"Месть женщины среднего возраста" - читать интересную книгу автора (Бушан Элизабет)Глава 3Мой звонок разбудил Поппи. – Хотела спросить, как у тебя дела, – сказала я. Она рассердилась: – Мам, ты знаешь, который час? – Извини. Я просто хотела с тобой поговорить. – Поговори со мной в нормальное время, – фыркнула она. – Как папа? – На работе. У них кризис. – Кризисы ему нравятся, – ответила папина дочка, – он чувствует себя нужным. – Папа собирается тебе позвонить. Я подумала, что стоит тебя предупредить. В телефонной трубке раздался вздох. – Послушай, я знаю, что ты скажешь… в этом нет необходимости. Я сама отвечаю за свою жизнь… Девочка наговорила еще много чего в том же духе: Поппи вежливо предупреждала меня не переходить грань, и спустя какое-то время я сдалась. Дочка пообещала, что скоро приедет домой, заверила, что у нее все хорошо и она счастлива, и на этом разговор был окончен. Я покормила Петрушку печеньем для пожилых кошек, и она прикорнула на полке над радиатором. Петрушке было шестнадцать лет, и я изо всех сил старалась не думать об этом. Она давно забрала мое сердце; мне казалось, что она должна жить вечно. Я убирала посуду и слушала новости по радио. В Америке объявился очередной серийный убийца, в Индонезии назревает гражданская война. Отчаявшаяся семейная пара из Британии проделала путь до Южной Америки, чтобы усыновить ребенка, и стала жертвой мошенничества. Я слушала и думала о том, какое это счастье, что я избавлена от этих проблем. В моей жизни есть дети, Натан, работа. Я жадно питалась своим счастьем, понимая, что другие его лишены. – Можно ли быть счастливым, когда где-то в мире люди умирают, потому что им не хватает пищи? Или страдают от врожденных неизлечимых болезней, или сам факт их существования – политическая проблема? – спросила я как-то Натана, когда мы сидели за столом в нашей кухне вскоре после переезда на Лейки-стрит. Мне было двадцать два, я все еще была мечтательна и восприимчива, хотя уже готовилась стать матерью. До рождения детей у нас еще было время на такие разговоры. – Наверное, наше существование должно омрачаться ужасными жизнями этих людей? Натан налил себе вина, а мне молока. – Если ты говоришь о фрейдистской идее «другого», в бессознательном поиске которого мы находимся, тогда нет, это слишком неточное применение. К тому же это всего лишь теория, и люди намного эгоистичнее, чем ты предполагаешь. Отсылка к Фрейду вернула меня на землю и напомнила, что очень многое о Натане мне было неизвестно. Пока. – Я и не думала про Фрейда, просто размышляла, – ответила я. – Надеюсь, что мы можем быть счастливы. Повисла жуткая тишина, и я пожалела, что не придержала язык. – Рози, взгляни на меня. Разумеется, мы можем быть счастливы, – горячо проговорил он, переживая из-за того, какой оборот приняла беседа. Я встала и начала целовать мужа, пока он обо всем не забыл. К счастью, все это осталось в прошлом: всего лишь зыбь на поверхности зарождающегося брака. Если и было что-то положительное в том, что дети покинули гнездо, так это моя ново-обретенная радость от домашних дел: я не думала раньше, что они могут доставлять такое удовольствие. Некоторые женщины ненавидят домашние заботы, но мне нравится убираться: ритуал украшения и чистки домашнего очага стар как мир, и меня грела мысль о том, что я – одна из многих поколений женщин, выполнявших этот обычай. Натану тоже нравилось, когда я чистила и наводила блеск, и он признавался, что иногда – на работе или в путешествии – представляет, как я провожу метелкой из перьев по сияющей отполированной поверхности. При этом муж с улыбкой добавлял, что я могу и его пощекотать метелкой, и я обещала, что так и сделаю. Сегодня мне предстояла еженедельная полировка столешницы. Стол был французский, из грецкого ореха, и слишком шикарный для кухни, но мне хотелось иметь стол, за которым можно было бы собираться на ужин и радоваться семейной жизни. Стоило мне увидеть его в антикварном магазине в Норфолке, как я поняла, что он должен быть моим, и взялась за спасение этого побитого, видавшего виды сокровища. Принадлежности