"Рассказы" - читать интересную книгу автора (Соловьев Леонид Васильевич)

СТО ДВЕНАДЦАТЫЙ ОПЫТ

Спирт горел ровным синим пламенем. Мутный раствор в колбе медленно прояснялся. Сергей Александрович Шер сказал:

— Шестьдесят четыре. Смирнов, приготовьтесь,

— Все в порядке, — ответил Смирнов.

Мензурка в его руке дрожала, отбрасывая на стену зыбкое теневое пятно.

Столбик ртути в термометре медленно полз вверх. Сергей Александрович напряженно следил за его движением.

Шестьдесят пять!

Смирнов опрокинул мензурку. Раствор в колбе порозовел, но через секунду опять замутился. На дно медленно оседали мутные растрепанные хлопья. Сергей Александрович выпрямился.

— Неудача, Смирнов. Нас преследует неудача...

Смирнов молчал. Ветер шевелил расстегнутый ворот его рубахи.

Сергей Александрович вдруг рассердился:

— Почему вы не бреетесь, Смирнов? В двадцать пять лет человек обязан бриться ежедневно. А вы уже целую неделю ходите со щетиной! Запишите, Смирнов, наш сегодняшний плачевный результат.

Окна лаборатории были открыты. Вдоль столов лежали солнечные полотна. Смирнов открыл толстую клеенчатую тетрадь и на чистой странице написал заголовок: «Опыт № 110».

Сергей Александрович стоял у окна в обычной позе — сгорбившись и засунув руки в карманы. Он был маленьким, сухим и подтянутым; в курчавых волосах искрилась седина, тонкую жилистую шею обжимал жесткий воротничок, на брюках топорщилась ровная складка.

Перед ним — в шкапах, на столах и на полках всеми цветами радуги отблескивало стекло: пузатые колбы, мензурки, трубки в штативах, змеевики. Сергей Александрович был полководцем этой стеклянной армии, неудачливым полководцем, проигравшим сто десять сражений подряд.

Смирнов закончил описание опыта и направился к умывальнику.

— Стыдно быть таким неряхой, — громко сказал Сергей Александрович. — Через полгода вы, Смирнов, будете инженером и, возможно, поедете за границу. Вы владеете двумя языками, а между тем на висках у вас отросли пейсы и ногти не стрижены. В Европе вы будете похожи на папуаса.

— Довольно, Сергей Александрович! — яростно крикнул Смирнов.

Мыльная пена медленно таяла на его скуластом лице. Хлеснув ладонью по мокрому мрамору, он повторил:

— Довольно! Вы проели мне все печенки! Какое вам дело до моей внешности?

— Она портит мне настроение, а следовательно, снижает работоспособность.

— Вот что! Разрешите все-таки напомнить, что дискуссии о моей наружности повторяются периодически, как раз в те дни, когда мы регистрируем результаты опытов. Удивительное совпадение! Нет, Сергей Александрович, я не намерен быть козлом отпущения! Всю злость за ваше неудачи вы срываете на мне. Довольно!

— Почему же эти неудачи — мои? Я подозреваю вас в дурных намерениях, Смирнов. Если удача — так наша, а неудача — так моя?

Смирнов резко отвернул кран. Гудящая струя хлынула в раковину. Брызги разлетелись по всей лаборатории. Рыхлая фильтровальная бумага покрылась серыми крапинками.

Сергей Александрович смотрел в окно. Был май. Тонкая зелень деревьев сквозила. Тугой, сдержанный рокот фабрики едва слышался, — лаборатория помещалась вдали от основных корпусов. Наружная стена служила продолжением забора; окна выходили прямо в простор. За оврагом, куда сбрасывалась фабрикой отработанная вода, цвели сады — сырьевая база. Сады тянулись на многие версты — вишневые, яблоневые, грушевые, — белые и розовые в своем неудержимом цветении. Вдыхая сладкий от запаха ветер, Сергей Александрович думал о том, что эссенция пахнет все-таки гораздо чище и определеннее. Сергей Александрович был инженером, а следовательно, математиком, а следовательно, рационалистом и во всем искал чистоту и определенность.

Звонко лопнуло за спиной стекло. Сергей Александрович подпрыгнул и схватился за сердце. Сконфуженный Смирнов, сидя на корточках, подбирал осколки; его костлявые колени углами торчали под тонкими протертыми брюками,

— Никуда не годятся нервы, — сказал Сергей Александрович.

Голос его подрагивал. Он подошел к Смирнову и положил на его широкое плечо свою маленькую сухую руку. Сплетение жил на руке было темным и резким.

— Бросьте, Смирнов. Подберет уборщица. Вы извините меня, Смирнов, я придираюсь к вам. Нервы никуда не годятся. Мы заработались с вами: слишком мало спим и совсем не отдыхаем. Я уже полгода не был в театре. Вы правы, Смирнов, лучше ходить небритым, зато высыпаться как следует...

Собственный голос слышался Сергею Александровичу издалека. Неожиданно он почувствовал стеснение в груди, пошатнулся, ахнул и схватился за что-то. По страшному грохоту и звону он понял, что опрокинул полку с посудой. Потом он услышал голос Смирнова:

— Вам плохо? Вам плохо?

«А мне действительно плохо», — удивленно подумал он и больше ни о чем не успел подумать — потерял сознание.

Мир возвращался к Сергею Александровичу не сразу — сначала в резком запахе нашатырного спирта, потом в смутных звуках человеческого голоса. Сергей Александрович с трудом поднял веки и сейчас же опустил: свет был невыносимо ярким.

— Вы меня слышите?

Он узнал голос фабричного врача и слабо, одним движением губ, ответил:

— Слышу.

Когда он снова открыл глаза, то увидел, что лежит на кушетке в амбулатории. Врач укоризненно покачивал головой.

— Неделя в постели и две недели абсолютного отдыха. Ни читать, ни писать, даже не думать по возможности. Существовать биологически. Понятно?

— Три недели? — переспросил Сергей Александрович и посмотрел на директора, точно моля о защите. — Я не могу.

— Или вы будете лечиться, — перебил врач, внушительно сдвинув брови, — или я заранее выпишу вам путевку в желтый дом. У вас абсолютное переутомление, мой дорогой, абсо-лют-ное! Понятно?

