"Илья Туричин. Весна сорок пятого (Роман) " - читать интересную книгу автора

что именно дремлющий генерал нуждается в особой опеке. Впрочем,
недремлющий тоже. Генерал не знает страха, не кланяется пулям, не
бросается на землю при вое авиабомбы, спокойно делает свое дело:
разговаривает с людьми, принимает решения, отдает приказы, отчитывает,
поощряет. Синица настолько привык к Зайцеву, что иногда ощущает себя как
бы частью его, порой ему кажется, что он, майор Синица, даже может
подменить своего генерала, принять за него нужное решение, отдать приказ,
кого надо - отругать, кого надо - наградить. Вот только, к сожалению,
выспаться или нормально поесть за него он не может. Впрочем, за себя тоже.
Чем меньше Синица спал и ел, тем более склонялся к философствованию.
Если бы он вел дневник, сколько бы удивительных мыслей записал! Например:
наступая противнику на пятки, приглядывай за носками собственных сапог.
Или: после артподготовки кухню не подвозят. Или: "Выше голову!" - совет
для штатских; для военных - "Пригнись вовремя".
Впрочем, Синица не очень уверен, его ли это мысли, или брошены
генерал-лейтенантом Зайцевым. Дневника Синица не ведет. Это немцы ведут
дневники. Почти что все поголовно. У кого, конечно, есть на чем писать. Но
дневники у них писаны так, будто для гестапо. Если гестаповцы, часом,
найдут, чтоб шею не намылили. Или, того хуже, веревку.
Не далее как вчера взяли небольшой городок. Жителей раз, два и
обчелся. Живут в подвалах, погребах, без воды, без пищи. А на площади на
фонаре висит молоденький немец в солдатской форме. И дощечка на нем
аккуратненькая: "Я - пораженец, я предал фюрера!"
Не иначе как вел дневник и записал в него "не то". А сейчас многие из
немцев написали бы "не то". Страх сдерживает. Не тот фашист, что в сорок
первом шел. Те нахальные были, сытые, молодые, напролом перли, вроде бы
даже смерти не боялись. Или не сознавали, что на смерть идут. А эти хоть и
дерутся отчаянно, а хотят выжить, выжить, домой вернуться, к своим
Гретхен, к детишкам. Жить хотят! Вот тебе и "один народ, одна империя,
один фюрер"!
Да, удивительная вещь - наступление! Красноармеец становится
отделением, отделение взводом, взвод - ротой... А уж зайцевский корпус
лупит фашистов в хвост и гриву как иная армия не сможет! Да что там
армия - фронт!
Старенькая "эмка" генерала, заляпанная пятнами краски защитного,
желтого и коричневого тонов, за что была прозвана "ягуаром", металась по
хлипким весенним дорогам, а то и прямо по невспаханному полю, а за ней
неотступно следовал бронетранспортер, как жеребенок за кобылой. Радисты,
связисты, автоматчики. И в "ягуаре" рядом с шофером сидел радист, ус
антенны мотался за приспущенным окошком. В окошко врывался холодный,
пронизанный дождем ветер. Генерал зябко ежился.
Ехали в полк к майору Церцвадзе, который еще не знал, что стал
подполковником. Зайцев вез ему новенькие золотые погоны с прикрепленными
двумя звездочками. Генералу было приятно поздравить Церцвадзе первым,
приятно, что, доверив офицеру полк, не ошибся.
"Ягуара" потряхивало на выбоинах, промятые пружины сидений не
смягчали толчков. Сколько раз генерал-лейтенант клялся, что едет в этой
"эмке" последний раз, что завтра же, нет, сегодня же возьмет новую машину.
А увидит глаза своего шофера Коли, как они вдруг мутнеют, увидит Колино
лицо, которое вдруг покорежится, будто все зубы разом заболели, и только