"Амос Тутуола. Моя жизнь в лесу духов" - читать интересную книгу автора

это мой город, - и меня загнали на Рабский Двор вместе с другими рабами
хозяина, который не ведал, что я ему брат. А все мои язвы остались при мне.
И вот я трудился, как подневольный раб, но жили мы далеко от жилища хозяина,
и он только изредка приходил к нам с проверкой, или чтоб надзирать за нашим
трудом, и, когда ему виделись язвы на моем теле, он в тот же миг начинал
меня ненавидеть гораздо лютее, чем остальных рабов, и приказывал, чтоб меня
хлестали кнутами как непригодного к полезной работе, а главное, потому, что
в те времена раб не считался у хозяев за человека и его привыкли нещадно
карать, если он работал не в полную силу. Я-то, конечно, уже догадался, что
меня привели в мой собственный город, но не мог распознать ни брата, ни
матушку из-за обоюдной многолетней разлуки, а они не заметили меня в рабе.
К тому же раб не считался за человека, или был очень униженным жителем,
и я не мог обратиться к брату с объяснением, откуда я родом и кто мне родич,
а рабы не знали нашего языка, поскольку их пригнали из чужедальних мест, и
тоже не понимали, чего я хочу.
Но однажды, когда мне удалось отдохнуть и я оказался в своем полном
уме, наш рабовладелец, или мой брат, снова пришел к нам во Двор с проверкой,
и, пока он говорил, а мы его слушали, я вдруг легко узнал братов голос,
будто у нас и разлуки-то не было, потом пригляделся к хозяину повнимательней
и ясно увидел маленький шрам, который появился у брата на лбу еще до нашей
совместной разлуки возле развесистого фруктового дерева, так что по этим
двум памятным знакам - давнему шраму и знакомому голосу - я распознал в
хозяине брата, но поговорить с ним по-братски не смог, поскольку числился у
него рабом и он приказал бы засечь меня насмерть, если б я обратился к нему
как брат.
Я пристально рассмотрел свое положение, и оно представилось мне
примерно так: меня привели в мой собственный город, но родственных чувств от
меня бы не приняли, а значит, я должен был оставаться рабом. И тут мне
вспомнилась братская песня, которую мы весело распевали с братом во время
трапезы жареным ямсом, когда наша матушка ушла на базар, а нам оставила для
обеда ямс - каждому из нас по отдельному ломтику. И вот я запел эту братскую
песню, в которой значилось имя моего брата. Я-то запел, а братовы жены
принялись хлестать меня за пенье кнутами, и песня звучала час от часу все
грустней, или с каждым днем все тоскливей и заунывней. Через несколько дней
раздосадованные жены заявили про меня хозяину, что его "Раб, у которого на
теле язвы, распевает строго запрещенные песни", поскольку рабам
строго-настрого воспрещалось называть, хоть и в песнях, имя хозяина. А брат
приказал им, чтоб они меня привели.
И вот предстал я, значит, перед хозяином (или, считая по рождению,
братом), а сам дрожу от страха всем телом, и даже голос у меня содрогается,
потому что если какого-нибудь раба призывают к хозяину отдельно от
остальных, то хотят умертвить его для жертвы богу. Но брат сказал, чтоб я
спел ему песню, которую пел на Рабском Дворе. Он-то, конечно, собирался меня
убить, когда в моей песне прозвучит его имя, да бог был так добр, что, едва
я запел, брату вдруг вспомнилось наше с ним расставание, и я не успел еще
пропеть его имя, а он уже бросился меня обнимать и первым делом сказал своим
женам, что вот, мол, нашелся наконец его брат после двадцатичетырехлетней
разлуки. А вторым делом он приказал своим слугам вымыть меня чисто-начисто в
ванне и после этого принес мне одежду, которой обрадовался бы даже Король.
Но язвы по-прежнему были при мне. Третьим делом брат повелел своим женам,