"В.Травинский, М.Фортус. Поединок с гестапо " - читать интересную книгу автора

охраннику в висок, - и тогда вбегут немцы... Он просовывался в свою дыру на
втором этаже - и боялся, панически, судорожно боялся, что "канат" оборвется,
что его увидят, что снизу ударит автомат! Страшно было ползти на стену,
видеть приближающийся патруль, страшно было очнуться в яме с расстрелянными
и сжимать окровавленные черные чьи-то волосы - сейчас страшно, задним
числом, задним умом, простым, смертным человеческим естеством страшно! Потом
дрожь спала, Порик уснул, держа Гастона за руку. Старый француз долго сидел
на кровати, смотрел в темное окно, лицо было грустное и усталое...
Но однажды Вася разговорился. Пришел Даниэль, пришли все
департаментские вожаки, французы шумно смеялись, чокались с Пориком легким
кисловатым вином, смешно рассказывали, как добывали это вино у трактирщика,
как трактирщик долго уверял, что нет у него такого вина. Порик развеселился,
шутил, хохотал со всеми, рассказывал русские анекдоты, переводя их на
французский. Как-то незаметно французы навели его на воспоминания детства, и
Вася, с трудом подбирая слова, стал рассказывать о матери, отце, брате - "он
в армии, воюет, наверное, лучше меня". Гости примолкли и жадно слушали о
техникуме, о военкоме, о военном училище, о параде в Одессе, о физруке, обо
всем дальнем, им, коммунистам, не слишком понятном, но дорогом советском
мире, что создал этих вот Пориков, восхищающих Францию. А Порик принялся
говорить о Сен-Никезе, и все придвинулись ближе, хотя и сами уже знали дело
в подробностях, придвинулись, переживая вместе с рассказчиком трагические и
величественные перипетии побега, радостно ощущая свою причастность к герою,
причастность, которая обычно возвышает людей. Шел мужской дружеский вечер,
вечер соратников, в глубоком тылу рейха, защищенных от него волей своей,
силой своей, своим подпольем. Проговорили бы до утра, если бы Эмилия не
заявила решительно, что хватит, накурили, поздно уже и вообще "мальчику пора
спать".
Со следующего дня Порик круто пошел на поправку. Доктор Рузэ приезжал
два раза в неделю, делал перевязки, осматривал, хмыкал, покачивая головой:
такие жизнелюбцы и ему попадались редко. Эмилия жестко соблюдала режим, они
ссорились иногда из-за этого. Порик то смеялся, то сердился. Он понимал,
какими непростыми путями добывали и переправляли ему деликатесы: сливки,
масло, самые тонкие сорта сыра, нежный, беловато-коричневый паштет из дичи.
Он-то хорошо представлял сложности, стоящие и за визитами Рузэ, и за
безопасностью дома Оффров, куда ни разу не заглянули посторонние. Товарищи
оберегали его, товарищи любили его - и он здоровел день ото дня, поражая
доктора.
Ему разрешили работать, и Порик прежде всего спросил: как отряд? Отряд
жил, сказали ему, отряд, крепко сколоченный, и в отсутствие командира оружия
не сдавал. Крылов подорвал эшелон на станции Буале, а потом налетел на
крупный военный завод, перебил охрану, вывез оружие. Стамбулов "взял на щит"
немецкий продовольственный склад в Нувьон-ском лесу: семьсот килограммов
сливочного масла, четыре машины консервов и две машины мяса роздали
населению. ("Так вот откуда масло и мясо у Эмилии!") Федорук, не дождавшись,
пока эшелон с солдатами выйдет из Бомона, напал на него вместе с французами
прямо на станции, перебили там три десятка немцев. А из Парижа прибыл вызов:
приехать и доложить о делах на Севере.
Жизнь звала Порика, суровая и опасная, тяжкая и безжалостная, но
настоящая, ни с чем не сравнимая по страсти и значимости.