"Юрий Тынянов. Пушкин. Юность. Часть 3." - читать интересную книгу автора

Он в самом деле как бы готовился к прыжку: со странной рассеянностью,
внезапным и коротким смехом, с отсутствующими глазами. "Арзамас" ждал его.
Он с жадностью угадывал тот миг, когда дядя - староста "Арзамаса" -
предоставит ему слово. Он не знал еще, что скажет, но предчувствовал все,
что ему ответят.
В эту ночь он просыпался с бьющимся сердцем - он чувствовал себя
обреченным; Карамзин и Вяземский чего-то ждали от него. Кругом была война,
война против {вкуса}, против поэзии, против ума, против Карамзина и
Жуковского. Какие-то старики с варварским языком, с повадками сказочных
дедов, приказные, дьячки копошились в "Беседе" и строили козни.
Он никого из них не знал. Самого страшного из этого собора,
Шаховского, который осмеял в пиесе Жуковского, "Беседа" венчала лавровым
венком Дашков написал кантату "Венчанье Шутовскова". Вяземский прислал ему
кантату. Александр всю ее списал. Этот Шутовской был немного другого
складу, чем его товарищи по "Беседе" - тоже на букву Ш - Шишков и
Шихматов. Он был остер, и Вяземский сказал, что ненавистная пиеса, в
которой был осмеян Жуковский, была смешна и имела громкий успех у райка.
Тем хуже для него! Его обвинили в том, что он - причина смерти
благородного Озерова, он не принял его пиесы, зарезал ее, будучи
директором театра, и Озеров в безумии умер. Это было преступлением,
требовавшим мести. Враги смеялись над элегиями Жуковского, над тонкостью
Карамзина, над легкостью дяди Василья Львовича Бородачи смеялись над
здравым смыслом. Он не читал, да и не собирался читать их допотопные
поэмы, их раскольничьи акафисты, их визгливые варяжские стихи, которые они
называли одами. Он был потомственный враг дьячков, варваров, церковной
славянщизны. Война! Безбожно было держать его - со страстями, с сердцем -
взаперти и не позволять участвовать даже в невинном удовольствии погребать
эту Беседу губителей русского слова! (Любителей давно прозвали
губителями.) И покойную Академию, в орденах, звездах и лентах!
Война!
Здесь, в Царском Селе, он не мог участвовать на за-
седаниях "Арзамаса", кушать достославного арзамасского гуся. Но зато
однажды он видел наклонную тень простого генерала, невзрачно одетого,
уныло шедшего вдоль дворца вместе с тучным комендантом.
У генерала был мясистый нос, отвислые, разинутые губы штабного писаря;
он остановился и гнусавым голосом дьячка что-то сказал коменданту. И по
тому, как вытянулся и затрепетал тучный комендант, он понял: Аракчеев.
Тусклыми глазами осмотрев все кругом, заложив руку за спину, не заметив,
казалось, ни статуй, ни колонн, ни всего этого места с его старою славою,
генерал, выпрямив грудь, проследовал во дворец.
В руках у Александра было перо, он грыз его, писал стихи о прекрасной
любовнице, которой не знал. И он посмотрел кругом: гнусавый генерал,
комендант наполнили страшными буднями этот сад, кругом не было ни женщин,
ни стихов. Он спрятал в карман листок со стихами.
Война!
Он, раздув ноздри, писал теперь о Беседе губителей русского слова, о
варварах, о гнусавых дьячках, о визге ржавых варяжских стихов. Он не знал
никого из них, не видел ни седого деда Шишкова, ни монаха Шихматова, но
ему казалось, что он их знал, видел.
Это они тайком слонялись мимо лицея. Он не разбирал теперь имен - все