"Эдуард Тополь. Русская дива (fb2)" - читать интересную книгу автора (Тополь Эдуард)

32

Читая «вычищенное дело», которое принес ей Барский на консультацию, Анна не могла отделаться от чувства странной тревоги, которая, как упрямый равелевский мотив, все громче заполняла ее кабинет в коллегии адвокатов. И дело было не в заушательских доносах на какого-то распутного журналиста, адресованных полковнику Барскому чуть ли не со всей страны. Работая в адвокатуре уже четыре года, Анна перестала удивляться и доносам, и анонимкам, и, тем паче, повальному половому беспутству населения. В стране постоянного и повсеместного идеологического прессинга люди давно уже открыли нишу, неподконтрольную власти партии, и эта ниша называлась одним словом – постель. Сбегая от всевидящего ока КГБ в любую жилую щель, закрыв дверь и укрывшись одеялом, молодежь наконец обретает отдушину своим раздраженным эмоциям и отдает сексу даже ту социальную и физическую энергию, которую в других странах публика тратит на политические дебаты, критику правительства, уличные демонстрации, танцы в ночных дискотеках и рок-фестивали. А если у кого-то нет такой сексуальной отдушины, его самовыражение принимает извращенные формы. Потому насилие, супружеские измены и пьяные оргии давно стали обыденным предметом слушаний и в городских, и, еще больше, в сельских судах. При том что цензура, контролируя все виды информации, легко пресекает любые попытки прессы даже упомянуть об этом. Ведь весь советский народ уверенно строит коммунизм и ему не нужно отвлекаться на мелкие негативные факты.

Но в деле, которое принес Анне полковник Барский, было что-то еще, кроме обычного бытового блядства. Что-то, что Анна не могла уловить и понять из-за того, возможно, что всюду, где называлась фамилия, приметы и место работы развратного журналиста, текст был старательно замазан густой черной тушью. И только когда дошла она до показаний пострадавшей Натальи N… что-то екнуло и замерло в ее душе, словно она споткнулась на ровном месте.

«Господи, – тут же подумала Анна, – это – он! Это он и никто другой!»

Судорожно закурив, она впилась взглядом в ровные и старательные, как у шестиклассницы, строчки:

Анна закрыла глаза и откинулась головой к стене своего крохотного кабинетика. Господи, конечно, это Рубинчик, Йося Рубинчик по кличке «Святой» и «Историк», которого она сама выбрала тогда, в пионерском лагере «Спутник», на высокую и почетную роль своего первого мужчины. Впрочем, нет, сначала это не было эдаким прямым и осознанным выбором. Сначала она просто влюбилась в него – первой, отчаянной, девчоночьей влюбленностью. Хотя «влюбилась» тоже не то слово, она возжелала его – да, вот точное слово, – слушая у ночных костров его вдохновенные рассказы о древних русах, славянах, хазарах и византийцах, она возжелала впитать в себя тот сухой и жаркий огонь, который горел в глазах Иосифа и который она потом всю жизнь искала в мужчинах и находила – в евреях.

Но тогда, семнадцать лет назад, в «Спутнике», – как случилось, что именно она пошла в ту последнюю ночь в палатку Иосифа, чтобы соблазнить его, застенчивого студента-вожатого, который на пляже смущался даже смотреть на своих голоногих воспитанниц, когда они нарочно дразнили его своими открытыми купальниками, томными взглядами и соблазнительно-эротическими позами?

«3наете ли вы, что такое быть русской женщиной?»

Конечно, когда после первой недели ее пребывания в элитном, для детей партийной и гэбэшной номенклатуры, пионерлагере на берегу Волги выяснилось, что в их дружине среди сорока четырнадцати-пятнадцатилетних девчонок она единственная девственница, это задело ее самолюбие. Но она сразу отвергла и недвусмысленные намеки, и прямые предложения мускулистых и дочерна загорелых пляжных спасателей, к которым остальные девчонки бегали по ночам «шпокнуться» – порой даже компаниями по трое и четверо. Она уже сделала свой выбор. И когда за день до закрытия лагеря девчонки стали разыгрывать между собой этого Йосю «Святого» – кто пойдет в его палатку и лишит его девственности – Анна громко, даже громче, наверно, чем следовало, заявила, что тоже примет участие в лотерее. Девчонки стали смеяться над ней, целкой, не хотели пускать ее в игру («Да как ты трахнешь его? Ты хоть раз член в руках держала?»), но она, разозлившись (или просто из ревности, что сейчас к ее возлюбленному Иосифу пойдет кто-то другой), настояла на своем праве тянуть жребий. И тогда…