Сергей Александрович вздохнул и покорился. Директор приказал подать машину. Врач поручил санитару доставить Сергея Александровича домой.

— Я сам провожу, — вмешался Смирнов.

— Зачем же? — удивился врач, — Проводит санитар.

— Он не знает адреса.

— Шофер знает. К тому же Сергей Александрович в сознании. Может сказать.

— Меня это нисколько не затруднит...

Врач пристально посмотрел на Смирнова. Стекла очков поблескивали холодно, испытующе. Смирнов покраснел.

— Санитар может вам понадобиться... Вдруг несчастный случай. А я все равно свободен...

...Круто повернув, автомобиль выскочил из фабричных ворот на шоссе. Асфальт был голубым — в нем отражалось небо. Края шоссе были осыпаны желтым цветом акации. Машина шла ровно, мягко шелестя шинами. В лицо упирался ветер, захлестывал дыхание. Машина сбавила скорость; мотор звеняще завыл, одолевая подъем. Начались зеленые и розовые предместья.

Остановились у желтой невысокой калитки. Смирнов бережно взял Сергея Александровича под локоть. Сергей Александрович вырвался и с досадой сказал:

— Вы считаете меня наполовину подойником, Смирнов. Вы ошибаетесь, уверяю вас.

На желтые стены дома облокотились тополя и березы. Земля похрустывала под каблуками. Смирнов позвонил. За дверью послышался перебивчатый чокот каблучков.

Дверь открыла Ольга, дочка Сергея Александровича. «Почему так рано?» — хотела спросить она, но только ахнула, увидев иссиня бледного отца.

— Пустяки, — сказал Сергей Александрович, судорожно глотая слюну. — Я просто заработался. Мне дали полторы недели отпуска.

— Три недели, — поправил Смирнов.

— Полторы неделя отпуска. — упрямо повторил Сергей Александрович. — Вас не спрашивают, Смирнов! Вы бы лучше побрились!..

Ольга схватила его за руку и увела в спальню. Смирнов остался один.

На пианино стояли те же китайские вазы, так же сурово смотрел со стены бородатый Галилей. Жестко отсвечивала накрахмаленная скатерть. Комната отражалась в паркете, как в тусклом зеркале. Все было чистым, блестящим, не холодным; даже мраморная группа «Материнство», освещенная солнцем, казалась прозрачно теплой, восковой.

Смирнов осторожно сел на диван и увидел в зеркале свое лицо. Небритое и скуластое, оно показалось ему отвратительным. Воротничок был серым, галстук — смятым и перекрученным. На сорочке бледно розовело пятно.

Смирнов закрыл воротничок, сорочку и галстук отворотами пиджака и сразу стал похож на бродягу, как их рисуют в юмористических журналах. Рукава были коротки; очень некрасиво вылезали из них большие красные руки, похожие на гусиные головы. Смирнов хотел встать и уйти, не дожидаясь Ольги, но не успел. Четко отстукивая каблучками, она вошла в комнату.

— Что вы ежитесь? — спросила она. — Нездоровится? Может быть, дать вам аспирину?

— Немного знобит, — соврал Смирнов, — пряча под диван ноги в давно нечищенных, рыжих ботинках.

Она принесла ему стакан чаю. Он пил и рассказывал о ходе опытов, о несчастьи, случившемся с Сергеем Александровичем, о советах врача. Внезапно он побагровел и чуть не уронил стакан: увидел широкие черные полосы под своими ногтями. Он сразу вспотел, вынул носовой платок и сейчас же сунул его обратно в карман: платок был очень грязным. Вытереть пот рукавом он при Ольге не осмеливался. Она как нарочно, пристально смотрела на него.

— Вы не были у нас целых две недели, — сказала она. — Неужели действительно вы так заняты?

Она сидела около окна, ветер шевелил тонкую прядь ее черных волос. Губы горели на смуглом ее лице. Она прищурила глаза и нетерпеливо сдвинула брови. Смирнов ответил:

— Работы очень много... Я бы и сегодня не попал к вам, но некому было проводить Сергея Александровича... Кроме того, как мне кажется, вы предпочитаете общество Зорина...

Она молчала. Часы звонко отсчитывали секунды. Она сказала с печальным вздохом:

— Вы врете, вас не знобит. У вас грязный воротничок, и вы его прячете.

Смирнов заерзал на стуле. Вместо кашля он издал невнятный стон. Ольга добавила еще более печально:

— И ногти не чищены, и носовой платок, как половая тряпка.

— Это неважно. — пролепетал Смирнов.

Свои губы он чувствовал неповоротливыми, деревянными.

— Очень даже важно! — рассердилась она. Можно подумать, что наши молодые инженеры получают по три рубля в месяц. Ходят рваные, нечесаные. Ведь поймите наконец, Смирнов, что, помимо всего прочего, вы срамите республику!..

— Меня автомобиль ждет, — заторопился Смирнов.

Ольга проводила его до калитки. Он шел, немного отставая, чтобы она не видела его рыжих, потрескавшихся ботинок.

Фабрика окрашивала карамель импортной краской. Сергей Александрович задался целью выработать краску из советских материалов. Успешное разрешение этой химической проблемы обеспечивало республике экономию валюты, фабрике — рост, Сергею Александровичу — славу и, может быть, даже орден. Сергей Александрович был честолюбив и не скрывал этого.

Директор освободил Сергея Александровича от мелкой текущей работы и предоставил для опытов специальную лабораторию. В это время Смирнов только что окончил химический институт и пришел на фабрику для прохождения заключительной годовой стажировки. Его назначили помощником Сергея Александровича.

Всю зиму они вдвоем сидели в лаборатории с утра до ночи, без выходных дней. Закончив шестьдесят с лишним опытов, Сергей Александрович убедился, что отправная точка была неверной. Пришлось начать сызнова. Второе крушение произошло на восемьдесят четвертом опыте. Сергей Александрович три дня раздумывал над допущенными ошибками, потом начал новую серию опытов. На этот раз он был уверен в успехе.

Сто десятый заключительный опыт сразил его. Но он прятал тревогу: он всегда гордился настойчивостью и выдержкой.

...Проснулся он поздно, в сумерках. Он смотрел в окно, как в темную воду. Над подушкой была пришпилена к обоям записка Ольги: «Ушла в райком, вернусь в семь вечера». Сергей Александрович посмотрел на часы. Она должна была притти с минуты на минуту. Он решил поругать ее за скверную привычку портить обои, пришпиливая записки булавками, но скоро забыл об этом, увлеченный мыслями об опытах.

