"Н.Цырлин. По поводу майского снега " - читать интересную книгу автора

часа ждал их на Савеловском вокзале. В поезд сели только в десятом часу,
когда стало темнеть.
По дороге Л. рассказывала о каком-то, как она выразилась "журнале",
который без руководящего дозволения собрались издавать отдельные писатели.
"Ну им и дали по шапке. Ахмадуллину даже выперли из Союза писателей".
Вспомнил, что про эту историю читал недавно в "Литературной газете". Тон
статьи был не агрессивный, но брезгливо-снисходительный. А иногда
проскальзывали потрясающе откровенные оговорки: "Приблатненность большинства
авторов. Как будто заключенным разрешили издавать газету без контроля
администрации."
Поезд шел только до Дмитрова. Подождали следующего, проехали еще две
или три остановки, вылезли на маленькой станции и долго шли пешком.
Оказывается, ночью можно ходить без всякого освещения, хотя было новолуние и
к тому же облачная погода.
Через полтора часа, когда уже едва заметно светало, пришли в какую-то
деревню. У Р.Я. там имеется дом, она не то купила его, не то временно сняла.
Сделано это полулегальным образом: деньги выплачивались не только хозяевам,
но и кому-то в сельсовете. (Для легального владения домом в деревне следует
в него прописаться, выписавшись при этом из Москвы.) Дом совсем старый,
официально числится брошенным или вообще не существующим.
Деревня называется "Непейно". Как рассказывают местные жители - в
назидание жившему там когда-то барину, пропившему все свое имение, в том
числе и эту деревню.
Спал я на полу на мешке с сеном. Когда проснулся - они обе ушли за
грибами. (Пытались поднять и меня, но я разоспался и вставать не хотел, а
они особенно не настаивали.)
В доме всего одна комната - бревенчатый сруб и дощатая загородка около
печки. В углу на полке стоит несколько икон в окладах из толстой фольги:
видны лишь коричневые лица и руки. Рядом - портрет Ленина и репродукции из
"Огонька". В фасадной стене - три окна, а четвертое, точно большой палец
перчатки - в заднем левом углу.
Они скоро вернулись. Грибов принесли очень мало. Поев, собрались опять
в лес; на этот раз я пошел с ними. Погода, в противоположность вчерашней,
была довольно теплой. Ходили мы два часа, грибов опять почти не набрали.
Вернувшись, я и Л. читали - сперва в комнате, а потом, когда стемнело и
читать в комнате стало утомительно - вышли на крыльцо. (Электричество у них
было отключено.) Уже делалось прохладно. Крыльцо старое, прогнившее. Рядом с
крыльцом - заросший сорняками огород, с другой стороны - деревенская улица.
Перегорожена врытыми в землю газовыми баллонами - чтобы не ездили машины.
Колодец с треугольной крышей, несколько кур и привязанная к колышку коза.
Безлюдье почти полное: за два часа видели всего нескольких прохожих: старух
и пьяных мужиков. Один проковылял мимо, хватаясь за забор, упал в траву
через несколько домов от нашего и больше уже не вставал.
"Ты что читаешь?" Я показал ей - "Лето 1925 года" Эренбурга. Она взяла,
прочитала несколько страниц: "Очень своеобразно пишет". У Эренбурга она
читала только "Люди, годы, жизнь", о чем отозвалась очень восторженно:
"Гениально. Все по полочкам разложил." Сообщила, будто эту книгу давно
изъяли изо всех библиотек. Я возразил, что сам брал ее в библиотеке всего
несколько месяцев назад.
Л.: "Да, наверное, из обычных библиотек выгребли, а про ведомственные