"Николай Валентинович Трус(сост). Символика тюрем ("Энциклопедия преступлений и катастроф") " - читать интересную книгу автора

парабеллума сказать: "Своруй!.. Своруй, иначе застрелю!" - не сворует. Он
просто не сумеет своровать. В отличие, - тут акула вонзила нож в пылающий
стейк, - от меня". Кровь брызнула фонтаном.
Если сжать все страницы уголовного дела Терешина до нескольких строк,
выйдет, что Игоря Михайловича посадили за то, за что сажают всех директоров,
если есть потребность посадить: за хищение госимущества "путем присвоения
или растраты либо путем злоупотребления служебным положением" плюс
"злоупотребление властью". На нормальном языке, с учетом обстоятельств дела,
это означает, что Терешина обвинили в воровстве стремянок, кафеля,
утеплителя и сидений унитаза для тещиной дачи.
Не буду ничего опровергать, но отмечу, что судебное разбирательство
изобиловало несоответствиями и противоречиями, режущими даже дилетантский
взгляд. Адвокат Вениамин Владимирович Бриль, знаток в такого рода делах,
сказал: "Это был мучительнейший, тяжелейший процесс, какая-то дрей-фусиада.
Очевидно было, что суду дали команду сажать, и никакие показания свидетелей,
разрушающие обвинения, во внимание не принимались. Я тогда своему
подзащитному сказал: "Приготовьтесь к операции по утоплению". Убежден,
сегодня этот процесс был бы непременно выигран".
Посвященные, хорошо запомнившие тот нашумевший суд, рассказывали, что
за несколько месяцев до возбуждения уголовного дела Терешин крупно поругался
вначале с обкомом, а потом и с райкомом КПСС, секретари которых в
ультимативной форме потребовали снизить число "лиц еврейской национальности"
в терешинском институте до среднероссийского процента, а тот в ответ
вспылил, и что Терешина, таким образом, подвели под монастырь за непонимание
национальной политики партии. Впрочем, не берусь утверждать. Прошло много
лет. Меня в судьбе Терешина интересовало другое.
- Игорь Михайлович, - спросил я, первый раз придя к нему домой, - а вы
встречали за решеткой людей, равных вам, - членов-корреспондентов,
профессоров?
Над Терешиным ввысь рядами уходили книжные стеллажи. Надо мной висел
портрет хозяина работы безымянного для меня зэка.
- В "Крестах", - сказал хозяин, - я угодил с ходу в тюремную больницу.
И не поверил глазам. Знакомый профессор, довольно-таки молодой мужчина, мы с
ним раньше в одной профсоюзной комиссии подводили итоги соцсоревнования... Я
не сразу понял, что он тоже зэк. А потом, услышав его историю, хоть это и
нехорошо, подумал: черт, не все уж так ужасно со мной! В отличие от меня,
его, профессора, почтенного человека и отца семейства, подвели под
изнасилование. В своём институте он был первым кандидатом на освобождающуюся
директорскую должность. Но оппозиция нашла способ его устранить. К нему
зашла на прием медсестра, разорвала блузку, а потом выбежала в коридор и
стала кричать, что он ее пытался изнасиловать...
- Он-то как оказался в тюремной больнице - сердце?
- Сломанные ребра и сотрясение мозга. Он скрыл в камере, что осужден
по 117-й статье, потому что знал: прибывших по этой статье бьют, и бьют
жестоко. И пошел на прогулку, по наивности оставив копию приговора под
матрасом.
- Вы боялись, что вас может ждать что-то подобное?
- Я до последних дней верил в успех своего дела, хотя приговор не был
для меня неожиданностью. Я начал к нему готовиться с преодоления страха.
Паники не было, но профилактику я счел необходимой. Поговорил с одним