Незаметно для себя он очутился — в халате и туфлях за письменным столом. Из среднего ящика он достал блокнот, наполненный формулами и схемами. Процесс последнего опыта он помнил очень ясно, во всех подробностях. Он проверил каждую схему и не нашел ошибки.

— В чем же дело, чорт побери? — задумчиво пробормотал Сергей Александрович и вдруг похолодел при мысли, что опыт не удался случайно. Может быть, термометр испортился? Может быть, Смирнов перепутал реактивы? Эта мысль — подхлеснула его, и он яростно заскрипел пером, в десятый раз устанавливая теоретическую несомненность окончательной формулы.

Ольга застала его за этим делом. Он не слышал ни лязгания замка, ни шагов. На его исхудавшем лице лежал мертвенный отсвет синего абажура. Дрожащей рукой он тыкал перо в чернильницу, скрипя о стеклянное дно.

Ольга решительно подошла к столу и взяла блокнот. Перо проехалось по странице, оставив извилистый след. Сергей Александрович попросил Ольгу не мешать. Глаза у него были мутные, воспаленные.

— Я убедился, что опыт не удался случайно, — хрипло сказал он. — Мы провели этот опыт небрежно с технической стороны, а по существу все было правильно. Нужно повторить опыт, — и дело в шляпе. Отдай же блокнот; он мне нужен.

— Я не позволю, — решительно сказала Ольга. — Слышишь, я не позволю!

— Я достаточно взрослый человек, чтобы не спрашивать разрешений, — грозно ответил он и потянулся к блокноту.

Ольга спрятала блокнот за спину.

— Ты. ведь знаешь, что сказал доктор.

— Плевал я на этого рыжебородого дурака! — рассердился он и встал, придерживая двумя пальцами, разошедшиеся полы халата. — Слышишь, Ольга, сейчас же отдай блокнот!

Она молча отступила, к дверям. Сергей Александрович решил изменить тактику.

— Ты оказываешь мне медвежью услугу, Ольга. Подумай сама: если ты отдашь мне блокнот, я поработаю еще пять минут, закончу вычисления и успокоюсь. А без блокнота мне придется вычислять напамять. Затраты мозговой энергии будут несравненно бо́льшими.

— Какой хитрец! — с упреком сказала она.

— Ты иногда бываешь невыносимо упрямой, Ольга. Я же логически доказываю тебе.

— Нет, — ответила она твердо.

Сергей Александрович, улучив момент, хищно схватил ее за руку, пытаясь силой отнять блокнот. Она увернулась.

— Ты вздумал еще сопротивляться, старый! — крикнула она через смех.

Сергей Александрович был так ошеломлен, что сразу притих и бессильно опустился на пол. Ольга подняла его, дотащила до кровати, бережно опустила и скомандовала.

— Снимай халат!

Он послушно выполнил приказание. Он не знал, как отнестись к ее неожиданному поступку. Она, победоносно оправив волосы и смятую блузку, стала приводить комнату в порядок. Сергей Александрович внимательно следил за ловкими и быстрыми движениями ее оголенных смуглых рук.

«Какая она, однако, сильная», — с уважением подумал он. Потом тихо позвал:

— Ольга...

— Ты сам виноват, — смущенно ответила она. — Ты не хотел добровольно... Ну, пришлось насильно. Для твоей же пользы.

Он чувствовал настоятельную потребность чем-то ответить на ее поступок — и нечем было ответить: так неожиданно спутала она все его мысли и представления о ней.

Три дня Сергей Александрович работал украдкой, пользуясь отлучками Ольги по хозяйству и по комсомольским делам.

Видя, что отца не переспоришь, Ольга официально разрешила ему работать по одному часу а день. И странное дело: получив разрешение, он сразу потерял всякую охоту к занятиям и с головой погрузился в антологию русской поэзии двадцатого века.

Ольга поощряла его новое увлечение. Стихи представлялись ей чем-то вроде пасьянса — отличным и милым средствам избавлять от скуки ничего не делающих людей.

Сергей Александрович добросовестно прочел антологию от корки до корки. Голова его гудела от рифм, ритмов и созвучий. Чтобы выйти из нелепого состояния, он взялся за книгу по специальности и поймал себя на том, что читает эту книгу ритмически, ищет случайные рифмы и улавливает не смысл написанного, а звучание, примитивное и грубое, совершенно нестерпимое для его изощрившегося слуха.

Он услышал за дверью подрагивающий от сдержанного смеха голос Ольга:

— Вы сегодня великолепны, Смирнов! Великолепны и величественны.

Сергей Александрович торопливо надел пиджак, поправил галстук и вышел в столовую. Навстречу ему поднялся с дивана Смирнов. Он был умыт, одет и причесан с предельной тщательностью, точно манекен из магазина готового платья.

— Переставьте пуговицы, — сказал Сергей Александрович. — Пиджак морщит в талии. А вообще — превосходно. Я очень рад, Смирнов, что вы становитесь наконец действительно культурным человеком.

Ольга побежала в кухню кипятить чай. Сергей Александрович расспрашивал Смирнова о фабричных делах, искренно радуясь тому, что Смирнов немного отдохнет за эти три недели.

Сергей Александрович испытывал отеческую гордость, видя, что в результате его усилий Смирнов успешно овладевает культурой.

— Но это нужно ввести в систему, Смирнов, — внушительно говорил Сергей Александрович. — Вы должны научиться чувствовать себя без галстука так же неловко, как без штанов, положим. И тогда вы при любых обстоятельствах найдете время следить за собой. Мы, старики, прошли в этом отношении суровую школу. Попробовали бы вы найти в старое время хоть какое-нибудь место, если ваши брюки были плохо отглажены. И обедали через день, но брюки носили высшего качества. Сейчас, понятно, совсем другое. Вас возьмут, если вы придете даже в трусиках. Поэтому многие забывают о брюках. А брюки нужно носить красивые, — это такая же обязанность коллективного человека, как, положим, плеванье в урны...

Ольга разливала чай. В бронзовой струе вздрагивал электрический свет. Сергей Александрович вдруг звякнул ложкой о блюдце.

— Не хлюпайте губами, Смирнов. Что скажут в Европе, если вы будете хлюпать губами за табль-д'отом!