для чистки хранились в комнате, прилегавшей к кухне. Агент, продавший нам дом на Лейки-стрит, чье воображение не знало себе равных, называл эту комнату «настоящим чуланом для дичи», но скорее всего помещение использовали как уборную или прачечную. В эту крошечную комнатку я сваливала вещи, которые не решалась выбросить: старую коляску (может, когда-нибудь пригодится), конструктор «Меккано» Сэма (он так его любил), складной розовый домик куклы Уэнди, принадлежавший Поппи (напоминание о воображаемом мире, в котором она жила). Полки занимала моя коллекция ваз, также вызволенных с блошиных рынков, – обильно декорированные узкие фарфоровые флейты, дешевое стекло, пытающееся быть похожим на хрусталь, и имитация ардеко. Меня трогала амбициозность создателей ваз. Полироль растекся по поверхности стола молочными облачками, и я принялась натирать столешницу, пока с удовлетворением не увидела, что атласная древесина защищена до следующей недели. Я сделала шаг назад и полюбовалась своей работой. В этом доме прошла большая часть нашей с Натаном совместной жизни. Один человек как-то сказал, что если хорошо знаешь свой дом, то по старым стенам можно прочитать историю, как по страницам книги. Обстановка домов не менее интимна и занимательна. Если хотите знать, один взгляд на комнату способен сказать, кто здесь неряха, кто утратил всякую надежду, а кто отчаялся. Когда мы купили дом на Лейки-стрит, он нуждался в капитальном ремонте и поэтому обошелся нам дешево. Мы воевали с сыростью, мышами и расшатанными опорами. Ремонт был похож на нанесение слоев лака – одним словом, шел очень медленно. Мы делали ошибки – взять хотя бы несчастные стены цвета терракоты в столовой, которые мы так и не перекрасили; ванную, спланированную в самом неподходящем месте; неудобный, уродливый диван в комнате няни. Когда я выбирала его, он казался мне симпатичным. О шторах с рюшечками на лестничной площадке вообще помолчу («Как трусы у шлюхи, – вынесла вердикт моя подруга Ви, впервые увидев эти рюши. – У тебя темное прошлое, Роуз?»). Теперь от старости занавески истрепались в бахрому. Мы с Натаном пообещали друг другу, что когда дети вырастут, мы устроим в доме ремонт. Но этого так и не произошло. Нам и так было уютно. Субботнее утро прошло мирно: я сидела на кухне, разбирала беспорядок, наводила чистоту и составляла список покупок. По радио передавали симфонию Малера, полную отчаяния и горести, – жена композитора была ему неверна. Время от времени я невольно прекращала дела и вслушивалась в мелодию. Страдания Малера породили прекрасную музыку. Комнату наполнял свежий, крахмальный запах выглаженного белья, смешанный с ароматом пчелиного воска от полироли и легким благоуханием кофе. Петрушка иногда поднималась и потягивалась. Я вышла из кухни, чтобы отнести белье наверх, в сушилку, находившуюся в комнате для гостей. Комната для гостей была роскошью, и по этой причине я поддерживала в ней безупречный порядок. На двух кроватях красовались белые хлопчатобумажные покрывала, вместо занавесок – бледно-розовая дымка французского тюля; на стене висела картина, подарок Натана на день рождения – белые розы на темном фоне. «Картина для нашей спальни, – сказал он, вручая мне ее. – Художник – русский, он еще очень молод, и его картины продаются контрабандой. Было нелегко с ним договориться, но я пригрозил разоблачением. Стоило мне увидеть картину, как я понял, что она для тебя». Натан частенько получал подобные подарки. Он притворялся, что это выходит само собой, но я подозревала, что муж поощряет игры с конфиденциальной информацией, потому что ему льстит быть в центре событий. «Я в восторге, Натан, – честно призналась я. – Прекрасная картина.» Он был доволен: «Я рад, что выбрал ту, что тебе по душе. – В разговорах об искусстве муж не был так уверен в себе, и меня это трогало. – Мне нравится, что художник рисует в духе старых европейских традиций. Похоже, влияние модернизма его не затронуло», – осторожно добавил он. Я согласилась. Сочетание реализма и красоты, религиозности и верности правде, меланхолии и глубины многое поведало