"Месть женщины среднего возраста" - читать интересную книгу автора (Бушан Элизабет)Глава 6Я резко очнулась от звонка телефона на прикроватном столике. С усилием повернув голову, я взглянула на часы: было шесть утра. Мысль о том, что Сэм или Поппи попали в беду, вывела меня из ступора, и я схватила трубку. – Роуз? – Это был Натан, и на мгновение я вообразила, будто он звонит сказать, что его задержали на ночь в офисе: «Готовится большая сенсация, Рози» – и что он едет домой. – Хотел проверить, как ты. – Он говорил спокойным, выдержанным тоном, как на переговорах. – Ты в порядке? Мне потребовалось несколько лет, чтобы постичь искусство переговоров с Натаном. Следовало отвечать вопросом на вопрос. – А ты как думаешь? – Моя рука двинулась к его половине кровати. Он судорожно вздохнул и прекратил говорить голосом «на публику». – Мне было невыносимо оставлять тебя в таком положении… Он сказал еще много чего о том, что не хотел причинить мне боль, о том, что принял решение, тщательно все обдумав. – Видимо, не так уж тщательно, – парировала я. Натан говорил, что не сделал бы ничего подобного, если бы не считал, что это необходимо для его счастья… и даже для моего. И так далее и тому подобное. – Только о моем счастье говорить не надо, – отрезала я. – Нечего меня во все это впутывать. – Извини. Это было глупо. Но мне необходимо убедиться, что с тобой все в порядке. – Очень трогательно, Натан. Считается, что прошлое – как иностранное государство, в котором следует вести себя осторожно. Неправда: это мы сами – чужая страна, неисследованная и потенциально опасная территория. Женщина, схватившая трубку побелевшими пальцами, желающая причинить своему мужу столь же дикую боль, как он причинил ей, была мне не знакома. Я не узнавала ее, и хотя эта странная женщина вызывала у меня интерес и даже интриговала меня, она одновременно была мне отвратительна. – Я-то думала, что мое благополучие тебя больше не заботит. Поэтому ты меня и бросил. Теперь тебя заботит… кое-кто другой. – Разумеется, я о тебе беспокоюсь. – О Натан! – Необязательно жить с человеком, чтобы думать о нем. – Это бессмысленный разговор. – Я знаю, – удрученно согласился он. Потом в его голосе появились жесткие нотки. – Я пытался объяснить тебе все вчера. Перед глазами у меня встала картина: мы катаемся на катке и никак не можем оказаться лицом друг к другу. Меня опять пробрала дрожь, но мне удалось произнести: – Я больше не могу разговаривать. – Подожди… подожди, Роуз. Мы должны обсудить детали. Финансовую сторону и все прочее… Я назначу тебе содержание. Натан никогда не был корыстным, но денежный вопрос всегда стоял у него на первом месте. Такой уж он человек. Только обсудив и решив денежные проблемы, он был готов к рассмотрению более тонких материй. За много лет я выработала стратегию, при помощи которой с этим справлялась: одним из самых успешных способов, если я приходила в отчаяние, было просто его игнорировать. – Где ты сейчас находишься? – В «Зеффанос». Отель, в котором останавливались журналисты нашей газеты, не успевавшие домой из-за поздней работы. – Почему ты не у… Минти? Последовала короткая многозначительная тишина. В спальню вплыла Петрушка, запрыгнула мне на ноги и одарила хозяйку пристальным взглядом. – Минти пока не готова к вторжению на ее территорию. Еще одно выражение на новом языке. – Неужели? – Я уважаю ее за это. У меня имелось преимущество перед Натаном: я была знакома с лексиконом Минти. Она говорила о свободе, личной территории, отсутствии обязательств и сексе ради удовольствия, а не ради любви в такой же манере, как Ианта в свое время беседовала со мной о долге и сдержанности. Где они встречались? Как часто? Было