"Джон Апдайк. Кролик вернулся (Кролик-2)" - читать интересную книгу автора

природы вокруг становится все меньше. Двое ребят в типографии - негры,
Фарнсуорт и Бьюкенен, и через какое-то время перестаешь даже замечать их; по
крайней мере они хоть не разучились смеяться. А ведь невесело это - быть
негром: вечно им недоплачивают, да и глаза у них не как у нас - налитые
кровью, темно-карие и влажные, так и кажется, что из них сейчас вот-вот
закапает. Читал где-то, что какой-то антрополог считает негров не
примитивнее нас, а наоборот: последним словом творения, самыми новыми
человеческими экземплярами. В чем-то более грубыми и выносливыми, а в чем-то
более ранимыми. Безусловно, более тупыми, но что, собственно, дала
человечеству прыткость ума - атомную бомбу и алюминиевую банку для пива. И
потом, кого-кого, а Билла Косби[2] дураком не назовешь.
Но этой великодушной просвещенной терпимости противостоит определенный
страх: Кролик не понимает, почему неграм надо быть такими шумными. Эта
четверка, что сидит как раз под ним, - как они подталкивают друг друга, как
громко, серебристо взвизгивают, они же прекрасно понимают, что раздражают
толстых пенсильванских немок, возвращающихся домой с сумками, полными
покупок для всей семьи. Правда, так ведут себя ребята любого цвета кожи, и
все равно странно. Странный они народ. Не только по цвету кожи, но и по
тому, как они скроены, грациозные, как львы, и голова у них устроена совсем
по-другому, точно мысли складываются иначе и наружу выходят с каким-то
вывертом, даже когда они не замышляют ничего дурного. Точно и эти густые
шевелюры, в стиле "афро", и золотые серьги, и взвизги в автобусах произросли
из семян некоего тропического растения, занесенных птицами, которые
пролетали над садом. Его садом. Кролик знает, это его сад, и потому на
заднем стекле его "форда-фэлкона" красуется переводная картинка с
изображением американского флага, хотя Дженис и говорит, что это пошло и
отдает фашистским душком. В газетах пишут о нескольких случаях в
Коннектикуте, когда родители уезжают на Багамы, а детки устраивают такие
вечеринки, что разносят родительский дом в щепы. И такое творится по всей
стране, с каждым днем все больше и больше. Можно подумать, все само собой
вырастает, как будто люди не положили жизнь, чтобы на этом месте что-то
построить.
Автобус едет вниз по Уайзер, переезжает реку Скачущая Лошадь и начинает
не столько подбирать, сколько высаживать пассажиров. Мимо мелькает город с
его выдохшимися магазинами-центовками (которые в свое время казались страной
чудес, где маленький Кролик носом упирался в высокий прилавок и
книжки-картинки пахли Рождеством), и универсальный магазин Кролла (где он
одно время работал - разбивал упаковочные рамы в подсобке позади мебельного
отдела), и обсаженная цветами площадь, где трамваи, громыхая на стыках,
делают разворот, а потом пустые грязные витрины магазинчиков, вытесненных
загородными супермаркетами, и унылые тесные лавчонки с громкими названиями
"Суперстиль" или "Бутик", и похоронные конторы с выставленными в витринах
портретами на каменных плитах под гранит, и склады, и мастерская по ремонту
обуви, где продают жареный арахис и газеты для негров с крикливыми
заголовками ("Мбоа мученик"), которые печатают в Филадельфии, и цветочный
магазин, где устраивают подпольные лотереи, и мелочная лавка рядом с оптовой
продажей одежды, что рядом с забегаловкой на углу, именуемой "Гостеприимный
уголок Джимбо", - конец города, упирающийся в мост, здесь после водной
глади, которая в дни юности Кролика была изгажена сваливаемым углем (однажды
какой-то человек попытался совершить самоубийство, спрыгнув с моста, и лишь