— Когда этому будет конец? — спросил Смирнов и отодвинул стакан.

Сергей Александрович хладнокровно ответил:

— Когда вы целиком овладеете культурой. Культура, Смирнов, капризная штука и не терпит незаконченности. Она становится карикатурной и уродливой, если в ней отсутствует хотя бы один из необходимых элементов. Нужно знать все — и то, что рыбу ножом не едят, и стихи Блока, положим...

— Но вы, например, не знаете стихов Блока.

— Я?.. — оскорбленно воскликнул Сергей Александрович. — Кто вам сказал? Я очень прилично знаю поэзию, Блока в особенности.

Смирнов восхищенно приоткрыл рот и медленно откинулся на спинку дивана.

— Да... дальше, — произнес он странным голосом.

Сергей Александрович почуял неладное.

— Не помню. Что-то про Америку. «Страшись по морям безверия железные пускать корабли».

Смирнов смеялся вначале тихо, потом все громче и громче и, наконец, в полный голос.

Сергей Александрович обиделся и надулся. Ольга недоуменно улыбалась.

Не будете ли добры объяснить причину вашего неуместного смеха? — сухо осведомился Сергей Александрович, когда Смирнов немного успокоился.

— Все вы перепутали, Сергей Александрович. Из разных поэтов разные строчки... Очень уж бессмысленно...

— Недостаточный повод для смеха. Пора бы знать, что в стихах не может быть «смысленно» или «бессмысленно». Стихи — вещь вообще антагонистичная смыслу, рацио. Стихи нужно рассматривать, как химический состав. Строчки —- это элементы. Положим, что мы имеем десять разных составов. Если мы возьмем из каждого по одному составному элементу и соединим, то получим одиннадцатый совершенно новый состав. То же и здесь. Таким образом, ваш упрек в том, что я надергал строчки, — неоснователен, дорогой Смирнов. Но я все-таки очень рад за вас. Вы немного знаете поэзию. Когда вы поймете ее сущность, вы приобщитесь еще к одной стороне культуры. Из вас будет толк, Смирнов, я вас вышколю...

Их спор о культуре и химической сути стихов был прерван появлением фабричного врача. Смирнов стал прощаться, Ольга пошла проводить его. Врач и Сергей Александрович направились в спальню. Врач долго и тщательно осматривал и расспрашивал Сергея Александровича. Потом они вернулись к столу. Самовар был уже холодный.

— Ольга! — позвал Сергей Александрович.

Никто не отозвался. Он открыл выходную дверь и крикнул вниз, на лестницу:

— Ольга!

Каменные стены гулко повторили его призыв. Внизу послышалось знакомое пощелкивание каблучков.

— Дай нам чаю, — недовольно сказал Сергей Александрович. — Где ты была?

— Я провожала Смирнова.

Сергей Александрович пристально посмотрел на нее:

— До его дома?

— Зачем же... До нашей калитки.

— Я до сих пор думал, что ходьба до калитки занимает не больше минуты.

— Оставь, пожалуйста, — перебила она. — Иди и развлекай доктора.

Доктор был одинок и, поэтому сидел очень долго. Сергей Александрович понимал, что доктору не хочется возвращаться в свою пустую неуютную квартиру. Сергей Александрович жалел доктора, охотно поддерживал разговор и посматривал временами на Ольгу, понимая, что именно ей обязан тем, что не проводит вечеров у чужих, как доктор, и без тоски думает о возвращении в свой дом.

— Наша молодежь очень странная молодежь, — философствовал доктор, смешно моргая белесыми близорукими глазами. В его пенсне была испорчена пружина; приноравливаясь к неправильному расположению стекол, доктор немного косил. В рыжей его бороде белели крошки сухаря. — Очень странная молодежь. Она может сочетать самое стопроцентное мальчишество с самой стопроцентной деловитостью. Мы не умели делать этого. Вчера, во время перерыва на завтрак, я шел мимо лаборатории. Ваш помощник Смирнов играл с мальчишками в чижа. Играл по-настоящему, с увлечением, ничего не замечая, требуя «перебить». Потом он отправился в лабораторию. Работал он до часу ночи. Он каждый день приходит в девять и уходит в час ночи. Я уверен, что вот сейчас он пошел от вас прямо в лабораторию. Он зарывается. Я боюсь, что скоро с ним случится тоже, что с вами.

— Каждый день до часу ночи? — переспросил Сергей Александрович.

Странный глухой звук его голоса поразил Ольгу.

— Каждый день, — подтвердил врач.

Сергей Александрович катал хлебный шарик.

— Очень способный парень, — добавил врач. — И лицо у него такое честное, открытое.

Сергей Александрович поднял голову. В самоваре тускло и уродливо отразилось его лицо. Скривив губы, он жестко сказал:

— Вы ошибаетесь. Он — бездарен. Совершенно бездарен. И к тому же страшно хитер. Он мне весьма антипатичен.

Ольга едва не выронила чашку. Сергей Александрович избегал ее взгляда и упрямо смотрел на свое отражение в самоваре. Доктор смущенно покашливал: он был не согласен с Сергеем Александровичем, но считал неудобным затевать спор. Он встал и пожелал Сергею Александровичу доброй ночи. Ольга проводила его. Когда она вернулась, Сергея Александровича в столовой не было. Из-за дверей слышалось желчное шарканье туфель. Ольга постучала.

— Ради бога, оставь меня в покое! — раздраженно крикнул он. — У меня все есть — и вода, и порошки!

Она отошла, села на диван. Туфли желчно шаркали за дверью. Она грустно улыбнулась. Седин и морщин Сергея Александровича она раньше не замечала, но, слыша это шарканье туфель, почему-то очень ясно почувствовала, что отец стареет с каждым днем.

Ольга была одна. Перед ней лежали разноцветные носки, она старательно штопала их. Смирнов поздоровался и с нарочитой непринужденностью развалился на диване.

— Папа ушел гулять, — сказала Ольга, перекусывая нитку. — Вам придется немного поскучать. Я не умею работать и разговаривать одновременно.

— Тогда дайте мне семейный альбом, — ответил Смирнов, Он старался говорить лениво и небрежно, чтобы она подумала, что он острит на ходу. — Дайте мне семейный альбом, Ольга Сергеевна. Я буду рассматривать пожелтевшие фотографии ваших дядюшек и тетушек...