ли это днем? Или в тот мимолетный промежуток между работой и домом, который Мазарин называет cinq sept – часы, предоставленные женатым любовникам? Я задохнулась от желания обрушить на него поток вопросов. Как? Почему? Когда? Мне хотелось знать подробности. Хотелось жадно заглатывать детали, как насекомое пожирает гнилой фрукт. Но Натану ни к чему об этом знать, и я не собиралась предоставлять ему возможность отказать мне в ответе. Вместо этого я сказала: – Натан, компания не станет оплачивать издержки твоих любовных интрижек. – Я знаю. Я вспомнила совместно прожитые годы: Натан поощрял меня, был предан, амбициозен, иногда выходил из себя, но в основном оставался очень мил; я горела желанием остепениться, радовалась рождению детей и, возможно, в последние годы брака задавала слишком мало вопросов, слишком легко приняв установившийся образ жизни. Все могло сложиться по-другому. В свободном пространстве, оставшемся после ухода детей, все это могло – и должно было – быть пересмотрено. – Натан, неужели ты был настолько несчастлив? Если это так, прости меня, мне очень, очень жаль. – Я с трудом выдавила из себя слова. – Мне казалось, что я делаю тебя счастливым. – Рози, – ответил он, – ты знаешь, как я тебя любил. С той самой минуты, как увидел в самолете. – Тогда в чем дело? Он печально проговорил: – Ты никогда не любила меня так, как я. – Это неправда, ты же знаешь. Да, я любила Хэла, но любила и тебя тоже. И в конечном счете, тебя я любила намного сильнее – настоящей любовью, в основе которой лежали не мечты, а реальная жизнь. Вспомни все, что было с нами за двадцать пять лет… Натан, послушай меня, ты позволил одержать верх своему воображению. Мы слишком хорошо знаем друг друга, чтобы все перечеркнуть. Я понимаю, влюбленность умирает. Понимаю, мне не двадцать девять, и Минти очень хорошенькая. Я все понимаю… – Я сделала над собой огромное усилие. – Еще не слишком поздно. – Слушай, – оборвал меня Натан. – Насчет денег. Я не оставлю тебя в беде. Я и не сомневалась в этом, но ухватилась за свою гордость: – У меня прекрасная работа. Проживу сама. Он терпеливо, упрямо продолжал: – Пока я буду оплачивать половину счетов. Не хочу, чтобы ты беспокоилась. Больше я не могла слушать. Я понимала, что должна поступить мудро и отыскать лучшее, более разумное решение. В висках стучало: «Подумай еще раз. Ради детей. Ради меня. Ты перебесишься, и я тебя прощу. Может, мне стоило бы спросить: что я такого сделала? Может, мне надо молить о прощении, Натан? Ты должен простить меня». Но голос, каким я обычно говорила – тот, которым жены и матери утешают, грозят, дразнят, уговаривают; голос, что умеет быть грубым, нежным и властным, сорвался. Я бросила трубку и снова зарылась в подушки. Почувствовав нужный момент, Петрушка придвинулась ближе. Я уронила лицо в ладони. Он звонил, чтобы поговорить о деньгах. Доброта Натана просто невыносима. Мне было бы легче, намного легче, если бы он был жесток и злился. И так тяжело, почти невозможно постичь то, что произошло, не говоря уж о том, чтобы планировать спасительную операцию. Но Натан так и сделал. Он работал тайно, подпольно, и его шахтерский фонарь высветил богатый новый пласт. Так выворачивают перчатку наизнанку – палец за пальцем. В полдевятого я позвонила Ви, хотя помнила, что сегодня суббота и в это время ее лучше не трогать. Ви и Мазарин были моими самыми старыми подругами: мы втроем вместе ходили в университет. – Ви, это Роуз. Извини, что звоню в такой час, но мне нужно с кем-нибудь поговорить. – О, Роуз! Господи! Сто лет от тебя ничего не слышно. Да, конечно. Что стряслось? – Натан меня бросил. Ушел к моей ассистентке. На заднем плане раздались крики