"Иван Сергеевич Тургенев. Однодворец Овсянников (Из цикла "Записки охотника")" - читать интересную книгу автора

выпьет, поднимется и загогочет опять на славу.
- Вы, кажется, также любите охоту. Лука Петрович?
- Любил бы... точно, - не теперь: теперь моя пора прошла - а в молодых
годах... да знаете, неловко, по причине звания. За дворянами нашему брату не
приходится тянуться. Точно: и из нашего сословия иной, пьющий и неспособный,
бывало, присоседится к господам... да что за радость! Только себя срамит.
Дадут ему лошадь дрянную, спотыкливую; то и дело шапку с него наземь
бросают; арапником, будто по лошади, по нем задевают; а он все смейся да
других смеши. Нет, скажу вам: чем мельче звание, тем строже себя держи, а то
как раз себя замараешь.
- Да, - продолжал Овсяников со вздохом, - много воды утекло с тех пор,
как я на свете живу: времена подошли другие. Особенно в дворянах вижу я
перемену большую. Мелкопоместные - все либо на службе побывали, либо на
месте не сидят; а что покрупней - тех и узнать нельзя. Насмотрелся я на них,
на крупных-то, вот по случаю размежевания. И должен я вам сказать: сердце
радуется, на них глядя: обходительны, вежливы. Только вот что мне
удивительно: всем наукам они научились, говорят так складно, что душа
умиляется, а дела-то настоящего не смыслят, даже собственной пользы не
чувствуют: их же крепостной человек, приказчик, гнет их куда хочет, словно
дугу. Ведь вот вы, может, знаете Королева, Александра Владимирыча, - чем не
дворянин? Собой красавец, богат, в ниверситетах обучался, кажись, и за
границей побывал, говорит плавно, скромно, всем нам руки жмет. Знаете?.. Ну,
так слушайте. На прошлой неделе съехались мы в Березовку, по приглашению
посредника, Никифора Ильича. И говорит нам посредник, Никифор Ильич: "Надо,
господа, размежеваться; это срам, наш участок ото всех других отстал:
приступимте к делу". Вот и приступили. Пошли толки, споры, как водится;
поверенный наш ломаться стал. Но первый забуянил Овчинников Порфирий... И из
чего буянит человек?.. У самого вершка земли нету: по поручению брата
распоряжается. Кричит: "Нет! меня вам не провести! нет, не на того
наткнулись! Планы сюда! землемера мне подайте, христопродавца подайте сюда!"
- "Да какое наконец ваше требование?" - "Вот дурака нашли! эка! Вы думаете:
я вам так-таки сейчас мое требование и объявлю?.. Нет, вы планы сюда
подайте, - вот что!" А сам рукой стучит по планам. Марфу Дмитревну обидел
кровно. Та кричит: "Как вы смеете мою репутацию позорить?" - "Я, говорит,
вашей репутации моей бурой кобыле не желаю". Насилу мадерой отпоили. Его
успокоили, - другае забунтовали. Королев-то, Александр Владимирыч, сидит,
мой голубчик, в углу, набалдашник на палке покусывает да только головой
качает. Совестно мне стало, мочи нет, хоть вон бежать. Что, мол об нас
подумает человек? Глядь, поднялся мой Александр Владимирыч, показывает вид,
что говорить желает. Посредник засуетился, говорит: "Господа, господа,
Александр Владимирыч говорить желает". И нельзя не похвалить дворян: все
тотчас замолчали. Вот и начал Александр Владимирыч, и говорит: что мы,
дескать, кажется, забыли, для чего мы собрались; что хотя размежевание,
бесспорно, выгодно для владельцев, но, в сущности, оно введено для чего? -
для того, чтоб крестьянину было легче, чтоб ему работать сподручнее было,
повинности справлять; а то теперь он сам своей земли не знает и нередко за
пять верст пахать едет, - и взыскать с него нельзя. Потом сказал Александр
Владимирыч, что помещику грешно не заботиться о благосостоянии крестьян, что
крестьяне от Бога поручены, что, наконец, если здраво рассудить, их выгоды и
наши выгоды - все едино: им хорошо - нам хорошо, им худо - нам худо... и