"Эдуард Тополь. Русская дива (fb2)" - читать интересную книгу автора (Тополь Эдуард)

30

Кроша подковами прибрежную кромку льда, рослый белый жеребец галопом мчался вдоль Днепра к разомлевшему на горе от апрельского солнца Киеву. Всадник, четырнадцатилетний княжич Святослав, припадая грудью к конской гриве, ударами сапог и плетью подстегивал жеребца, направляя его бешеный бег напролом через учебные форты своей дружины – заборы, канавы, деревянные мишени для стрел и мочальные чучела в хазарской одежде для рубки мечами. Встречный ветер трепал короткий, как клин, русый чуб на бритой голове Святослава. Видя его ненарочную, а настоящую злость и зная дикий нрав молодого князя, дружина – такие же четырнадцати-шестнадцатилетние бритоголовые, но без княжеского локона-чуба, свионские и славянские гриды-воины – отскакивали в стороны и оглядывались на лодию, которая уплывала вниз по Днепру и была, видимо, причиной неожиданного бешенства Святослава.

В лодии была видна стоявшая у самого борта стройная фигура темноволосой семнадцатилетней Малуши, ключницы княгини Ольги. Ее круглое славянское лицо пересекал свежий и бурый, как от удара плетью, шрам, губы были горестно поджаты, глаза заплаканы. Двенадцать сильных гребцов помогали парусу-ветрилу уносить лодию все дальше от Киева по первому, еще с ледяными строчками, днепровскому половодью.

Свернув от берега к Подолу, жеребец устремился вверх по взвозу снова напролом, мимо прыскающих от него в разные стороны телег пришлых купцов… забрызгивая весенней грязью хибары и землянки кузнецов, гончаров и кожемяков, живущих вдоль взвоза под стенами киевской крепости… сбивая торговые прилавки пейсатых ремесленников в хазарском квартале… и еще дальше – к мосту у Золотых ворот, где княжеская стража взимала десятинный налог с каждого товара, ввозимого в Киев. Здесь, перед скоплением людей, телег, подвод и повозок, набитых связанными за ноги гусями, утками, журавлями и свиньями, даже княжий конь, казалось, должен был если не остановиться, то умерить свой бег. Но дикий и нетерпеливый крик изошел из уст княжича, больно, под селезенку ударили коня его кованные гвоздями сапоги, и бешенство всадника передалось двухлетнему жеребцу, выросшему под рукой и седлом Святослава. В надрывном прыжке перемахнул он через какую-то телегу, грудью проломил повозку с гусями и стальными копытами, прогремел по деревянному мосту мимо испуганных стражников и оброчников.

Здесь, за Золотыми воротами, внутри киевской крепости, вдоль грязной глиняной мостовой, непросохшей от апрельской распутицы, тоже стояли ряды торговцев, на их столах и лавках лежали горы мяса, рыбы, битой птицы, копченых медвежьих и кабаньих окороков, пласты сала, мешки с зерном и солью, кувшины с молоком, медом, воском и набизом, тюки с кожей, тканями и прекрасное оружие со всех ближних и дальних земель. Толпы покупателей заполняли эти ряды, но уже быстрый, как страх, клич «Княжич едет! Берегись!» упредил и покупателей, и торговцев, и они спешно освобождали ему прямой путь.

Всадник, слившись с потным конем своим, пролетел вдоль рядов. Желтая глина и помои из уличных канав прыскали из-под копыт его уже серого от пены жеребца на богато одетых в цветные атласы бояр и на грубое рядно смердов и робичичей, уступавших ему дорогу. Дальше, дальше, вперед! Мимо деревянных теремов киевских бояр и свионско-варяжской знати, мимо старого требища языческих богов с серебряновласой и златоусой статуей Перуна и мимо строительства первого христианского собора, где греческие мастера, выписанные княгиней Ольгой из Византии, покрывали чистым чешуйчатым золотом все тринадцать новеньких лукообразных куполов. К двухъярусному кирпично-каменному терему матери, где упрежденные той же молвой стражники уже открыли тяжелые, кованные медью ворота. И – через двор с перепуганными дворовыми и прочей челядью, к широкому крыльцу с мраморными колоннами, выписанными из Херсонеса. Тут, перед этим крыльцом и высокими дубовыми дверями, конь привычно замер, но страшный удар бешеной плети и хозяйский крик «Нет! Вперед!» взвил его на дыбы и бросил на дорогой греческий мрамор крыльца.

