то уголке его ума с самого детства, - и
искренне удивлялся тому, что приносили ему официанты в ответ на это. Иногда
они смеялись, и посетители кафе тоже, но это его совсем не трогало. Он
ощущал свое родство с древнегреческими стариками, хоть их никогда и не
бывало в его родном городе, - они сидели, все в черном, на своих
табуретках, склоняясь ниже и ниже, на фоне выбеленной известкой стены, и
падали перед ней, чтобы уже никогда не подняться. На Пасху, когда стену
приходится красить, молодежь переставляет стариков вместе с табуретками на
пару метров в сторону, а потом обратно. Вот и все путешествия, доступные
старикам в Греции; кому-то из них при этом удается разглядеть уголок порта,
прежде незнакомый, кому-то - окно, где все еще можно увидеть молодую
женщину, забыть о которой он пытался целый год.
Так или иначе, но каждый день старик выходил из дому (инстинкт?) и, в
зависимости от того, куда он направлялся на этот раз, направо или налево,
добирался либо до ресторана "Роза" (если направо), либо до парка (если
налево), там он усаживался на скамью и сидел.
Долгое время целью его путешествий, не считая роз, был сам парк. Старик
садился на одну из скамеек возле детской площадки и кормил голубей, язык
которых со временем научился понимать. И ворковал вместе с ними. Они
рассказывали ему о детях прежних времен, а он сообщал им о делах
сегодняшних. Держал почтенным мамашам шерсть, которую они перематывали, и
позволял им завязывать свои шнурки. Иногда он залезал на качели и смеялся,
качаясь, а на глазах у мамаш выступали слезы. (Детство и в самом деле может
быть раем.) Однажды какой-то мальчик дал ему свой велосипед фирмы ВМХ, и
старик прокатился, лавируя меж дубов и рытвин, а потом вернулся. Равновесие
он потерял, лишь когда усаживался обратно на скамейку. Его внимание отвлек
малыш с кофейного цвета кожей и курчавыми волосами, пытавшийся повторить его
пируэты. Часто старик просто сидел и сплетал веночки из маргариток, надевая
их всем, кому не лень было подставить свою голову. Его смешили все анекдоты,
которые рассказывал один вредный старик, каждый день заново вспоминавший
вслух подробности своего детства. Рассказав очередную историю в тридцатый
или даже в сотый раз, он наконец и сам не выдержал. Пораженный
непосредственностью восприятия своего слушателя, он расхохотался, и оба
старика сидели теперь, прыская и хихикая, до тех пор, пока все окрестные