— Пожалуйста, — перебила она, протягивая ему толстый тяжелый альбом.

Он растерялся. Перелистывая альбом, он искоса наблюдал за Ольгой. Она штопала, сосредоточенно сдвинув брови; под глазами лежали голубые тени от ресниц.

— Я люблю рассматривать пожелтевшие фотографии, — снова начал Смирнов. — Дядюшки и тетушки...

— Ох! — слабо вскрикнула Ольга. — Я уколола палец. Ужасно неловко штопать без наперстка.

Несколько минут они сидели молча. За окном гудел ветер, деревья качались, на светлых обоях переливались прозрачные тени.

— Как вы, однако, хорошо... штопаете, — сказал Смирнов, рассматривая носок. — Можно подумать, что вы — чинная немецкая Гретхен.

— Я и есть наполовину немка. Может быть это наследственность.

— Наследственность?.. Может быть... О наследственности особенно хорошо думать, когда рассматриваешь семейные альбомы...

— Я опять уколола палец, — сердито сказала Ольга. — Слышите, Смирнов, пожалейте мои пальцы и не начинайте разговора о семейных альбомах... Прошу вас, не надо... — И добавила, виновато улыбнувшись: — Я боюсь, что мое отношение к вам изменится, если я выслушаю вашу остроту. Даже неприлично в наше время острить на такие темы. Это все равно, что анекдот о дилижансе.

— Я и не предполагал острить, — мрачно насупившись, соврал Смирнов.

Дядюшка в цилиндре и нафиксатуаренных усах укоризненно смотрел на него со страниц альбома.

— Неправда, — ответила Ольга. — Вы намеревались сострить, и как раз по поводу альбома. Бросим, однако, этот разговор, — вы все равно не сознаетесь. Расскажите лучше, как идут ваши опыты. Доктор говорит, что вы уходите из лаборатории в час ночи.

— Боюсь, нет ли в наших схемах теоретической ошибки... Хочу поговорить об этом с Сергеем Александровичем.

— Он убеждал меня на-днях, что теоретической ошибки нет. Он уверен, что последний опыт не удался случайно.

Смирнов молчал. Его пальцы нервно подрагивали на отшлифованной поверхности стола.

— Душа навыворот, а краска будет наша! — вдруг сказал он и крепко пристукнул кулаком. — Попользовались немцы, теперь довольно.

— Ну, это еще как сказать, — засмеялась Ольга. — Вы можете и сорваться.

— Нет! — ответил он с твердостью. — Краска будет наша. Даю вам честное слово, Ольга Сергеевна! Мы платим за краску ежегодно две сотни тысяч валютой! Я чуть не помер от удара, когда услышал эту цифру! — Он помолчал и тихо добавил: — Мы должны добыть эту краску... Вот только... нет ли теоретической ошибки? Я уже двое суток думаю над схемой. В ней что-то неладно, а что — не могу сообразить. Хватит об этом, краска будет наша, немцы выкусят фигу вместо двух сотен тысяч, вопрос кончен. Поговорим о другом. Когда вы кончаете институт, Ольга Сергеевна?

— Осенью. Нас уже размечают по предприятиям.

— Куда же?

— Меня? Я еще не думала. Выбор большой...

Она говорила, не поднимая глаз.

— Говорят, интересно работать в Казахстане... Может быть, туда...

— Да? Ну что же. Там нет людей. Вы принесете там большую пользу...

Она пригнулась еще ниже над штопаньем.

— На два года... А потом все равно не отпустят. Немного страшно.

— Ерунда, — ободряюще говорил он, но голос его звучал странно и глухо. — Поработаете и вернетесь... Но только зачем так далеко — в Казахстан?.. Я держусь того мнения,что в такую глушь следует посылать все-таки мужчин.

Она хотела встать. Он не пустил ее. Она немного удивилась.

— Что это значит, Смирнов?

— Видите ли, — вдумчиво сказал он, — мне нужно изложить вам кое-какие соображения... О Казахстане, о себе... словом, о многом. Расположены ли вы слушать? Возможно, я буду говорить бессвязно... Вот, в частности, о Казахстане...

Он замялся, потом кашлянул.

— Казахстан здесь, в сущности, ни при чем... Разговор этот вас очень поразит, Ольга Сергеевна... Но что ж делать?.. Это, может быть, и мне совсем не так приятно, как пишут в книгах... Случилось одно событие, Ольга Сергеевна... то есть оно не внешне случилось, а во мне, внутренно... Очень смешно... Я сам удивляюсь и смеюсь...

Он чувствовал, что нужно говорить по-другому, другими словами. Внезапно смятение овладело им: он замолчал. И лицо его и шея были густо красными.

— Я, кажется, догадываюсь, — несмело сказала Ольга. — Но в таких случаях догадываться рискованно. Можно попасть в дурацкое положение. Я уж лучше подожду, Смирнов. Когда-нибудь вы снова обретете дар речи и скажете внятно...

И в ее тоне и в попытке иронически ответить он почувствовал такое же смятение. Он осмелился взглянуть на нее. Ее ореховые глаза потемнели. Он зажмурился и набрал в грудь много воздуха, чтобы сказать все разом, без передышки. Ему казалось, что самое трудное — это произнести формулу. Остальные слова, подкрепляющие формулу, казалось ему, польются сами собой.

Он хотел помочь себе жестом и занес руку, чтобы в соответствии с ее падением произнести формулу. Но опустил он руку очень неловко: ничего не успел сказать, задел и уронил тяжелый альбом. Фотографии и пожелтевшие дагерротипы разлетелись веером. Он кинулся подбирать их. В наутюженных брюках Смирнов ерзал по скользкому полу. Ольга ползала рядом с ним. Растерянный ее вид придал ему смелости; он нагнулся к ее уху и очень внятно, с неожиданной для самого себя легкостью, произнес формулу.

Испуганные и красные, они сидели на корточках друг против друга. Первой опомнилась Ольга; она медленно встала, оправила смятое на коленях платье и отвернулась. Она дышала, часто и тяжело.

— Ольга Сергеевна, — сказал Смирнов, осторожно завладевая ее рукой. — Я давно хотел сказать вам это... Но как-то не приходилось...