мне о незнакомом художнике, и я не удивилась, что картина запала Натану в душу. Изображенные в оловянной вазе, с четками, брошенными на переднем плане, розы играли тысячей оттенков: серым, меловым, грязновато-белым, но в результате возникал эффект сияния; бутоны были чувственно-взъерошенны, хотя художник и добавил россыпь сорванных хрупких лепестков. Темный фон скрывал тайны, но мне никогда не узнать, какие именно. – Эти розы напоминают мне тебя в саду, сказал Натан. Мы стояли и вместе рассматривали картину; наши отражения неясно мерцали на темном полотне. Мы так и не договорились, где именно повесить картину в спальне. К тому же мне казалось, что в комнате для гостей она будет как раз на своем месте. Я сложила белье в шкаф: простыни в одну стопку, наволочки в другую, встряхнула мешочки с лавандой, чтобы высвободить аромат, и вышла из комнаты. Сэм приехал в Лондон на выходные и заглянул на ланч в воскресенье. Один, без Элис. Сэм был красивым статным парнем, но, к счастью, не придавал этому большого значения. Он работал в научно-исследовательской компании, располагавшейся на старой свиной ферме в окрестностях Бата. Нашего сына считали восходящей звездой, и его зарплата и стиль жизни соответствовали этому мнению. Он был прекрасным, компетентным специалистом в области генетики, и предвкушал рождение мира, где человеческими генами можно будет манипулировать для удобства и здоровья людей. Сын свято верил в то, что нас ждет лучшее будущее, и я горячо любила его за то, что он есть, за его идеалы. Однако в области личной жизни Сэм не был специалистом. Пока я готовила ланч, сын зашел на кухню и занял место у окна. Я откинула на дуршлаг сваренный на пару картофель. – Зачем ты так делаешь? – спросил он. Я выложила картофель в форму с горячим маслом. – Так у картофеля появляется хрустящая корочка. – Надо сказать Элис. Мы оба учимся готовить. Я поставила форму в духовку. Сэму давно пора понять, что Элис не из тех девушек, кто ценит кулинарные советы. Более того, ее безупречная внешность и неприкрытые амбиции заставляют женщин в возрасте чувствовать себя неуютно. – Как она поживает? – я избегала его взгляда. – Нормально. – Сын замялся. – Наверное. – Наверное? – Она поехала в Австрию, кататься на лыжах. – Сэм засунул руки в карманы и стал в точности, как отец. – Неисправимая любительница развлечений. Элис регулярно причиняла Сэму страдания. К его чести, он не распространялся на этот счет, но мы с Натаном все видели без слов. В один прекрасный день Сэм познакомился с золотоволосой Элис на конференции и моментально, не успев выслушать ничьих предупреждений, влюбился. Теперь ничего поделать было нельзя – лишь переждать. К курице я планировала подать соус с эстрагоном, карликовую морковь, горошек и стручковую фасоль. Чистить морковь было кропотливым занятием, и пришлось сконцентрироваться. «Прекрати, мам», – сказала бы Поппи. Но какой смысл иметь детей и не вмешиваться в их жизнь? Вмешиваться так же естественно, как и дышать. – Знаешь, я попросил ее выйти за меня замуж. Я задела ножом ноготь и пососала палец. Ответ Элис был ясен по виду Сэма. Я понимала, что следует выступить в роли самаритянки, мудрого советчика, но боль и разочарование сына расстроили меня, и я была в растерянности. – Сэм, может, нам открыть бутылку вина? – Ничего страшного, можем об этом поговорить. – И что?.. – Элис не видит смысла в замужестве. У нее потрясающая работа и потрясающая зарплата. Потрясающая квартира. Потрясающая машина. Все тридцать три удовольствия. Зачем ей портить себе жизнь? – Его глаза потемнели от тоски. – Но мне хочется завести семью. – Ты ей это объяснил? Сын пожал плечами: – Разумеется. Элис кажется, что после свадьбы люди начинают вытворять друг с другом немыслимые вещи. Она думает, что это неправильно – строить жизнь на любви. Теперь женщины на это не клюют. Как у организационного принципа у любви есть недостатки. – И ты собираешься сдаться? – Не знаю. – Ох, Сэм… – Я взяла его руку и погладила, желая взять боль сына на себя. Для чего еще нужны матери? Когда цыпленок был готов, Натан отрезал пару