"Иван Сергеевич Тургенев. Контора (Из цикла "Записки охотника")" - читать интересную книгу автора

- А сколько ты жалованья получаешь? - спросил я.
- Тридцать пять рублев и пять рублев на сапоги.
- И ты доволен?
- Известно, доволен. В контору-то у нас не всякий попадает. Мне-то,
признаться, сам Бог велел: у меня дядюшка дворецким служит.
- И хорошо тебе?
- Хорошо-с. Правду сказать, - продолжал он со вздохом, - у купцов,
например, то есть, нашему брату лучше. У купцов нашему брату оченно хорошо.
Вот к нам вечор приехал купец из Венёва, - так мне его работник сказывал...
Хорошо, неча сказать, хорошо.
- А что, разве купцы жалованья больше назначают?
- Сохрани Бог! Да он тебя в шею прогонит, коли ты у него жалованья
запросишь. Нет, ты у купца живи на веру да на страх. Он тебя и кормит, и
поит, и одевает, и все. Угодишь ему - еще больше даст... Что твое жалованье!
не надо его совсем... И живет-то купец по простоте, по-русскому,
по-нашенскому: поедешь с ним в дорогу, - он пьет чай, и ты пей чай; что он
кушает, то и ты кушай. Купец... как можно: купец не то, что барин. Купец не
блажит; ну, осерчает - побьет, да и дело с концом. Не мозжит, не шпыняет...
А с барином беда! Всё не по нем: и то нехорошо, и тем не угодил. Подашь ему
стакан с водой или кушанье: "Ах, вода воняет! ах, кушанье воняет!" Вынесешь,
за дверью постоишь да принесешь опять: "Ну вот, теперь хорошо, ну вот,
теперь не воняет". А уж барыни, скажу вам, а уж барыни что!.. или вот еще
барышни!..
- Федюшка! - раздался голос толстяка в конторе.
Дежурный проворно вышел. Я допил стакан чаю, лег на диван и заснул. Я
спал часа два.
Проснувшись, я хотел было подняться, да лень одолела; я закрыл глаза,
но не заснул опять. За перегородкой в конторе тихонько разговаривали. Я
невольно стал прислушиваться.
- Тэк-с, тэк-с, Николай Еремеич, - говорил один голос, - тэк-с. Эвтого
нельзя в расчет не принять-с; нельзя-с, точно... Гм! (Говорящий кашлянул.)
- Уж поверьте мне, Гаврила Антоныч, - возразил голос толстяка, - уж мне
ли не знать здешних порядков, сами посудите.
- Кому же и знать, Николай Еремеич: вы здесь, можно сказать, первое
лицо-с. Ну, так как же-с? - продолжал незнакомый мне голос. - Чем же мы
порешим, Николай Еремеич? Позвольте полюбопытствовать.
- Да чем порешим, Гаврила Антоныч? От вас, так сказать, дело зависит:
вы, кажется, не охотствуете.
- Помилуйте, Николай Еремеич, что вы-с? Наше дело торговое, купецкое;
наше дело купить. Мы на том стоим, Николай Еремеич, можно сказать.
- Восем рублей, - проговорило расстановкою толстяк.
Послышался вздох.
- Николай Еремеич, больно много просить изволите.
- Нельзя, Гаврила Антоныч, иначе поступить; как перед Господом Богом
говорю, нельзя.
Наступило молчание.
Я тихонько приподнялся и посмотрел сквозь трещину в перегородке.
Толстяк сидел ко мне спиной. К нему лицом сидел купец, лет сорока, сухощавый
и бледный, словно вымазанный постным маслом. Он беспрестанно шевелил у себя
в бороде и очень проворно моргал глазами и губами подергивал.