Он замолчал и долго смотрел вниз, на цветную обшивку дивана. Потом вдруг метнулся к столу и схватил фуражку. У дверей он приостановился. Лицо у него было бледное, растерянное. Он крикнул:

— Я нашел теоретическую ошибку. Я сейчас нашел ее, Ольга Сергеевна... Оля!

Он вернулся к. дивану, присел, потом вскочил и, с отчаянием махнув рукой, вылетел из комнаты.

Лестница рокотала под его каблуками. На двадцать девятой ступеньке он оборвал свой стремительный бег.

— Куда это вы так спешите. Смирнов? — спросил Сергей Александрович. — Уж не в лабораторию ли? Я слышал, что вы работаете ежедневно до поздней ночи.

— Почти ежедневно, — ответил Смирнов — Я продолжаю опыты. Не бойтесь, я ничего не испорчу. Ваши наставления пошли мне впрок.

— Да? — криво усмехнулся Сергей Александрович. — Боюсь, что вы слишком даже хорошо усвоили мои наставления...

Не ожидая ответа и не прощаясь, он пошел дальше. Дверь захлопнулась за ним резко сердито. Смирнов скривил губы и дернул плечом.

— Это уж просто глупо так петушиться, — вслух подумал он. — Вдвоем посидеть нельзя. Подумаешь — надулся... и ведь главное — не знает даже, о чем мы говорили...

За чаем Сергей Александрович, раздраженно покашливая и пофыркивая, сказал:

— Послушай, Ольга... Ты вообще умная, конечно...

— Спасибо, — насмешливо поклонилась она.

Сергей Александрович строго оборвал ее:

— Не паясничай. Иногда ты делаешь непростительные глупости. Непростительные и неприличные.

— Не помню таких, — ответила она. — Будь добр, говори конкретнее.

— Ну, вот хотя бы сегодня. Я встретил на лестнице Смирнова. Он был совершенно пунцовым... И ты не лучше... Я, конечно, не вмешиваюсь в твою личную жизнь...

— Пожалуйста, на стесняйся, — предупредительно сказала она.

Ложечка в ее пальцах описывала стремительные круги. Чаинки метались и падали в глубокую воронку.

— Я не знаю, чем вы здесь занимались. Ради бога, не пойми меня дурно. Для этого ты все-таки слишком умна... Но во всяком случае... — Он замялся и пошевелил пальцами, подбирая нужное слово. Резко тряхнув головой, он сказал с горячностью: — Нет, ты скажи мне, Ольга, что ты в нем нашла? Бездарность, неуч, неотесанный парень!.. И к тому же, по всем признакам, нечист на руку.

— Подожди, — решительно перебила Ольга. — Я думаю, что скоро ты сам раскаешься в сегодняшнем поведении. Ты невыносим сегодня; если бы ты всегда был таким, я бы давно ушла от тебя. Ты совершенно незаслуженно оскорбил сначала меня, потом Смирнова. Ты грубо и бесцеремонно вмешался в мою личную, самую что ни на есть личную жизнь!

Она ушла, оставив недопитый стакан. Сергей Александрович медленно побрел в свою комнату.

Под окном играла гармоника. Теплое розовое небо лежало на облупленных крышах. Мальчишки, размахивая шапками, гоняли голубей. Облезшие коты хрипло мяукали в сточных жолобах.

«А почему я не могу думать по-своему? — вдруг рассердился Сергей Александрович, — Почему я должен безропотно отдать ему свою мысль, свое дело, премию, орден, если уж на то пошло! Даже при коммунизме творчество не будет обезличено...»

Обида мешала ему дышать. Назойливые стариковские мысли томили его, хотя он и стыдился и гнал их. «Таков, брат, вечный закон, — думал он, рисуя в блокноте круги и спирали. — Человек, в первую очередь, особь биологическая, Ольга — тоже, и как таковой он ей нужнее, чем я. Ну и пусть. Ее дело. Она вольна в своих поступках, я волен тоже и, клянусь, пойду на все, вплоть до мирового скандала, но не отдам ему своей краски!.. С Ольгой тогда придется порвать...»

Он подчеркнул этот мысленный итог двумя линиями, толстой и потоньше. Линии странно выглядели на чистой, без букв, бумаге. «Ничего! — подумал он с напускной удалью, — проживу и один как-нибудь».

Он лег на диван и взял с этажерки книгу. Он читал сначала совершенно механически, прислушиваясь к шорохам в Ольгиной комнате. Он надеялся, что она придет к нему, слушал — не к дверям ли направляются ее шаги. Из гордости он притворился перед самим собой, что занят только рассказом.

Это был рассказ Лондона о старике, которого оставили умирать в ледяной пустыне с ничтожным запасом дров. Старик расчетливо, по одному, жжет поленья; вокруг — белое безмолвие, поленья медленно убывают, близится смерть. «Как нарочно», — огорченно подумал Сергей Александрович, но оторваться не мог и с болезненной внимательностью прочел до конца суровый рассказ,

Позвонили. Сергей Александрович встрепенулся, надел туфли. Ольга вышла из своей комнаты в переднюю и сейчас же вернулась. Сергей Александрович подошел к ее двери и осторожно постучал,

— Это приходили ко мне. С письмом, — ответила она.

Он постучал еще раз. Она мягко сказала:

— Не надо, папа. Мне не хочется видеть тебя.

— Хорошо, — коротко и сухо ответил он. — Спасибо за прямоту.

...Утром Ольга была с ним очень приветлива. Он отвечал сердечно, но сдержанно, чтобы показать, что он не так легко относится к размолвкам. Потом он решил пойти погулять. Ольга попросила его бросить в почтовый ящик письмо.

Он любил городскую весну, весну на камнях и асфальте. Она была точно рисунок пером, сделанный с большой и пестрой масляной картины. Весна полей и садов казалась ему слишком буйной, даже грубоватой.

Он любил бледную прозелень акаций на багровой кирпичной стене, хруст дождя на железных крышах, когда капли разбиваются в пыль; ему нравился розовый по вечерам отсвет асфальта; он любил запах сырого кирпича, солнечный блик на железном столбе; любил даже белье, развешанное в палисадниках для просушки, — ветер полощет мокрые простыни, как тяжелые флаги.

Просторная чистая улица, сужаясь, убегала к вокзалу. Туго басил трамвай; он мчался, звеня и покачиваясь, рассыпая бледные искры. Мягко шелестя шинами, стлались автомобили. Ветер шурша заворачивал углы афиш.

