"Десант из прошлого" - читать интересную книгу автора (Панаско Евгений)

12

Было без двадцати одиннадцать вечера, когда я оказался в полутемном приемном зале городка ИАВ, подсвеченном только портретами темпонавтов, как бы парящими в глубине зала. Меня била дрожь, хотя я верил, что смогу пронести револьвер, завернутый в маскирующую фольгу. Я боялся встретить кого-нибудь. Но время было позднее. На стоянке снаружи не было ни одной машины.

Итак, я должен был пройти на территорию городка. Пропуск мой был еще действителен. Впрочем, если бы пропуск проверял человек, вряд ли мне удалось бы спокойно миновать рецепцию. Спрашивается, что нужно ночью на территории городка темпонавтов постороннему мужчине? Девушке – еще было б понятно, но она и пришла бы пораньше, и пропуск у нее был бы не до двадцати четырех, как у Сбитнева, а до утра…

Я вложил радужную карточку в щель механического охранника, полыхнула вспышка и металлический голос произнес: «Через один час семнадцать минут вы должны будете покинуть территорию института темпонавтики через этот же вход». После этого бронированные двери разошлись, и я быстрым шагом, почти бегом пробежал по коридору. Длилось это две-три секунды, но за этот миг я вспотел, словно бежал славную дистанцию – полторы мили. Детекторы молчали. Фольга сработала.

Выйдя из здания по ту сторону ограды, не останавливаясь, все тем же полубегом я свернул к парку, в котором прятались небольшие корпуса городка темпонавтов. Остановился около урны, оглянулся и, вынув из-под мышки револьвер, снял серебристую обертку. Спрятав фольгу в урну, я зачем-то тщательно осмотрел оружие и снова сунул в кобуру.

Я знал, что надеяться могу только на оружие и на внезапность. Ребята, которые здесь жили, могли все то же, что и я, и получше меня. Если даже не все, то многие. Пожалуй даже, что большинство.

Минут двадцать ушло у меня на то, чтобы определить, какой же из домиков мне нужен. Номер его всплыл в памяти каким-то чудом. Когда и где я его слышал? Я постоял несколько минут возле найденного коттеджа, сдерживая дыхание. Сейчас все было поставлено на карту.

Вначале следовало сломать замок. Сжав в руке рифленую головку дверной ручки, я стал поворачивать ее против часовой стрелки. После томительного сопротивления металл пошел, уступая напряжению мышц, и с тихим стоном замок сдался. Впрочем, свернуть механизм было только половиной дела. Теперь следовало вывернуть ручку совсем и через образовавшееся отверстие каким-либо острым предметом отодвинуть засов. Света было мало, а фонарика у меня не было. Я ковырялся в рваной ране замка до остервенения долго и почему-то все никак не мог поймать зацепки на засове, и все время попадал мимо, и начали уже дрожать руки, когда наконец, оступившись, я навалился на дверь всем телом, и та немедленно открылась. С грохотом рухнув в темную прихожую, я замер на полу, сгорая от стыда и страха. Замок не был заперт! Мне в голову не могло прийти, что Костас – Гонсалес? – может быть таким человеком, который не станет на ночь запирать двери.

В доме стояла тишина.

Я по возможности бесшумно встал, отступил к стене и стал осторожно подниматься по лестнице на второй этаж. Внизу, я знал, была библиотека, гостиная, кухня. Наверху – спальня и рабочий кабинет.

Свет горел в кабинете.

Я подошел к стеклянной двустворчатой двери. Револьвер – черный, громадный револьверище, единственная моя надежда, спасение совести, моя же собственная гибель – твердо лежал в руке, когда я рывком распахнул дверь.

Нет, никто не стрелял в инспектора.

Человек, сидевший за столом, поднял опущенную на руки голову и исподлобья взглянул на меня.

– При малейшем движении стреляю, – произнес я каким-то чужим, механическим голосом.

– Вот как? А зачем? – поинтересовался человек, не меняя позы.

Он был смугл, черноволос и чернобров, и глаза у него тоже были черные, а лицо было не то старым (но старым он быть не мог), не то смертельно усталым. Мосластые длинные руки со сцепленными пальцами тяжело лежали на столе.

– Ваше имя – быстро! – гаркнул я. Во мне возникло и стремительно крепло ощущение, что я делаю что-то не то.

– Мое имя? Какое? – скучно спросил черноволосый.

– Вы не Костас Георгиадис… Подлинное имя!

– Да, я не Георгиадис, – согласился он. – Хотя и Костас – так меня тоже называли… друзья… Ну – Гриднев моя фамилия. Что дальше?