семилетней Аннабели пятилетнего Марка. Голос Ви поднялся до потрясенного визга: – Ты шутишь. Когда? – Вчера вечером. – Наш разговор сопровождался детским воем, и Ви приказала отпрыскам сидеть тихо: мамочка уже идет. – Извини, Ви, я в неподходящее время… – Послушай, – сказала она. – Я сейчас не могу разговаривать. Нас с Люком ждет такси, дети капризничают. Позвоню как только смогу. Разговор отобрал у меня последние силы, и я натянула на голову простыню. Если уж мне предстоит страдать – в данный момент в этом не было сомнений, и наверняка это продлится долго, – то вполне можно мучиться по полной программе, предавшись великой, царственной боли. Но мысли, словно крошечные лодочки с белыми парусами, в неразберихе скользили в моей голове. Надо оставить записку для молочника. Счет за газ просрочен. И срок действия загранпаспорта заканчивается. Нужно позвонить детям – но мне не хотелось, чтобы они стали свидетелями землетрясения, разрушившего брак их родителей. Это дети должны обращаться к родителям за помощью и советом, а не наоборот. Я представила, как они подумают: «Бедная мама, он ушел от нее к женщине помоложе». И начала рыдать как безумная, пронзаемая конвульсиями с головы до ног, и не прекращала до тех пор, пока от истощения меня не начало тошнить. В конце концов я добралась до ванной, облокотилась о раковину и пустила воду. В последний раз зубной пастой пользовался Натан. Он, как всегда, не завинтил колпачок. Двигаясь неуверенно и дрожа, словно после тяжелой болезни, я опустилась в воду. Я лежала и бессмысленно смотрела на полочку над головой: масло для ванны; жидкость для полоскания рта; большой рулон бумажных полотенец; запасной кусок мыла – обычный набор. Я посмотрела на свое тело. Что я ожидала увидеть? Бронзовое сияние нимфы из фонтана, чьи формы оставались нетронутыми, не помеченными временем? Беременности не украсили моего тела – его растягивали, резали, зашивали. Оно вынашивало детей, баюкало их, а когда наступало время, мягко отталкивало их от себя. Это тело научилось быть бесконечно занятым и хвататься за любую возможность передышки, беречь минуты тишины в душной, переполненной бесчисленными требованиями семейной жизни. Разве могло все это не отразиться на моем теле? «Для этого женщины и существуют на земле, – у Ианты было свое мнение на этот счет. – Больше нечего говорить, нравится тебе это или нет, Роуз. – Я вспомнила, что она в тот момент как раз снимала коричневую восковую кожицу с вареного окорока. – Если делать то, что правильно, никогда не ошибешься. – Взяв нож, мама надрезала жир, ставший прозрачным после варки, и начинила его гвоздикой, выкладывая орнамент в форме бриллианта. – Воспитание детей и сохранение семейного очага вознаграждается по-своему». Моя кожа начала морщиться. «Мама похожа на чернослив, мама похожа на чернослив…» Так говорила Поппи, которая любила забираться в горячую ванну с пеной, служившую мне убежищем. Худенькие ручки и ножки цеплялись за края, переливая воду, и ко мне прижималась мокрая, костлявая маленькая фигурка. Иногда появлялся Сэм и спрашивал: «Можно войти?» И мое купание заканчивалась свалкой мокрых тел и хохотом. За исключением тех дней, когда я уставала и огрызалась на детей. Я надела старые джинсы и свитер и заметила, что руки у меня дрожат. Прекрати, Роуз, упрекнула я себя. Ты должна думать. Ты должна быть сильной. Я спустилась вниз раздвинуть шторы, написать записку молочнику, начать повседневные дела на сегодня, завтра, послезавтра и все последующие дни. Потом я вышла в сад. За зиму крыша сарая одряхлела и дала течь – хотя я подозревала, что всему виной белки. Внутри после вчерашнего дождя накопилась грязная лужица. Я достала вилы и