кусочков от грудки и положил их веером на тарелке для мистера Сирса. Я добавила печеный картофель, овощи и отдельно приготовленную порцию соуса: мистер Сирс недолюбливал пряности. «Вернусь через пару минут», – сказала я и оставила Натана помешивать соус, а Сэма – накрывать на стол. Мистер Сирс жил по соседству, в одиночестве, и был прикован к постели. Я спустилась по каменным ступеням в подвал дома номер девять. Во время войны Лейки-стрит частенько бомбили самолеты, и три дома были уничтожены. В пятидесятые годы городской совет выклянчил деньги на постройку не слишком красивых, но и не уродливых домов на их месте. – Кто? – крикнул мистер Сирс, услышав мой стук. – Роуз. – Я всегда оказывалась не тем человеком, которого он желал увидеть. Им была Бетти, его дочь, которая много лет назад собрала чемоданы и покинула его. Она навещала отца раз в год, да и то неохотно. Я зашла в гостиную, где мистер Сирс сидел в кресле; вокруг было множество газет и переполненных пепельниц. – Я принесла вам воскресный ланч. Мистеру Сирсу было важно напомнить, какой сегодня день, потому что у него было плохо с памятью. Времени в привычном смысле для него уже не существовало, от календарей не было никакой пользы: он никогда в них не заглядывал. – Очень мило, – произнес старик с удивленным видом. – И зачем вы это сделали? – Ну вот, опять: я приношу ему воскресный ланч уже пять лет. Я сходила на кухоньку, взяла поднос и поставила еду ему на колени. – Цыпленок. Ваш любимый. Если только ваши вкусы не изменились. Он потыкал вилкой морковку, и я поняла, что ему понадобится встряска. – Возможно, вам будет интересно, мистер Сирс, что с восемьдесят восьмого маршрута снимают «Рутмастеры»[3] и запускают автобусы, где платишь прямо водителю. – Правда? – Все этим недовольны. Организуется акция протеста. Эта информация настолько взволновала мистера Сирса, что он съел первую ложку, и я успокоилась. Наша дружба развивалась постепенно и крепла в течение многих лет. До того как мистер Сирс стал немощным, он целыми днями ездил на автобусах. Автобусы были его страстью, он изучил сеть пересекающихся маршрутов и стал в этом вопросе уникальным специалистом. Он знал о расписании, о билетах и вообще об автобусах то, что не было известно никому. Так что в каком-то смысле автобусы стали и моим хобби. Я рассказывала соседу о поломках, свежих рекламных объявлениях на автобусах и иногда заезжала в депо в Стоквелле, чтобы потом поделиться с ним новостями. Другим пристрастием мистера Сирса была Петрушка, которая считала дом номер девять своим вторым домом. Когда разговор об автобусах иссякал, мы беседовали о ней и Рыжике, коте, который когда-то жил у мистера Сирса. Я проверила график и узнала, какая из сиделок сегодня укладывает его спать. – Сегодня вечером к вам придет Мэрилин, мистер Сирс. Ваша любимая сиделка. – Я расслышала нотку фальшивой веселости, прокравшуюся в мой голос, и поморщилась. Мистер Сирс бросил на меня пронзительный взгляд. – Надеюсь, ланч придется вам по вкусу. – От курятины у меня голова болит, – ответил он в наказание мне. Сразу после обеда Сэм уехал с Лейки-стрит, и я настояла, чтобы мы с Натаном выпили кофе в саду. – Вот видишь? – сказала я, распахивая французские окна. – Идеальный сад. Первые ростки гибрида мускусной розы боролись за пространство с дерзким жасминовидным пасленом. Клематис «Мари Буало» уже покрылся зародышами листиков, а ползучая роза готовилась позднее, по весне, пустить вдоль забора крошечные, размером с кулачок младенца, кремовые бутоны. Все растения были расположены так, чтобы раскрывать свою красоту постепенно, – это ежегодное шоу. Лаванда белая, полынь «Серебряная королева» – мои милые, нежные детки. Я почти забыла про оливковое дерево в каменном горшке. В блеклом свете оно тоже отливало серебристым мерцанием. Зимой камни покрывал мох, забираясь на скамейку. Его нужно было смачивать дезинфицирующим средством и соскребать, и я взяла ведро. Натан потер камни патио ботинком, счищая с них поросль. – Ты сегодня очень тихий, Натан. – Я поскребла скамью и вытерла ее тряпкой. Муж наблюдал за