"Анри Труаия. Снег в трауре " - читать интересную книгу автора

- Да, с этим надо кончать.
- А если я не хочу с этим кончать?
Марселен стиснул зубы. На его скулах заиграли желваки. Они вошли в
дом, и Исай, как обычно по вечерам, стал готовить ужин.

Глава 4

- Исай! Исай! Иди скорей сюда!
Это был голос браконьера Бардю. Исай, который уже два часа чинил
сеновал Мари Лавалу, распрямился, отложил молоток и крикнул: "В чем дело?"
Снежный вихрь, прорвавшийся сквозь щели в стене, заглушил ответ. Сгущались
сумерки, в глубине сарая стоял полумрак. Работы оставалось немало: надо
было законопатить все дыры.
На деревянных гвоздях висели две косы и трое грабель. Исай обошел
копну сена, свесился с крутой лестницы и снова крикнул:
"В чем дело?" Потом стал спускаться вниз.
Колени у него дрожали. Сердце вдруг тревожно сжалось. После того
разговора с братом он со страхом ждал дурных новостей.
Рано утром, не сказав ни слова, Марселен уехал в город. Может быть, он
уже вернулся с нотариусом, с судьей, с полицией. И эти люди, сойдясь все
вместе на хуторе, уже продают дом.
- Черт возьми! Неужели это правда?
Он скатился по ступеням и очутился рядом с Мари Лавалу и Бардю. Вид у
них был озабоченный. Старый браконьер, морщинистый, обрюзгший человек с
заросшим седой щетиной лицом, сокрушенно качал головой.
- Ну, что там у тебя? - спросил Исай.
- Сервоз... Сервоз погиб, - тихо проговорил Бардю.
Мысли Исая были так далеко, что он не сразу понял смысла сказанного.
- Погиб? - машинально повторил он.
- Да... Сегодня утром... При переходе через ледник... Край трещины
подломился. Снежным потоком его смело в пропасть... Накрыло шестиметровой
толщей снега... Когда его откопали, он был уже мертв.
- Матерь Божия! - пролепетала Мари Лавалу. - Какая смерть! И ради
чего! Из-за чужого самолета!
Она взглянула на Исая, как бы спрашивая его мнения. Но Исай молчал и
не двигался.
- У бедняги остались жена и дети! - снова запричитала Мари Лавалу. -
Представляю, что сейчас творится в городе.
Ее покрытое морщинами лицо с круглыми выцветшими глазами дрожало от
возмущения. В одной руке она держала нож, в другой - картофелину. Исай, не
отрываясь, смотрел на нож, на картофелину и проникался сознанием реальности
непоправимой беды. Вот и Сервоз, друг юности, свидетель его лучших лет,
сошел с тропы. С уходом этого человека каждый в их краях почувствует себя
немного осиротевшим и несчастным.
- Вот уж горе так горе! - пробормотал Бардю.
- Да, Николя Сервоз, - с усилием выговорил Исай, - Николя Сервоз был
большой человек. Сколько дорог мы с ним исходили!.. И так нелепо
погибнуть!.. Не надо было ему...
Если бы я был рядом, я бы его остановил...
Слова застревали у него в горле.