Сквер был полон. Сирень поблескивала лакированными листьями. Чирикающие воробьи дрались и пировали на ветках. На отдаленных скамейках сидели пары. Ребятишки играли в песке. Чинные няньки возили в колясочках розовых младенцев. Старик в мохнатом пальто продавал воздушные шары. Минутный фотограф усаживал перед аппаратом пожилую дебелую женщину с букетом в руках; Сергей Александрович улыбнулся, представив себе снимок.

Почтовый ящик был наивно голубым. Слово «письма» не имело мягкого знака, который зато был в слове «вынимаются». Сергей Александрович, глядя на дерущихся в стороне мальчишек, протянул руку с конвертом к почтовому ящику. Взглянул на адрес. Ольга писала Смирнову. Несколько секунд Сергей Александрович раздумывал, глядя на ее крупный и четкий почерк. Потом — разжал пальцы. Конверт глухо ударился о железное дно.

Через два дня, когда Сергей Александрович лежал еще в постели, Ольга принесла ему серый казенный конверт.

— Полюбуйся, что пишет Смирнов, — торжествующе сказал Сергей Александрович. — «Мой самостоятельный опыт провалился так же блестяще, как и все предыдущие. Нет ли теоретической ошибки?»

— Над его словами стоит подумать, — ответила Ольга.

Сергей Александрович, усмехнувшись, ответил:

— Конечно, была ошибка. Я нашел ее и исправил. Но вот сможет ли Смирнов самостоятельно найти и исправить ее... сомневаюсь... Он уже пытался там что-то без меня делать, но ничего, повидимому, не вышло...

Ольга направилась к дверям. Сергей Александрович остановил ее.

— Я сегодня же пойду в лабораторию. Всего на пять-шесть часов. С завтрашнего дня я опять поступаю в полное твое распоряжение.

— Ну что ж... Если нужно, иди, — ответила она.

Одеваясь, Сергей Александрович насвистывал марш Буденного. Это бывало с ним очень редко, в дни исключительных удач и радостей.

Осторожно, стараясь не скрипнуть дверью, Ольга вышла на лестницу, где ждал Смирнов.

— Произвело желаемое действие. — сказала Ольга. — Отец горит восторгом и энергией...

— Все это — второстепенное, Ольга Сергеевна, — решительно ответил Смирнов. — Мы еще не говорили о главном.

Она немного побледнела и прижалась к витым железным перилам. Смирнов подошел к ней вплотную.

— Я неимоверно счастлив, Ольга Сергеевна. Оля...

Закрыв глаза, она покорно ждала — очень долго. Сначала — испуганно, потом — недоуменно. Наконец решилась взглянуть. Смирнов, повернувшись к ней спиной, внимательно читал какое-то объявление.

— Вниз, — услышала она его шопот. — Посмотрите вниз.

По лестнице поднимался доктор. Резиновый наконечник его палки, причмокивая, считал ступени. Ольга метнулась к Смирнову,

— Не оборачивайтесь. Он — близорукий, не узнает. Приходите в шесть.

— Я ненавижу доктора! — яростно шепнул Смирнов, — Чорт носит его по утрам!

...Доктор внял мольбам Сергея Александровича и позволил один день поработать.

Вдвоем они поехали на фабрику.

В лаборатории Сергея Александровича встретил Смирнов. Рассказывая о ходе опыта, он сокрушенно покачивал головой и разводил руками. Сергей Александрович утешил его:

— Не унывайте, Смирнов. Теоретической ошибки нет, я за это ручаюсь. Вы просто немного зелены еще для самостоятельных работ подобной сложности. Краска будет нашей, поверьте мне.

Сергей Александрович еще вчера решил разговаривать со Смирновым, в угоду Ольге, как можно ласковее. Он боялся только, что неприязнь помешает ему быть простым и искренним.

Сегодня он с удивлением и радостью обнаружил, что может без всякого притворства и натяжки говорить так же сердечно, как раньше. Еще утром, прочитав письмо с известием о неудаче, он простил Смирнову его дурные намерения и теперь умилился собственному великодушию.

Смирнов подготавливал материалы. Сергей Александрович внимательно следил за его работой.

— Почему на этой банке нет ярлыка? — строго спросил Сергей Александрович. — Вот таким образом и возникают случайные неудачи.

— Ярлык только что отклеился, — ответил Смирнов, зажигая спиртовку.

Элементарный процесс кипячения не требовал контроля. Сергей Александрович отошел к окну.

Май уже проходил. Деревья роняли цвет. В садах через бело-розовую пену цветения сквозили черные сучья. Запах был гуще и тяжелее.

Пламя легко шипело.

— Можно начинать, — сказал Смирнов, Сергей Александрович натянул сатиновые нарукавники, взял термометр, встряхнул его и внимательно осмотрел ртуть. На этот раз он хотел застраховать себя от всяких случайностей.

Поблескивающая стеклянная армия застыла, ожидая приказа.

Сергей Александрович спокойно двинул ее в сто одиннадцатое сражение.

— Начнем, — сказал он, опустив термометр в колбу.

В половине шестого Смирнов ушел, сославшись на какие-то неотложные дела. Сергей Александрович остался один.

Он вел опыт уверенно и спокойно. Торжество победы он ощутил заранее и не залпом, как это бывает при счастливых неожиданностях, а постепенно. Наблюдая за развитием процесса, он думал о близком отпуске, о поездке в Ялту, о странном и неприличном поведении своего помощника.

Его неожиданный уход удивил я обидел Сергея Александровича. Может быть, Смирнову просто неинтересен результат совместной полугодовой работы? Это предположение было явно нелепым; Сергей Александрович без колебаний отверг его.

— Остается только одно объяснение, — вслух подумал он. — Но... неужели он в самом деле так мелочен и эгоистичен?

Сергею Александровичу казалось, что Смирнов ушел только для того, чтобы не видеть чужой победы, которую пытался себе присвоить. Эта догадка и для самого Сергея Александровича была очень неприятной; он с готовностью отказался бы от нее, если бы мог объяснить неожиданный уход Смирнова какими-нибудь другими причинами.

«Человек есть прежде всего особь биологическая, — подумал он. — В борьбе за лучшее существование человек действует вне всяких моральных норм».