Пол вдруг провалился подо мной, качнулись стены, и вдруг я понял, что весь, с головы до ног, совершенно мокрый. И кто-то там, внутри черепной коробки, кто-то маленький, заспанный, в шлепанцах и ночном колпачке, зевая, приотворил какую-то дверку, в темных шкафах памяти, выдвинул какой-то ящичек, и я четко и ясно вспомнил: номер коттеджа назвал Цветан Димчев, когда рассказывал мне о темпонавте, проведшем два с лишним года в фантомате, – о Константине Гридневе…

– Что дальше, я спрашиваю? – все так же скучно повторил черноволосый и вдруг невероятно быстро скользящим движением просунулся под стол ногами вперед, вымахнул из-под него с моей стороны и как-то очень спокойно вывернул револьвер из моих рук.

Он бросил его, уже поставленный на предохранитель, на стоящий сбоку диван, рухнул в него сам, заломил руки за головой, сцепив пальцы, и несколько более оживленным тоном, чуть запыхавшись, предложил:

– Присаживайтесь… Чего стоя разговаривать-то?

Я одеревенело шагнул к дивану и сел.

– Ну? – подтолкнул он меня.

И я все ему рассказал.

Бреясь, я угрюмо вглядывался в свое изображение и размышлял, может ли отражающийся в зеркале субъект считать свое первое инспекторское дело успешно завершенным, если за незаконное нахождение на спецтерритории и особо – за незаконный пронос огнестрельного оружия с использованием служебного положения и приобщенных вещественных доказательств инспектору Сбитневу объявлено предупреждение о неполном служебном соответствии. И негатив этим не заканчивался, ему, инспектору Сбитневу, придется еще соорудить новое, шестое по счету и наиболее полное по объему объяснение произведенных им, инспектором Сбитневым, действий на заключительной стадии расследования дела о пропаже книги «Десант из прошлого». На этот раз – для специальной подкомиссии под тем же названием, созданной при ООН и занимающейся сейчас, не спеша и обстоятельно, выяснением всех подробностей и деталей неудавшегося побега в прошлое группы Гонсалеса.

С другой стороны, мог ли субъект с намыленной физиономией (в прямом смысле) и намыленной шеей (в переносном) считать свое первое дело проваленным, если именно по итогам его сумбурной – и это придется отметить! – деятельности он получил первую в своей жизни международную награду и, как этот ни странно, некоторую известность в прессе и на телевидении? Впрочем, с известностью дело двоякое, однако награда есть награда, вручал ее сам Генеральный секретарь ООН, и пусть среди всех награжденных участников операции «Контрпутч» его медаль была самой скромной, все-таки это медаль.

Так успех или провал?

…Константин Гриднев уже ушел в прошлое – на этот раз по-настоящему, попав в новую, «свою» вселенную, – ушел, воспользовавшись утвержденным правом использовать первый же запуск после своего выхода из фантомата. Отсрочив этим запуск Костаса Георгиадиса, он дал возможность проверить версию внедрения Гонсалеса в отряд темпонавтов. Георгиадис оказался вне подозрений. Гонсалеса нашли. Но – без инспектора Сбитнева.

Успех или провал?

Библиотекарь ИАВ Танечка, сыгравшая решающую роль в опознании Гонсалеса, согласилась на пробный брак с инспектором Сбитневым – из жалости?

Психоник Марк Ользевский, приговоренный к трем месяцам заключения, попросил свидания со Сбитневым, извинился перед ним за то, что посчитал его полицейской сукой, но тут же наговорил множество других гадких вещей и напоследок заявил, что желал бы более никогда не видеться со своим бывшим сокурсником. Из зависти?

Ассистент режиссера К. П. Умберто Лаччини, бывший распространитель наркотиков, продолжает называть Сбитнева шефом. Из уважения?

Коллеги по работе похлопывают Сбитнева по плечу, называют молодцом, но тут же призывают держаться, не падать духом. Из дружеского участия?

Шеф, вылив ушат презрения и активно поддержавший решение о вынесении предупреждения о неполном служебном соответствии, поручил новое, достаточно сложное и интересное дело, хотя и традиционное, если сравнивать его с «Десантом из прошлого». Из доверия? Или из желания окончательно потопить Сбитнева?

При акте утопления, мрачно думал я, добривая подбородок, ооновская медаль на шее послужит камнем.

Одним словом, размышления были непростыми, настроение тоже. Кроме всего прочего, меня весьма и весьма волновал, предстоящий пробный брак. Первый в моей жизни, между прочим.

…Я писал экспликацию, готовясь к началу нового дела, когда позвонили снизу: встречи со мной добивался профессор Л. Г. Компотов.