Мощный удар конской груди распахнул парадные двери и сотряс оба яруса терема – и нижний, каменный, построенный еще князем Кием, основателем Киева, и верхний, красно-кирпичный, надстроенный в последние годы. Конь и всадник ворвались в первую, сенную, горницу-палату, из которой боковые галереи-переходы вели в княжью трапезную, комнаты прислуги и охраны, а широкая дубовая лестница с арочным переходом – наверх, в главную, Золотую палату дворца. Стеганув коня еще раз, Святослав послал его на эту лестницу, а сам, нырнув под брюхо коня, уклонился от, казалось бы, неминуемого удара головой об яшмовую арку. Конь, по-лебединому вытягивая шею вперед и царапая подковами дубовые ступени, выдюжил и эту преграду и вынес своего юного властелина на роскошный, из цветных мраморов и керамических изразцов, пол Золотой палаты. Здесь, в глубине, на ступенях помоста трона уже стояла тридцатидвухлетняя Ольга, настолько возмущенная варварским налетом Святослава, что сама, без служанок, вышла сюда из своих покоев. Ее русые, как лен, волосы были наспех перехвачены золотым обручем, ее прекрасное тонкое и бледное от гнева, без всяких румян и белил, лицо подчеркивало холодную голубизну непреклонных глаз, а ее простое домашнее темное платье из прошитого жемчугом греческого бархата не скрывало налитые медовой спелостью плечи, гордую высокую шею и алмазный крест на груди. Апрельское солнце, пробиваясь сквозь цветные стекла больших круглых окон, вправленных в оловянные рамы, играло на алмазных гранях этого креста и, отражаясь в нем, бросало длинные кинжальные блики на золоченый купол палаты, на серебряные светильники по обе стороны золотого княжьего кресла-трона на помосте и на высокие стены палаты, украшенные тяжелыми мечами, копьями, топорами и щитами Олега Рюрика и Игоря Старого.

Не взойдя на трон, Ольга смотрела, как ее сын вынырнул из-под брюха своего жеребца на его круп и как конь, храпя, свернув морду набок, кося бешеным глазом и роняя пену с раздутых боков, остановился, процарапав копытами мраморный пол, в одном шаге от нее.

– Ты! – в бешенстве крикнул матери Святослав. – Ты изгнала Малушу! Верни ее!

Подняв взгляд от исцарапанного мрамора, Ольга посмотрела на своего сына. В бешенстве его темные глаза обретали оттенок раскаленных углей. Он был рус, как Ольга и как все свионы, пришедшие в эту страну с норвежского севера, но лицо его не было удлиненно-свионским, и фигура не походила на фигуру северного конунга. Он был среднего роста, по-славянски широк в плечах, с крепкой короткой шеей, с густыми бровями, с тонким, слегка горбатым носом и с первым юношеским пушком над узкой и упрямой верхней губой. В его правом ухе, как ныне у всех молодых язычников знатной крови, была золотая серьга, украшенная двумя жемчужинами с рубином, посреди них вставленным. Но никакой татуировки не было на его голове и теле – этого, слава Богу, Ольге удалось не допустить.

Тяжело дыша и раздувая крылья своего узкого носа, словно не конь его, а он внес своего коня в Золотую палату, Святослав с ненавистью и сверху вниз смотрел в глаза своей матери.

– Да, изгнала, – спокойно ответила Ольга. – Она моя ключница, не твоя.

– Ты била ее!

– Била. Она моя рабыня.

