"Далия Трускиновская. Запах янтаря (Повесть)" - читать интересную книгу автора

воротником, и пошла к отцу. Тут уж я была покорнейшей и благонравнейшей
дочерью на свете. И не потому, что такой надлежит быть дочери почтенного
мастера, а просто не хотела ничем огорчать отца, и так ему приходилось
нелегко. С каждым годом все меньше кораблей швартовалось у причалов напротив
Ратушной площади. Как началось это восемь лет назад, еще с саксонской осады,
так до сих пор иноземные купцы обходили Ригу стороной, норовя зайти в Либау
или в Ревель. Слишком велики к тому же были и шведские пошлины. А куда
прикажете сбывать шкатулки и вазы, медальоны для стенного декора и четки?
Некуда...
Но мастер Карл Гильхен сказал раз и навсегда - скорей его душа
расстанется с телом, чем сам он - с янтарем. Хотя голландские купцы
предлагали ему быть комиссионером, он отказывался, говоря - ничего я в вашей
золе с поташом и в льняном семени не смыслю. И работа в нашей мастерской
продолжалась, и так же радовала всех удача, и те же громы обрушивались на
голову растяпы, загубившего прекрасный кусок янтаря, где играла целая рыжая
радуга, от медово-золотистого до темно-вишневого, где можно было разглядеть
зеленоватые надорванные крылья бабочки или черный угловатый клубочек
муравьиных лапок.
Мы поговорили о хозяйстве, и я взяла в руки перо.
Еще со вчерашнего вечера я придумывала ожерелье. Совершенно ненужное и
бесполезное ожерелье - я все равно никогда такого не надену. Но в прожилках
моей же собственной вазы оно мне померещилось - с длинными
подвесками-слезками, чуть побольше, чем делают такие слезки из драгоценных
камней для сережек. Вся прелесть этого ожерелья заключалась в рисунке, что
должны образовать подвески и маленькие шарики. Я сперва рассказывала это
отцу, как свой каприз, и он слушал, усмехаясь. Я продолжала, уверенная, что
моя мысль пригодится ему в чем-то совсем другом, как не раз уже бывало, но
неожиданно увлеклась и кончила тем, что попросила его позволить сделать это
ожерелье кому-нибудь из подмастерьев. Все-таки работа непростая, как раз
было бы на чем поучиться.
- Да зачем оно тебе понадобилось, милая дочь? - искренне удивился тут
отец. - По-твоему, мастер Карл Гильхен не может купить единственной дочери
настоящее ожерелье, хотя бы и гранатовое? Разве что Маде подарить - тем
более, что ей за полгода не плачено. Длинные подвески! Ты бы еще подвески с
зубчиками нарисовала, как на этих латышских пряжках...
- Я не хочу с зубчиками! - обиделась я. Вот уж придумал, в самом деле,
как будто не он втолковывал мне сложные премудрости законченности линий,
строгости вкуса и торжестве гармонии!
- Балую я тебя, - сказал отец, уселся поудобнее за рабочим столиком и
веером разложил черканые-перечерканые рисунки шахматных фигур. Я поняла, что
ожерелье мне дозволено, и поцеловала отца куда пришлось - в седую, коротко
стриженную голову.
Выбрав подходящий янтарь, я понесла его вместе с рисунком не ученикам,
а в дальний угол мастерской, к Йорену.
Йорен был вечным подмастерьем. Собственно и подмастерьем он по закону
тоже не считался, да и годы были не те - за шестьдесят. Не будь он латышом,
давно бы уже стал мастером и сам имел учеников. Отцу доставалось от других
цеховых мастеров за то, что держит латыша да еще дает ему тончайшую работу.
Но он не собирался расставаться с Йореном. Йорен и его самого мог бы
кое-чему поучить. Йорен видел янтарь...