секатор и отнесла их к кусту сирени. Сирень – жадное растение, садовый алкоголик: оно поглощает из почвы всю влагу до капли. Но я все ей прощала, потому что аромат сирени и тяжелые, эротичные соцветия доставляли мне огромное удовольствие. Однако на участке земли под кустом сирени за жизнь других растений приходилось бороться, как бы часто я ни опускалась на колени, копая и пропалывая. Чтобы решить проблему, нужно было прорезать дождевой тоннель в ветвях куста, пока не проявилась новая поросль и крошечные зародыши бутонов: тогда бы я не смогла их срезать. С мертвым деревом легко справиться: один щелчок секатором здесь, другой – там, и сухие, ломкие ветки падают. Но прошлогодняя поросль оказалась сильной, сочной, маслянистой от предчувствия весны. Дерево сопротивлялось моему вторжению и не понимало, зачем ему дождевой тоннель. Я сражалась с ним около получаса, секатор глубоко вгрызался в мясистую плоть, оставляя шрамы, которые будут плакать вместе с дождем. Короче говоря, для нормального завершения работы мне нужен был Натан со стремянкой. Чувство равновесия всегда меня подводило, и муж не позволял мне становиться на стремянку. «Ты мне нужна живой, – говорил он. Как я без тебя справлюсь?» Я снова начала плакать. Я схватила вилы и воткнула их в землю. В лучшие дни копание меня успокаивало, в худшие – усугубляло усталость. Мне было все равно. Это простое действие, которое я выполняла столько раз, должно помочь: у меня появится доказательство того, что энергия продолжает течь вопреки преградам, и копание и прополка будут всегда нужны. Даже если жена больше не нужна мужу. Хотя я добавляла мульчу, земля по-прежнему оставалась упрямой и капризной, застревая на зубцах. Рукоятка выскользнула у меня из рук. Я снова подняла вилы и погрузила их в сухую комковатую глину. На этот раз зубцы наткнулись на сплетение корней и больше не поддавались. – Давай же, черт возьми, – процедила я, пожалуйста. – Но все было бесполезно: вилы застряли. Я вытерла лицо тыльной стороной ладони. В голове раздался щелчок. И почти сразу мое видение изменилось на малейшую долю, однако то, что я увидела, было шире, крупнее, всеобъемлюще. Я словно разрезала корочку пирога и обнаружила, что под ней – гнилое мясо. Словно всмотрелась в свою картину с розами и увидела не только взъерошенные лепестки и нежно-зеленые чашечки, но и язву, выеденную червоточину, жгущую бутон. Как я могла не заметить гниение белоснежной розы? Или мокриц и проволочников, змеящихся по маленькому клочку земли, который я только что вскрыла. И россыпь камней, осколки оранжевого пластика и колечко от жестяной банки. И среди этих подземных жителей и захватчиков вились цепкие, вездесущие корни вьюнка. – Не могу поверить, – сказала Ви, перезвонив мне тем же вечером. – Ты догадывалась? Роуз, мы так долго как следует не разговаривали, что я и понятия не имела ни о чем. Когда-то мы точно знали, что происходит в жизни друг друга, но в последнее время все изменилось. Некогда близкая дружба пала жертвой занятости. Ви была редактором книжной рубрики в газете-конкуренте («Конкуренты как раз и бывают лучшими друзьями»), второй раз вышла замуж и поздно родила, а я была поглощена работой. В промежутках между этими напряженными, жизненно необходимыми занятиями не оставалось свободного пространства. У Ви был усталый голос, и я почувствовала себя виноватой за то, что потревожила ее. – Нет, не догадывалась, но я особо и не приглядывалась. Натан не покупал нового белья, не пользовался лосьоном после бритья, не читал стихи. Ви, извини, что я тебя побеспокоила, но я понятия не имею, с кем еще посоветоваться. – Конечно, ты правильно сделала, что позвонила. Но мы как раз ехали