"Цифровые грезы" - читать интересную книгу автора (Сольдан Эдмундо Пас)

Глава 14

Себастьян вошел в кафе издательства. Он собирался сесть за столик неподалеку от двери, но тут обнаружил Инес, сидящую в одиночестве с книжкой в руке. Было удивительно увидеть ее без уже ставшего привычным окружения: после фотографий того самоубийцы она перестала быть просто еще одной охотницей за сенсациями, она сама стала сенсацией. На выходе из редакции ее почти постоянно осаждала толпа с камерами и микрофонами, лицо Инес при этом принимало выражение сбитой с толку маленькой девочки, устроившей в доме пожар, но так и не понявшей, с какой стати все на нее так накинулись.

— Можно? Обещаю не клянчить автограф. Всего-навсего одна твоя фотография и все — мои цифровушки оказались забыты.

Она посмотрела на Себастьяна и едва заметно повела глазами, приглашая присесть напротив. Инес закрыла книгу — роман Мартина Эмиса — и положила ее на усеянную кофейными пятнышками скатерть. На кухне раздался грохот разбившихся тарелок, перекрывший голос ведущей блока новостей CNN по телевизору (Патрисия Джэниот вещала о чем-то с таким торжественно-печальным выражением лица, на какое только была способна. По нижнему краю кадра кроваво-красные буквы гласили: «Кровопролитие в одной из школ штата Небраска»).

— Что случилось? — спросил Себастьян, взглянув на экран.

— В мире или на кухне?

— Шутница.

— Два брата-близнеца в камуфляже убили девятерых учеников и двоих учителей. Просто кошмар. Один из братьев включил пожарную сигнализацию, ученики начали покидать классы и столкнулись в этими двумя детишками, стрелявшими по ним в упор.

— Детишками? Не пугай меня.

— Это случилось не в первый и не в последний раз. Наверняка скажут, что во всем виновато телевидение. Интересно, какую новость для завтрашнего выпуска Джуниор посчитает главнее: эту или о беднягах-учителях с их забастовкой? Нужно признаться, что бойня цепляет сильнее. Сынуля Лазарте уже позвонил мне и заявил, что у него готов заголовок: «Смерть и безбашенные близнецы-янки». Мне это совсем не нравится. Сопляку про-сто неймется пролезть в литературу.

— Ну, положим, «безбашенные янки» звучит не слишком литературно.

Подошел официант. Себастьян попросил кофе и сэндвич с сыром и ветчиной. Ему не хотелось думать ни о нарядившихся в камуфляж близнецах, поджидающих своих однокашников на школьном дворе в Небраске, ни о самоубийцах. Оставим другим искать объяснения необъяснимому.

Ему хотелось думать о Никки, которая впервые не послала ему с работы e-mail. Между ними ЧТО-ТО сломалось, и они оба это знали. После той странной ночи с Варой прежняя жизнь стала невозможной. Себастьян не мог себе простить, что поддался на идею Никки. Не мог простить Никки, за то, что та лишний раз подтвердила его подозрения в ее способности заходить слишком далеко. В данном случае лучше было бы остаться в неведении.

Себастьян страстно желал получить электронку от мамы, чтобы дома его ждало письмо от отца. Казалось таким логичным, что дети покидают родной город в поисках новых горизонтов, ведомые нетерпением молодости и жаждой открытий. Однако в его случае все вышло совсем наоборот — отец уехал искать счастья на севере, а мама удалилась за пределы Рио-Фухитиво. Так нечестно. Несправедливо.

— Ты уж прости меня за фотографию, — сказал он. — У меня и в мыслях не было тебя обидеть.

Я знал, что ты противница цифровой революции, — он заговорил, как Пиксель, — но все же…

— Революция? — переспросила Инеc. — Какая еще революция? Вы что, думаете, что мир возник только с появлением компьютера? И что мы, фотографы — безумцы, пытающиеся поймать в плен ускользающую реальность? Ты хоть знаешь, кто такой Штейхен?[35] А Мохой-Надь?[36] Пожалуй, продолжать не стоит. С самых истоков фотографии можно проследить традицию вмешательства человека в этот процесс.

Себастьян молчал. Крыть было нечем. А девочка-то любит покрасоваться своими познаниями. Его так и тянуло передразнить ее писклявым голоском: «можно проследить гребаную традицию…»

— Штейхен, великий американский фотограф, — как ни в чем не бывало продолжала Инес свою лекцию, — говорил, что даже если вмешательство фотографа состояло лишь в том, чтобы навести кадр, затемнить, высветлить или подретушировать снимок или негатив, или кисточкой нанести на него глицерин — все равно считается, что имеет место фальсификация. «По сути своей вся фотография фальшива от начала и до конца», — он сказал это в 1903 году.