Гарцуя на разгоряченном жеребце, Святослав не отрывал взгляда от глаз матери, и их взгляды говорили больше, чем слова, потому что они оба знали, о чем идет речь. Малуша, ключница и рабыня, еще зимой сделала Святослава мужчиной, и тогда Ольга закрыла на это глаза. Потому что во всем мире, от Гиспании до Персии, все принцы, василевсы, княжичи и царевичи становятся мужчинами в гаремах своих отцов. Но у Ольги нет гарема, и, узнав от слуг о ночных визитах сына в светлицу Малуши, Ольга сама убрала ночных стражников из северной части терема, где жила молодая ключница. И даже собиралась одарить ее мехами и дорогой одеждой за заботу о сыне. Но эта ничтожная тварь, эта пся крев, как говорят поляки, вознамерилась выйти из своего рабского племени и забрюхатела, понесла, мерзавка, от Святослава! Такого Ольга снести не могла. Вызванная нынче утром к княгине, Малуша была бита плетью по лицу и срочно отправлена из Киева в дальнее городище Бугучан, где будет выдана замуж за престарелого грида-дружинника, который за щедрую награду прикормит байстрюка, как свое чадо. Впрочем, ни о названии этого городища, ни об имени будущего мужа Малуши Святославу ни у кого не вызнать. Потому что у Ольги в отношении сына свои планы.

– Верни ее! – заорал Святослав и хлестнул коня, направляя его на мать.

Ольга, побледнев пуще прежнего, не сошла с места.

– Но! Пошел! – Святослав ударил коня сапогами и плетью с такой силой, что жеребец прыгнул вперед, но в последний миг, встретив кинжальные глаза княгини, встал над ней на дыбы и заржал под высоким золоченым куполом Золотой палаты.

– Вон отсюда, щенок! – негромко сказала Ольга, когда передние копыта коня опустились на расстоянии ладони от ее левого плеча, а сын оказался совсем рядом.

– Нет, сука, ты вернешь ее!

Святослав в бешенстве заворачивал морду коня на свою мать и снова бил его плетью, но тут жеребец не то от страха перед княгиней, не то от усталости попятился, задрал хвост, громко перднул и уронил на богатый мраморный паркет тяжелую плюху.

– Уведи его, – презрительно усмехнулась княгиня, – а то он и обоссытся тут!

Однако эта ее насмешка еще больше обозлила юного князя. Он сорвал со стены меч и занес его над матерью.

– Верни ее или я убью тебя, клянусь мечом отца!

– Это не его меч, ты знаешь. Его меч у хазар. А это так, подменный, для устрашения славян, – пренебрежительно усмехнулась Ольга. Казалось, она даже дразнит сына, как молодого быка.

– Это не его меч, а я не его сын! Да? – крикнул он.

– Нет, ты его сын.

– Врешь, сука! – Святослав ударил мечом по щиту деда над головой матери. – Я сын Свенельда! Ты путалась с этим Свенельдом еще при жизни отца!

– Видишь! Ты сам говоришь – «при жизни отца». Игорь был отец твой.

– Врешь! Никто не верит этому! Ему было больше шести десятков, когда я родился! Чей я сын? Говори! Свенельда или Песаха?

– Ты сын Игоря! – холодно сказала княгиня.

– Но ты была пленницей Песаха! Всю ночь!

– Это старый навет. А наветчиков я повесила, – презрительно отмахнулась Ольга. – Ты сын Игоря. А теперь выйди вон. – И княгиня устало повернулась к своим дворянам и стражникам, осмелившимся наконец войти в палату. – Уведите коня и ребенка!

Кто-то из стражников хотел взять коня за уздцы, но Святослав тут же поднял меч:

– Прочь! Я сам въехал и сам выеду! – И повернулся к матери. – Ничего! Тебе недолго осталось тут править! Через год – моя власть! Я верну Малушу!

Но Ольга лишь отрицательно покачала головой. У нее были другие планы.

Стоп! Не верь, читатель, старинным летописям – врут они! Сидя в монастырях, ангажированные летописцы сочиняли их по заказу своих владык точно так, как современные китайские историки сочиняют биографию «великого» Мао, а Институт истории СССР – историю России, удобную кремлевским вождям. Из-за этого старого и нового вранья происходит в исторической науке постоянная путаница. Известно, например, что князь Владимир, сын Святослава, забраковал и уничтожил первую русскую летопись только потому, что в ней, говоря современным языком, была «недостаточно полно» отражена его роль в деле объединения Руси. Он заказал новую редакцию этой летописи Сильвестру, монаху Выдубицкого монастыря, и тот в угоду Владимиру так переврал всю русскую историю, что с тех пор вот уже десять веков сотни историков кормятся за счет выяснения хотя бы простейших фактов – истинной даты крещения Руси или подлинной причины поездки княгини Ольги в Константинополь.