И он вошел: худой, длинный, с грушевидной головой, вставной челюстью, вошел вместе со своей занудностью и профессорской тупостью. Я не знал, право, чего ожидать от этого визита.

– Вы помните, как, отъезжая от моего дома – весьма поспешно, должен я заметить! – вы произнесли два слова в мой адрес, и достаточно громко, чтобы я мог их расслышать? – вопросил меня профессор.

– Помню, – признался я угрюмо. Что ж он теперь, подумал я, вызовет меня на дуэль, как было принято в прошлом веке? Впрочем, это было принято, кажется, не в прошлом, а в позапрошлом веке. В прошлом, кажется, в основном писали доносы. Ну, тогда подаст на меня жалобу. Или потребует официальных извинений. Жалко, что ли? Официально извинюсь.

– Разрешите в связи с этим принести вам огромную благодарность. Спасибо! – продолжал профессор Компотов и приятно улыбнулся, жутко скривив лицо.

– Пожалуйста, – ответил я механически и тут же пришел в изумление: Компотов шутит!

Однако нет, он не шутил! Он раскрыл изящный портфельчик, вытащил оттуда тощую брошюрку без обложки, отвинтил колпачок дорогой авторучки и в один присест, не отрывая пера от бумаги, вывел: «Многоуважаемому инспектору Интерпола Юрию Сбитневу – с благодарностью за полученный от него толчок к размышлениям, приведшим к написанию этой небольшой статьи. Проф. Д. Г. Компотов».

Он торжественно вручил мне эту брошюрку, он пожал мне руку, он весь сиял и светился. А я полностью был сбит с толку, и заголовок статьи – это был, оказывается, отдельный оттиск статьи профессора в свежем выпуске «Филологического вестника», – заголовок нисколько не прояснил странной ситуации. Вот он был какой, заголовок: «К вопросу о семантике одного из эвфемизмов в словаре языка Н. В. Гоголя».

– Леонард Гаврилович, – сказал я наконец, – вы извините меня, пожалуйста, за тот раз, так получилось – не сдержался… – Профессор внимательно слушал. – Преступная среда, воровской жаргон, – бормотал я сам не зная что.

– Голубчик вы мой, вам не за что извиняться: извиниться должен я, так как не поставил вас соавтором данной статьи, каковым, в определенной степени, вы имеете право себя называть! – отчеканил Компотов, и я взмолился:

– Да объясните мне, в чем дело!

И профессор объяснил. Очень доходчиво.

Оказывается, услышанное им от меня слово «фитюк» повергло его в долгие филологические раздумья. Нет, прилагательное «долбаный» его нисколько не заинтересовало, смысл этого слова предельно ясен, здесь просто не о чем говорить… Но «фитюк»?! Феноменальная память снова не подвела профессора. Он обнаружил это слово… как вы думаете, у кого? Правильно – у Гоголя! Вы помните, конечно, это один из классиков, в школе вы должны были знакомиться с отрывками из его произведений… «Тройка, птица-тройка! Кто тебя выдумал?» Да-да, это написал именно он…

Я сообщил профессору, что знаю произведения Николая Васильевича не по отрывкам из школьной хрестоматии. Однако слова «фитюк» я у него не помню.

Впадая в крейсерский лекционный стиль, профессор сообщил, что в романе «Мертвые души», именуемом «поэмой», существует такой персонаж Ноздрев, к которому попадает во время своих скитаний некий Чичиков. В это время у помещика Ноздрева (помещик – это такая сословная категория, земельный феодал в крепостнической России…) гостит его зять Мижуев. Личность это слабая, склонная преимущественно к утехам с женой, о чем он и твердит Ноздреву, порываясь уехать. Личности яркой и независимой, помещику Ноздреву, претит эта бесстыдная тяга Мижуева к жениной юбке. В сердцах он называет его… правильно, фитюком. Это безусловный эвфемизм. Проанализировав контекст, а также зрительно изучив графический облик забытой ныне буквы под названием «фита», профессору удалось приоткрыть завесу над тайной слова «фитюк». Имелось в виду другое слово, относящееся, разумеется, к табуированной лексике, но исключительно точно соответствовавшее моменту, темпераменту Ноздрева, традициям великого и могучего русского языка…

– Вы не представляете, насколько трудно сейчас, в наше время, сделать хоть какое-то, пусть даже очень маленькое открытие, относящееся к творчеству, великих писателей, – прочувствованно рассказывал профессор. Классики изъезжены вдоль и поперек! Прошлый век – в особенности, а девятнадцатый серьезные исследователи почти и не берут, потому что нечего делать! Нечего делать, господа, все сделано!

Я слушал и слушал профессора.