Ртуть поднялась к шестидесяти шести. Сергей Александрович опрокинул мензурку, Раствор не изменил своего рубинового тона. Карамельная краска из советских материалов была добыта.

— Вот и все, — сказал Сергей Александрович, рассматривая колбу на свет.

В окна лаборатории лилась такая же прозрачная рубиновая заря. Колбы, мензурки, трубки и змеевики — вся эта стеклянная армия выстроилась перед Сергеем Александровичем, окровавленная, но победившая.

Сергей Александрович поставил колбу на стол. Раствор колыхнулся тяжело, как жидкое золото, Сергей Александрович с грустью повторил:

— Вот и все.

Раньше ему казалось, что этот конечный, коронный момент будет особенно торжественным, волнующим. Но теперь, как и всегда после окончания крупной работы, он испытывал только чувство полной внутренней пустоты. Он с недоумением, даже со страхом, думал о завтрашнем дне. Краска уже добыта, нет нужны начинать новый опыт; поэтому и самый завтрашний день казался ему ненужным, лишним.

Сергей Александрович поморщился. Он знал, что это мучительное чувство пустоты, неустроенности, сожаления о бесполезно пропадающем времени будет сопровождать его до тех пор, пока он не начнет новой крупной работы. А тогда начнутся новые мучения: сомнения в своих силах, ошибки, неудачи — и так без конца.

«Вечные мы страдальцы», — вздохнул Сергей Александрович и прошелся из угла в угол.

Он ходил долго. Пол в лаборатории был зыбким, стеклянная посуда размеренно позвякивала. Часы показывали половину восьмого. Сергей Александрович остановился в растерянности: он почему-то не мог покинуть лаборатории. Его томило странное чувство неудовлетворенности, — точно бы он должен сделать что-то очень важное и забыл, что именно. Он сознавал, что это чувство ложно, и все-таки подчинялся ему.

Он обрадовался, вспомнив о тетради, в которую Смирнов заносил результаты предыдущих опытов. Он представил себе последнюю запись — крупными буквами: запись о победе; это сразу избавило его от мучительного чувства неудовлетворенности.

Он подошел к столу Смирнова и открыл ящик. Тетрадь лежала сверху. Он взял тетрадь и увидел под ней плотно заткнутую мензурку с рубиновым прозрачным раствором.

Трясущимися пальцами Сергей Александрович встряхнул мензурку. Раствор всколыхнулся тяжело, как жидкое золото, Сергей Александрович осторожно положил мензурку на стол и открыл ящик доотказа. На самом дне, под пачкой фильтровальной бумаги, он нашел конверт, надписанный крупным почерком Ольги...

...Сергей Александрович многое узнал из этого письма к Смирнову. Он узнал, что Смирнов добыл краску еще три дня тому назад, исправив теоретическую ошибку. «Поздравляю вас, — писала Ольга, — но должна сказать, что очень неприлично убегать в такие моменты от девушек, хотя бы и для исправления теоретических ошибок... Впрочем, вы правы, — гораздо важнее, чтобы немцы вместо двух сотен тысяч выкусили фигу».

И еще Сергей Александрович узнал, что Ольге и Смирнову известны были все его самые затаенные мысли. «Старик, конечно, беспокоится. Это и понятно — каждому дорого свое открытие, Это — вполне законное чувство, — творчество никогда не будет обезличено. А в том, что он считает вас способным присвоить открытие, старика винить нельзя: он воспитывался в атмосфере бешеной конкуренции и рвачества. Потому он и смотрит на вас волком. Ему очень трудно понять, что вы стараетесь только для того, чтобы немцы выкусили фигу. Не огорчайтесь, он помирится с вами, как только убедится, что вы не намерены отнимать у него честь открытия краски».

Дальше Ольга писала о сугубо личных вещах; Сергей Александрович не счел себя в праве читать письмо до конца.

Различные чувства волновали Сергея Александровича, но самым тяжелым из них был стыд, обыкновенный, простой, человеческий стыд,

Сергей Александрович уложил обратно в ящик и письмо, и мензурку, и тетрадь (в которой он так и не сделал заключительной надписи).

Он шел бульваром. На песке лежали влажные тени деревьев. Все скамейки были заняты парами. Пряно пахло увядающей белой акацией. Над городом чугунно ревел невидимый самолет. Луч прожектора вставал голубым дымчатым столбом.

У калитки Сергей Александрович остановился. Ольга и Смирнов сидели на низенькой скамейке, под тополями. Сергей Александрович тихо — почти на цыпочках — прошел дальше, в душистую голубую мглу переулка.

Он гулял долго, даже устал. Часы показывали девять, когда он вернулся. Ольга и Смирнов попрежнему сидели под тополями. Подумав, Сергей Александрович опять прошел мимо калитки.

Терпенья у него хватило только на полчаса. Возвращался он с нарочитой медлительностью и даже немного рассердился, увидев под тополями белую блузку Ольги. Он громко кашлянул. В листьях сирени испуганно вспорхнул воробей. Смирнов и Ольга не шелохнулись.

Сергей Александрович открывал калитку с неимоверным лязганьем и шумом. Смирнов и Ольга вскочили. Добросовестно не замечая их смущения, Сергей Александрович сказал:

— Имею приятные новости. Расскажу за чаем.

...Смирнов поздравлял его с такой горячностью и искренностью, что Сергею Александровичу стало даже не по себе.

— Я считаю победу нашей общей победой, Смирнов, — сказал он, отвечая хитростью на хитрость и наслаждаясь этим. — Я считаю своим долгом передать вам половину всех привилегий.

— Оставьте, Сергей Александрович, — серьезно ответил Смирнов. — Я не намерен пользоваться плодами чужих трудов... А вот немцам вы натянули здоровый нос!..

— И вы, — упрямо ответил Сергей Александрович. — Если не хотите признать себя автором наполовину, признайте хоть на треть.

Смирнов отрицательно покачал головой...

...Прощался Сергей Александрович очень сердечно.

— Несколько дней тому назад я нехорошо вел себя по отношению к вам, Смирнов. Извините меня. Я умею устанавливать качественные различия химических составов, но устанавливать качественные различия поколений я, оказывается, не умею... Краска получена на сто одиннадцатом опыте, но в этот же день, скажу вам по секрету, я проделал сто двенадцатый опыт... может быть, самый важный...