Последнее, впрочем, косвенно прояснено протокольными записями секретарей Константина Порфирогенита и отражено в его личном сочинении «De ceremoniis Aulae», где Ольга именуется своим скандинавским именем Елга. Согласно Константину, прием русской княгини состоялся не в 955 году, как сообщил Сильвестр, а в среду 9 сентября 957 года. Вошедшей княгине было указано место, близкое к императору, на которое она «сев говорила с ним, о чем ей было нужно». Ее свите розданы были денежные подарки: ей самой вручено было 500 милиарисиев, ее племяннику – 30 милиарисиев, ее ближайшим секретарям и фрейлинам по 20 милиарисиев, прочим шестидесяти послам и представителям киевской знати – по двенадцать милиарисиев каждому, а пресвитеру Григорию, который сопровождал Ольгу, и ее восемнадцати служанкам – по восемь милиарисиев. Историки считают, что это унижение греками русского духовника княгини лучше всего свидетельствует о том, что Ольга была крещена еще до поездки в Константинополь и что истинной целью ее почти шестимесячного пребывания в Судской гавани под Константинополем, где не так давно ее муж жег, грабил и вбивал грекам гвозди меж глаз, была вовсе не охота принять крещение из рук византийского царя и патриарха.

– пишет А. Карташов, автор двухтомной истории русской церкви. –

Что, кстати, и подтверждается русской летописью, где сказано:

Другой же русский историк, Лев Гумилев, сын знаменитого поэта Николая Гумилева, расстрелянного Лениным в 1921 году, и сам отсидевший в сталинском ГУЛАГе как сын «врага народа», комментирует те события еще любопытней. Он пишет:

Впрочем, даже самые лукавые монахи-летописцы и современные хитромудрые ученые не смогли скрыть от истории того простого факта, что Святослав, сын Ольги, не был, конечно, сыном ее мужа князя Игоря Старого точно так же, как последующий русский князь Владимир был рожден не законной женой Святослава, а рабыней-ключницей Малушей и добрался до киевского престола только поубивав своих братьев, сыновей Святослава.

Что касается судьбы ключницы Малуши, то ею историки не занимаются. А зря. Именно сын Малуши и Святослава, Владимир Красное Солнышко, стал самым беспутным и самым великим русским князем – истребив своих братьев, он захватил киевский престол, изнасиловал гречанку Юлию, беременную жену своего убитого брата, и свионку Рогнеду, дочь убитого им половецкого князя, и еще десятки девственниц и пленниц. А затем в обмен на руку византийской принцессы Анны силой крестил всю Русь. И этим браком осуществил наконец дерзкие планы своей бабки Ольги, которая мечтала породниться с царским родом Порфирогенитов, а потому изгнала из Киева его мать-простолюдинку Малушу за ее любовь к Святославу.

Вот какая криминальная история, совсем в духе нынешних телесериалов «Династия», выясняется порой из расшифровки лукавых трудов древних летописцев. Но и это не все! От изнасилованной Владимиром Юлии родился сын Святополк, который, в свою очередь, продолжил эту странную, как родовое проклятие, традицию насилия и жестокости, охватившую со временем не только княжеский род Рюриков, но и всю Русь, – традицию, которую современная наука зовет «генной наследственностью», а старинный летописец определил со свойственной древним образностью: «От греховного бо корене зол плод бывает».

Единственное, что пока неясно даже самым проницательным современным историкам, это несколько «мелких» подробностей: почему хазарский царь Иосиф не повторил поход Песаха на Русь, когда Ольга во главе огромной делегации полгода болталась в Константинополе, а пятнадцатилетний Святослав вдруг перестал платить хазарам положенную дань? Что удержало копье и меч Иосифа, которому в это время было подчинено полмира – от Днепра до Аральского моря?