Себастьян мотнул головой. Риск. Нужно вы-пить аспирин. Какого черта его понесло за ее стол? Появился официант с заказанным кофе и сэндвичем.

— Если следовать этой логике, то фальшивы фотографии любого соседского мальчишки.

— Искусственные создания. Почему нет? Уже сам выбор того, какую часть пейзажа поместить в кадр является творческим вмешательством. Себастьяну припомнилась статья о фотографе из «National Geographic», заплатившем трем бедуинам, чтобы они «спонтанно» прошлись со своим верблюдами неподалеку от пирамид Гизы на фоне зависшей над горизонтом огромной розоватой луны. Фотография получила множество премий.

А еще на ум пришла мама с просьбой высунуть язык.

— Но отличие по сравнению с компьютерами все же имеется, — он попытался выстроить защиту, используя фразы и выражения Пикселя. — Дело в том… дело в том, что можно не только выбрать ту часть пейзажа, которую поместить в кадр — можно просто создать в кадре любой пейзаж. Так что в конце концов отпадет всякая необходимость в минимальной связи между фотографией и исходной точкой.

— Согласна. В таком случае речь идет об интенсификации изменений, а не о революции. К чему стремиться объявлять все кругом революцией? Или навешивать приставку «пост», как в этом идиотском названии «постфотография»? Что за блажь?

У Себастьяна не было ни малейшего желания спорить. Он чувствовал, что произведенные на компьютере изменения заслуживают звания революционных, но ему ровным счетом ничего не было известно об истории традиционной фотографии, и ему не на что было опереться, строя свою линию в дискуссии с женщиной, которая в этом вопросе была отлично подкована. Захотелось сменить тему. Себастьян неохотно куснул сэндвич.

— Мне очень понравилась твоя книга о Маркакольо, — проговорил он. — Мне не приходилось там бывать, да и черно-белые снимки обычно мало меня привлекают, но твоя работа изрядно впечатляет.

Действительно, сильно сделано.

— Спасибо. Тебе стоит туда съездить. Особенно хороша башня.

— Ты случайно не готовишь следующую книгу?

— Да, о самоубийствах.

Она сказала об этом как о самом заурядном жизненном явлении. Сам Себастьян ни за что бы не стал поднимать эту тему — ему казалось, что Инес сыта ею по горло. Но, видимо, он ошибался.

— Фотографии самоубийц, — продолжала она. — Успешно решивших эту проблему — в их случае мне нужно заручиться согласием родных на съемки в морге — и потерпевших фиаско, чтобы рассказали об этом и позволили себя сфотографировать. О методах, которые выбираю самоубийцы. Я уже порепетировала тогда на мосту. А ты, к примеру, знал, что от импортного крысиного яда умираешь почти мгновенно, а от отечественного будешь корчиться в долгой мучительной агонии, загибаясь от боли и отблевываясь около пары дней? Правда, импортный яд не всем по карману. Но если бы я собралась свести счеты с жизнью, страдать при этом мне хотелось бы меньше всего.

Да эта женщина просто сундук с сюрпризами, подумал Себастьян, потеряв к сэндвичу всякий интерес. Ему захотелось узнать о ней побольше, понять, что за извилистые пути привели ее именно сегодня именно за этот столик. Встречается ли она с кем-нибудь? Или замужем? Или разведена? Она казалась испуганной окружающим миром, но говорила с поразительной убедительностью. Себастьян попытался ее спровоцировать:

— Что касается оригинальности идеи — этого не отнимешь. Но с другой стороны, речь идет об эскплуатации, я бы даже сказал коммерциализации крайне деликатной темы. Это выглядит, как если бы ты разбили лагерь у моста в ожидании очередного самоубийства… с этой точки зрения, мы выглядим не слишком привлекательно. Впрочем, то, чем мы занимаемся день за днем, само по себе является коммерциализацией трагедий.

Он махнул рукой в сторону телеэкрана, где все еще показывали светловолосую женщину с микрофоном в руке, а в титрах значилось все то же «Кровопролитие в одной из школ штата Небраска».

