"Инесса Ципоркина. Дневник хулиганки" - читать интересную книгу автора

Шура с царскими династиями и, добивая жертву интеллектом, шел на второй
заход: "А знаешь, сколько...?" И все повторялось. Вот такой покоритель
девичьих сердец. Снорк-зануда в самой тяжелой, запущенной форме, с
добавлением дешевого актерства и беззастенчивого самолюбования, рядом с
которым милое кокетство фрекен Снорк - фарфоровая пастушка с изящным
букетиком, которую поместили возле мухинской сладкой парочки, мужественно
вздымающей серп, молот и девятитонный шарфик.
Я грешным делом полагала, что ежели мамзель вынесла три-четыре
малаховских речитатива и не придушила этот "уникум", то ей полагается хотя
бы небольшая компенсация в виде приглашения в кабак или на дискотеку. Но
увы, на просвещении у Шуры все и заканчивалось. Ибо до танцев он не унижался
(он вообще с трудом ходил), а тратить деньги на кормежку дур необразованных,
далеких от заучивания километровых списков имен и дат, - это он просто
считал ниже своего достоинства, о чем заявлял открыто. Шура считал, что
ухаживать должен не он, а за ним. Впрочем, я полагаю, если одна из девок и
отважилась на попытку накормить-напоить нашего жирника-интеллектуала за
собственный счет, то Малахов все равно отказался... бы. Он патологически
боится женщин. А пойти в педерасты мешает здоровое военное воспитание.
Меня-то Малахов еще в начале первого курса попытался проверить "на
вшивость".
А ты, вообще, кто та-акая? - встретил он меня презрительно-недоуменным
вопросом, когда я входила в аудиторию "в первый раз, в первый класс". Как
будто моя бякина индивидуальность могла быть кому-то не видна и непонятна.
Элега-антно, - усмехнулась я, - Ну, тебе-то уж точно представляться не
надо. Поскольку все твое пролетарское происхождение у тебя на физиономии
написано. А еще злость к классу эксплуататоров.
А ты, значит, из эксплуататоров?
А как же. Смазливые девицы все из эксплуататоров. А ты не знал?
А ты, значит, смазливая? А по-моему - страшная!
Твои проблемы. Вкус неимущего для меня - не авторитет. Меня любят
богатые мужчины.
То ли Малахов услышал в моем трепе какие-то скрытые заигрывания с
собой, любимым, то ли с ним раньше никто так не разговаривал, но он явно
струсил. Разговора не продолжил, на людях больше не хамил, вообще обходил
меня за версту. Словом, получив отпор, повел себя разумно, старался больше
не нарываться. Дурой он меня звал исключительно за глаза. Так что я была
избавлена от его просветительских наскоков. Зато других он просто насиловал
своей эрудицией: любил встать посреди коридора и начать громко
разглагольствовать. Наши барышни и пожилые преподавательницы были от него в
восторге. Я осталась на обочине тропы народной любви, о чем нисколько не
жалела.
И тут-то наши девицы решили взять меня в конфидентки. То Люська,
закатывая глаза, допытывалась у меня в курилке:
Разве тебе не кажется, что Малахов - это нечто? Он та-акой
своеобра-а-азный!
Он, что, поведал тебе намедни, сколько костей в теле динозавра?
Ляль, ну че ты придуриваешься? Ну кого с ним из наших сравнить можно?
Из наших - нельзя. Только параноиков в последней стадии.
Да ладно тебе. Не, он как загнет! Очень своеобразный!
То Аленка грустно исповедывалась: