"Марк Твен. Старые времена на Миссисипи" - читать интересную книгу автора

как полагалось, нос парохода подошел к берегу, на баке вспыхнул фонарь,
кто-то спрыгнул, и голос негра проговорил из темноты: "Давайте мне ваш
саквояж, масса Джонс!" - а через мгновение мы уже снова шли по реке, тихо и
спокойно. Я глубоко задумался и потом проговорил, конечно, про себя: "Да,
найти сейчас плантацию - это, конечно, самая счастливая из всех возможных
случайностей, но повторить такой подвиг не удастся и за сто лет". Я искренне
верил, что это действительно была случайность.
За время, понадобившееся нам, чтобы пройти около восьмисот миль вверх
по реке, я научился довольно ловко вести пароход вверх по течению, правда
только днем, а до прихода в Сент-Луис сделал кое-какие успехи и в ночном
управлении, правда весьма незначительные. У меня была записная книжка,
сплошь исчерканная названиями городов, мысов, мелей, островов, излучин,
пристаней и т.д.; но все эти сведения можно было найти только в книжке - в
голове у меня они не удерживались. У меня болело сердце при мысли о том, что
я запечатлел только половину реки, так как мы сменялись на вахту каждые
четыре часа, днем и ночью. В книжке были длинные пробелы за каждые четыре
часа, что я просыпал с начала путешествия.
Мой наставник поступил на большой новоорлеанский пароход, и я, уложив
свои вещи, отправился вместе с ним. Вот это был пароход! Стоя в лоцманской
рубке, я так возвышался над водой, точно забрался на гору. Палубы так далеко
убегали к корме и к носу, что я сам себе дивился, вспоминая, что считал
"Поль Джонса" большим судном.
Пароход этот отличался от "Поль Джонса" и в других отношениях:
лоцманская рубка "Поль Джонса" была плохонькой, грязной и расшатанной
мышеловкой, страшно тесной вдобавок; а эта рубка походила на роскошный
стеклянный храм; места столько, хоть танцуй! Нарядные, красные с золотом,
занавеси, внушительный диван - высокая спинка и кожаные подушки, - сюда
другие лоцманы приходили посидеть, поболтать и "посмотреть реку"; блестящие
вычурные "урны" вместо деревянного ящика, наполненного опилками; красивый
линолеум на полу; уютная большая печь для зимы; инкрустированный штурвал с
меня вышиной; проволочный штуртрос; блестящие медные кнопки сигнальных
звонков и чистенький негр-буфетчик в белом переднике, готовый подать
бутерброды, мороженое или кофе на вахту в течение круглых суток. Да, это уже
было "кое-что", и я снова приободрился, решив, что все-таки лоцманское дело
- занятие романтическое. Как только мы тронулись, я прошелся по всему
большому пароходу и без конца восторгался. Он был чист и наряден, как
гостиная; когда я осматривал его большой золоченый салон, мне чудилось, что
я вижу своды великолепного туннеля; на двери каждой каюты была картинка,
написанная искусным живописцем; всюду висело бесконечное количество люстр с
гранеными стеклянными подвесками; нарядна была конторка кассира, великолепен
буфет, а на прическу и костюм буфетчика, казалось, потрачены были
невероятные деньги. Котельная палуба (так сказать, второй ярус парохода)
показалась мне просторной, как церковь, и бак тоже; и не жалкая горсточка
матросов, кочегаров и грузчиков - нет, целый батальон людей был там. Огни
жарко пылали в длинном ряде топок, и восемь огромных котлов возвышались над
ними. Какое неописуемое великолепие! А мощные машины!.. Но довольно! Никогда
я не чувствовал себя так замечательно. А когда я услышал, как весь этот
отлично вымуштрованный штат почтительно именует меня "сэр", я почувствовал
полнейшее удовлетворение.