— Все зависит от того, как подать тему, — пожала плечами Инее. — Самоубийство — это ноч-ной поезд, который быстро мчит нас в темный центр жизни. Это не мои слова, это написано здесь, — и она постучала пальцами по обложке книги. Себастьян прочитал: «Ночной поезд». Еще одна женщина, любящая романы. Откуда они берут время? Откуда они, черт побери, берут это самое время?

— К сожалению, мне эта тема не очень ясна, — сказал он вслух. — Что бы ни говорили, я никогда не смогу оправдать самоубийство. Мне это кажется трусливым уходом от реальности, эмоциональным шантажом по отношению к живым. Как говорится, если пришел черед танцевать с уродиной — так надо станцевать.

— Правда? Тебе никогда не хотелось пустить себе пулю в лоб? Никогда не приходилось, устав от всех и вся, проводить бессонную ночь — в тоске, разочаровании, с желанием хлопнуть дверью и распрощаться с миром? Представь, как тебе призывно улыбается ремень — как вокалисту из INXS[37], — или тебя, как Рамиро Кастильо, искушает галстук[38]. Или пойти в аптеку и попросить дежурного пометить тебе крестом место, где находится сердце, чтобы ударить точно в цель и не промазать, как это случилось в конце прошлого века с Асунсьоном Сильвой?[39] Плавать как топор и броситься в море. Пригоршня снотворного — и сознание рассыпается на куски.

— Никогда. Только не говори, что сегодня это последний писк моды. Я устал от новомодных штучек, когда особым шиком считается быть геем или бисексуалом или хотя бы попробовать это — я вообще до тоскливости гетеросексуален.

— А при чем тут это? Что за глупое обобщение. Будто быть геем — это какой-то спорт. Сразу ясно, что ты далек от темы.

В этот момент перед мысленным взором Себастьяна мелькнул образ Никки, ласкающей грудь Вары. На ней до сих пор была цепочка Себастьяна с распятием, монетой и серебряной пластинкой, а он так и носил ее аметист. Очень женственный элемент, заметил Пиксель. Уж не поменял ли ты команду? Себастьян вздрогнул и, моргнув, усилием воли попытался отогнать от себя воспоминание о Варе. Перед ним тотчас предстала Таиландочка в желтом халатике, читающая роман на диване перед телевизором. Она еще не прислала свой e-mail, а ему уже пора было идти на работу в Цитадель, где так и не подключили электронку. Себастьяну не хотелось даже думать о Никки, но он не мог вынести этой пытки — не думать.

— Одно другому не помеха, — продолжала Инес. — Любить жизнь и одновременно желать с ней расстаться… Лучше даже сказать — дело не в том, пойти ли на этот шаг, а в том, почему бы, собственно, и не пойти.

Воцарилось молчание. Себастьян пил кофе.

— А те люди… — Инес поежилась. — И вовсе я не разбивала там никакой лагерь, чушь какая. Я бы-ла неподалеку, и меня позвали. Когда я подоспела, тот парень уже взобрался на перила. Рядом топтались несколько растерянных полицейских и сгрудилась небольшая толпа зевак. Шли минуты, но ничего не происходило. В ожидании худшего, я отправилась поискать точку получше. Я никогда не смогу забыть эту толпу. Так как время шло, а парень все колебался, кто-то крикнул, чтоб он прыгал. Тут остальные подхватили: «Прыгай, прыгай!» — и начали скандировать. Представляешь? Они не хотели уйти разочарованными, раз уж потеряли двадцать минут в ожидании спектакля. И он прыгнул. Про-сто кошмар.

Она словно заново переживала ту жуткую сцену. Себастьян смутился — такое чувство, будто случайно подслушал чужую исповедь.

— Я мог бы помочь тебе с обложкой книги, — сказал он в попытке перевести разговор в более знакомое и удобное для него русло, где он ощущал себя значительно комфортнее.

— На обложке будет Браудель, — ответила Инес, очнувшись от своего транса.

— Да? А почему?

— Разве ты не знал? Подумать только, вы ведь довольно давно работаете вместе… Да здравствует общение! Тогда я тебе ничего не скажу, и пусть выяснить, в чем дело, будет твоей задачей на ближайшее время.

— Он слишком замкнут и молчалив. Пиксель говорил, что его мать покончила с собой, но о самом Брауделе он ничего не знает.

— Может, и не знает. А может, просто подумал, что ты недостаточно созрел, чтобы узнать об этом.

Девушка улыбнулась. Себастьян посмотрел на часы и решил, что пора двигаться. Представил себе тело Инес без головы.