на свадьбу к нашей бывшей няне, – последнее, чем мне хотелось бы заняться в драгоценный субботний день, но все к лучшему. Хочу, чтобы нынешняя няня поняла, насколько крепкими и дружескими могут быть наши отношения. Я понимала отговорки, к которым прибегает работающая мать. Они были оправданны, поскольку главное, к чему мы стремимся, это обеспечить комфорт детей. – Послушай, а не хочешь приехать ко мне? Вместе поужинаем. Мне было трудно на чем-либо сосредоточиться, и при мысли, что придется выйти из дому, я запаниковала. – Нет-нет, не стоит. Давай просто поговорим. – Ты детям рассказала? – Даже подумать об этом не могу. По крайней мере, сейчас. – Я представила, как Сэм онемеет от потрясения, а алые губы Поппи побледнеют и задрожат. – Роуз, я понимаю, что ты чувствуешь, поверь. Звони мне в любое время дня и ночи. – Спасибо. Больше добавить было нечего. Я отправилась на поиски виски и нашла его у Натана в кабинете. Рядом с бутылкой стоял пустой стакан со слоем мутного осадка на дне толщиной в ноготь. Судя по всему, муж пил, пока ждал моего возвращения домой и планировал свой побег от нашего брака. Я не любила виски, но плеснула себе немного, и алкоголь сделал свое дело, ударив по пустому желудку. Я представила, как Минти встряхивает блестящими волосами, вспомнила ее мягкий хриплый смех и ответный смех Натана. Думаю, в каком-то смысле они смеялись надо мной. Меня наполняло странное ощущение, будто мое тело стало чужим владением, к которому у меня не было ключа; не было у меня и карты с расположением кожи, костей и кровотока. Я вытянула руку. Согнутся ли мои пальцы? Сумею ли я сглотнуть? Сможет ли воздух в крошечных кавернах моих легких провести химическую реакцию? Над левым глазом пульсировала боль, горло пересохло от плача. Разумеется, все это от шока: мое тело первым приняло удар. Хотя я выслушала Натана, хотя я слышала, как за ним захлопнулась входная дверь, и прожила в пустом доме один день и одну ночь, половина меня все еще не верила, что его здесь больше нет. Натан обожал свой кабинет. Вывеска на двери гласила: «Не входить»; он настоял на том, чтобы провести две телефонные линии, и мурлыкал, когда они звонили одновременно. Его кабинет был пробной площадкой перед работой: здесь он раздумывал над важными офисными делами. Натан не поленился установить специальные программы для оплаты счетов, страховки и подсчета семейных финансов. Я села за стол, открыла ящик и наткнулась на аккуратные ряды скотчей, шариковых ручек, отверток. В раскрытом блокноте у телефона было написано: «Позвонить бухгалтеру». Прежде чем выйти из кабинета и бросить жену, он все продумал. Натан всегда методично прорабатывал задачи, которые сам себе и ставил. Давным-давно Ви обвинила его в том, что у него нет воображения, но я возразила, что это не так. Как раз потому, что Натан слишком хорошо представлял себе бедствия, которые могут постигнуть его семью, он прилагал такие усилия, чтобы их предупредить. Над столом висела фотография в рамке: Натан с коллегами на прошлогоднем рождественском ужине. Мужчины – на фото были одни мужчины – во фраках, подчеркивающих их компанейскую одинаковость и свидетельствующих о том, что событие действительно важное, хотя на самом деле обычная выпивка с закуской. Я еще дразнила Натана по этому поводу. Он сидел между председателем совета директоров и редактором, и когда я впервые увидела снимок, он мне понравился, потому что у Натана был какой-то отрешенный и расслабленный вид. Теперь я увидела в нем другое: блеск в его глазах был вызван не безусловным счастьем мужчины, довольного своей работой и домом, а скорее волнением человека, в жизни которого намечается абсолютно новый поворот. |
||
|