мной. – Слишком холодно. – Он присел, но не взглянул на меня. И я подумала, уж не сердится ли он. Я сделала еще одну попытку: – Думаю, я спасла клематис. – Не понимаю, почему ты одержима белым. Неужели нельзя добавить немного цвета, чтобы внести хоть какое-то оживление? Мне уже не раз приходило в голову, что Натан ревнует меня к саду. – Я не знаю. Мне нравится белый. Но может быть, ради разнообразия, я выбрала бы красный. И тут Натан сказал кое-что, что показалось мне странным: – Мне кажется, Рози, что я никогда тебя не понимал. Это было слишком серьезное заявление, и я решила воспринять его как шутку. – И не надо меня понимать. – Я наклонилась и поцеловала мужа. – В женщине должна быть загадка. – Не говори глупости. Почему мне нравился белый цвет в саду? Бесспорно, некоторые книги, попадавшие на мой рабочий стол, предлагали различные толкования периода увлеченности белым в истории садоводства. У Пикассо был синий период, и немало трудов посвящено его анализу. Возможно, белые сады символизировали неосознанное стремление к чистоте. Но скорее всего, плотные, невинные бутоны, пробивающиеся сквозь шоколадного цвета землю, нежная, неизменная добродетель сада создавали прямой контраст происходящему в мире. Однако любому дураку известно, что важны не толкования, а сам сад. Мои белые красавицы не сдавались, пробивали себе дорогу среди гниющих заборов и простирались прохладным пологом над усталой городской почвой. Возможно, я и вправду испытывала тягу к ясности и прямоте, символом которой является белый. Этого я объяснить Натану не могла. Однако истинный смысл крылся в очевидной красоте белого цвета. Натан поднялся: – Я иду в дом. – Не хочешь прогуляться? Я могу заняться этим как-нибудь в другой раз. – Нет. Я знаю, тебе хочется расправиться со мхом. Я и сам могу прогуляться. – Отлично. Я наполнила ведро из уличного крана, налила дезинфицирующего средства, встала на четвереньки и начала скрести. Раствор был вяжущим и пах чистотой; кожу защипало. Слышно было, как Натан ходит по дому. Он помыл посуду, поговорил по телефону, а потом я услышала, как хлопнула входная дверь. Чистящая щетка была новой и с силой вгрызалась в мох. Открылся кусок свежеотчищенной каменной плитки. Это был дешевый заменитель известняка, привезенный из Индии. Камень был очень старый, на некоторых плитках остались следы доисторических растений – листок с замысловатым узором. Рыбная косточка папоротника. Я провела по папоротнику мокрым пальцем. Безграничное разнообразие природы основано на десяти основных рисунках: завитки, спираль, кристалл, ветвь и так далее. Я узнала об этом, когда училась в Оксфорде. Мне нравилась эта теория. Строгость природы меня утешала: ведь я до сих пор хранила серебряную медаль с гравировкой: «Роуз Аттли: за опрятность и пунктуальность. Третий класс». Мне была по душе идея природного порядка и простоты – одна из причин, по которой я вышла за Натана. И так далее, и так далее. Закончив убираться в патио, я занялась садовой мебелью. Работа была не из легких, и я приятно согрелась. Время от времени я поднимала голову и смотрела на ждущий весны сад в коричнево-зеленых тонах – просто так, ради удовольствия оглянуться вокруг. При въезде в дом меня приветствовали сорок пять футов блеклой, выщелоченной лондонской глины, покрытые мусором и колючими кустами, – все тот же агент с богатым воображением называл этот садик «зрелым и перспективным». Мне же казалось, будто сад говорил: «Я бросаю тебе вызов. Попробуй меня одолеть». В глубине располагался фонтан: вода вытекала из кувшина, который держала женщина в драпированных одеждах, и капала в кирпичный бассейн, куда я сложила камешки, собранные Сэмом и Поппи на пляже в Хастингсе. Этот фонтан представлялся мне чем-то вечным: все менялось, – но оставалось прежним. Я перевела взгляд на сирень – старую, разросшуюся. И все же даже она была проникнута ожиданием – как и розы, и пучки листьев, из которых появится черно-белый мак, и мои драгоценные рыже-коричневые медвежьи ушки, – как и все вокруг. Близилась весна. В который уже раз все в природе повторяется. |
||
|