Анна до сих пор не знала, как случилось, что именно она выиграла ту лотерею. Скорей всего, девчонки просто смухлевали и подсунули ей выигрышный билетик, чтобы повеселиться над ее фиаско. Не зря же они всей компанией проводили ее до его палатки. Но Иосифа не оказалось там и, прождав минут двадцать, они сбежали к своим спасателям, ведь то была их последняя ночь в «Спутнике».

Анна осталась. И дождалась Иосифа. И, глядя ему прямо в глаза, сказала, что выиграла его на всю ночь в лотерее. Он рассмеялся и ответил: «Что ж! Действительно, в последнюю ночь в лагере трудно уснуть. Пойдем побродим у реки и поговорим. О жизни, о будущем. Хочешь?»

Они пошли к ночной реке, к ее песчаным плесам и дальним огням плотов лесосплава на ее стремнине. Они гуляли час, два, три… Иосиф рассказывал ей о своем детдоме, о службе в армии и о мечте стать историком-археологом и найти исчезнувшую Хазарию, а потом Атлантиду…

А она слушала его и думала: ну когда же, когда же он поцелует ее?!

– Я устала, Иосиф. Мы далеко ушли.

– Ой, правда. Идем назад.

– Нет, давайте сядем. Здесь так тихо. И холодно…

– Ты замерзла?

Как случилось, что они поцеловались? Как случилось, что там, на сыром волжском плесе, на самом краю водной стихии, из которой, по словам Иосифа, вышла вся наша жизнь, они оба – и он, и Анна – впервые в жизни испытали чудо и блаженство соития? Соития, при котором дикая вековая полярность их рас вдруг разверзлась жадными молниями экстаза и ненасытной звериной энергией всенощного оргазма…

Наутро она уехала в Москву, а он – в свой Саратовский педагогический институт, а еще через два месяца она тайно, за двадцать рублей, сделала первый аборт. А потом сожгла и выбросила из памяти адрес Рубинчика, хотя думала о Иосифе и вспоминала его многократно. Но она числила его где-то в провинции, школьным учителем истории или, в лучшем случае, археологом в какой-нибудь далекой экспедиции. А он, оказывается, стал газетным журналистом. Но где? В какой газете? Она никогда не встречала в печати его фамилию. А может, это не он? Как мог тот «Святой» и застенчивый Йося превратиться в такого сексуального маньяка, монстра и Казанову?

Анна закрыла папку с грифом: «КГБ СССР. Следственное дело № 578/Е67», положила ее в свой сейф и вышла из кабинета. Еще через двадцать минут ее желтый «жигуль», проехав по душной августовской Москве, остановился на Суворовском бульваре перед чугунной оградой старинного трехэтажного особняка, в котором располагался Союз журналистов СССР. Показав вахтеру удостоверение члена коллегии адвокатов, Анна спросила, где тут сектор учета, и поднялась на второй этаж, в комнату, уставленную шкафами с картотекой. Посреди комнаты, за столом, заваленным папками, сидела над пишмашинкой пожилая толстая женщина в сильных роговых очках.

– Здравствуйте, – сказала ей Анна. – Я из Московской коллегии адвокатов. Мы разыскиваем журналиста Иосифа Рубинчика. Я думаю, он член вашего Союза.

– Уже нет, – сказала женщина.

– Почему? – удивилась Анна.

– Он подал на эмиграцию, – сухо сообщила женщина. – Как только нам сообщают про таких изменников Родины, мы их тут же исключаем из союза, автоматически.

– Но у вас остался его адрес?

– Конечно, – и женщина взяла какую-то карточку из стопки карточек на своем столе, протянула Анне. – Пожалуйста!

Карточка была крест-накрест перечеркнута жирным красным карандашом. Под этим крестом в левом нижнем углу была паспортная фотография Рубинчика десятилетней, наверно, давности и все остальные необходимые Анне данные:

Анна усмехнулась – вторая заповедь профессора Шнитке оказалась верна: ищите и обрящете! Но как ей найти хоть какой-нибудь компромат на полковника Барского? Теперь это уже смертельно важно, вдвойне…