"Джон Апдайк. Супружеские пары" - читать интересную книгу автора

инструктором при каких-то гарвардских зазнайках, которых Фокси возненавидела
лютой ненавистью. Фокси все эти годы тоже трудилась: то ассистенткой среди
фламандских пейзажей и изображений мезозойских папоротников в комфорте и
пыли гарвардских подвалов, то университетским секретарем, то
воспитательницей умственно неполноценных детей - занятие, заставившее ее
всерьез заинтересоваться социальным вспомоществованием, то слушательницей
различных курсов, в том числе курсов рисования с натуры в Бостоне; бывали и
отпуска, и даже флирт, но без последствий. Семь лет - это много, особенно
если считать в месячных или в неделях, отмеченных унизительным применением
противозачаточных средств, портящим всякую радость; такие семь лет - это
дольше затяжной войны. Ей хотелось выносить для Кена ребенка - сочетание его
безупречности и своего тепла. Это был бы лучший ее подарок ему, способ
ничего больше не утаивать. Ребенок, результат слияния его и ее
индивидуальной химии, станет символом ее восхищения им, доверия к нему,
заставит его перестать сомневаться в том и в другом.
И вот она получила дозволение преподнести ему этот дар. Кен уже был
ассистентом профессора в университете на другой стороне реки, на кафедре
биохимии, где существовала возможность быстрого роста. Причины для счастья
были так же надежны и ослепительны, как вид из окон нового дома.
Дом выбрал Кен. Фокси предпочла бы поселиться ближе к Бостону,
например, в Лексингтоне, среди людей, похожих на нее. Тарбокс был слишком
далеко, в часе езды, однако именно муж, не испугавшись ежедневной езды туда
и обратно, ухватился за этот дом, словно всю жизнь дожидался чего-то столь
же пустого и прозрачного, как эта низина, эти худосочные дюны и серая кромка
моря позади них. Одна догадка у Фокси была: возможно, все дело в масштабе?
Человек, работающий с микроскопом, нуждается в просторе, ибо черпает в нем
успокоение. К тому же он и Галлахер, торговец недвижимостью, сразу друг
другу понравились. Какие возражения Фокси ни приводила, трудно было не
одобрить переход мужа от затянувшегося университетского застоя к чему-то
новому, осязаемому, настоящему Ему приходилось очень стараться, чтобы
доказать свою способность хоть раз в жизни совершить странный поступок.
Дурацкий дом стал последним, отчаянным, зато эффектным шагом.
Этой ночью дом встретил их каким-то затхлым холодом. Кот Коттон тяжело
притащился из темной гостиной и сонно, неуклюже потянулся. Коттон так давно
был их единственным любимцем, что мог вести себя и как дружелюбный пес, и
как избалованный ребенок. Он вежливо склонился перед хозяевами, изображая
хвостом знак вопроса и терзая когтями ковер, оставшийся от Робинсонов, потом
оставил ковер в покое и заурчал, предвкушая, как Фокси возьмет его на руки.
Она прижала к груди этот живой мотор и, словно ребенок, представила себе,
как хорошо было бы оказаться в его шкуре.
Кен зажег в гостиной свет. Голые стены ощетинились шляпками гвоздей,
неровностями штукатурки, сувенирами прошлых сезонов - коллекцией ракушек и
сухими стеблями приморской растительности, - оставленными Робинсами. Они ни
разу не видели прежних хозяев дома, однако Фокси почему-то представляла их
большой неряшливой семьей, где у каждого были излюбленные проделки и хобби:
мать рисовала акварелью (весь второй этаж остался завешан ее шедеврами),
сыновья плавали по затопленной низине на парусной лодке, дочь мечтательно
собирала пластинки и не обижалась на насмешки, младший сын и папаша
систематически прочесывали берег, пополняя свою коллекцию живых и мертвых
существ. В гостиной остался такой запах, словно здесь навсегда застряло