"Милош Урбан. Семь храмов " - читать интересную книгу автора

балками для навесов, сделанных из связанных жердей, и из-под их сени тянули
свои покрытые струпьями руки нищие, выпрашивавшие подаяние у спешивших к
обедне ремесленников, судейских и торговцев. Нищие тоже были объединены в
цех и защищали свои убогие доходы, враждуя с деревенскими чужаками, у
которых не было вообще ничего. От пристанищ попрошаек не осталось нынче и
следа, но самаритянский дух все еще витал здесь. Неподалеку от храма
располагался центр для лечения наркоманов - этих прокаженных двадцатого
века.
Сегодня утром тут никто не бродил, все попрятались от бьющего в глаза
солнца. Аполлинарская улочка была тиха и пустынна. Прихожан тоже не было
видно - храм закрыли на реставрацию. В общем, все как раньше, разве что на
площадке перед бетонным зданием детского садика на другой стороне улицы
возле статуи стоящей на коленях девочки появилась еще одна статуя.
Это оказалась та самая женщина, за которой я недавно шел. Крепко сжимая
свою коричневую сумку, она неотрывно глядела на стилизованное каменное
олицетворение невинного детства. Кажется, оно ей что-то напомнило, я видел,
как шевелятся у нее губы. Я решил подойти поближе, странное зрелище
человека, разговаривавшего со статуей, заставляло меня нервничать, и,
разумеется, я напрочь позабыл о том, что больше не ношу форму. Очутившись
рядом с женщиной, я тихо спросил, чем могу ей помочь.
Она показала на изваяние и сказала:
- Этого не может быть...
Не может быть - чего? Этого уродливого здания, которое совсем сюда не
вписывается? Или учреждения, которое в нем располагается? Сначала "Ядовитая
хижина" и череда нашумевших убийств в ее окрестностях, а потом, когда притон
уничтожили, - детский садик, эдакий символ просвещения! Но дух места так
просто не истребишь. Однако в удивленном взгляде расширившихся глаз женщины
в очках и с сумкой читалась не досада, а скорее паника. Мне пришло в голову,
что пожилая дама не в себе. Возможно, она шла к врачу, например в
психиатрическую клинику, до которой тут рукой подать, и забыла, куда
направлялась. Заплуталась в незнакомых улицах, забрела в знакомые
воспоминания. Я снова обратился к ней самым ласковым тоном:
- Это всего лишь статуя. Если вы идете к врачу и заблудились, то я вас
провожу.
- Разве вы не видите? - повернулась она ко мне, и в ее голосе
прозвучало огорчение. - Или вы не знаете эти цветы?
Конечно же, она помешанная, теперь я был в этом уверен. Тем не менее
скользнул взглядом по статуе: потрескавшийся серый бетон, вместо
отвалившейся левой руки - ржавая проволока. Голова изуродованной девочки
была темнее, чем тело: там собиралась роса. На макушке красовался венок из
цветов - живых, ярко-желтых, который тут наверняка забыла какая-нибудь
другая девочка, живая, из плоти и крови.
- Они свежие, - произнесла маленькая дама в очках. - Кто-то нарвал их
рано утром и сплел из них венок. Венок для каменной девы. Как же это?
Испокон веку эти цветы расцветают только по весне.
- Ну и что? - успокаивал я ее. - Совсем рядом, внизу под холмом,
находится Брожкув; кажется, так он называется, этот ботанический сад при
факультете естественных наук. Возможно, им удалось вывести новый вид,
который цветет осенью.
Она посмотрела на меня так, как будто с ума сошел я, а не она.