"Иозеф Томан. Дон Жуан. Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры" - читать интересную книгу автора

Только тогда Мигель покорно позволил Каталинону увести себя.
Двор - как райский сад. Благоуханный воздух, теплый, словно детская
ладошка, гладит виски, а звезды низко переливаются над землей.
Вероятно, уже наступила полночь; из слухового окна, с сеновала,
доносится тихий голос:
- Многократно омой меня от беззакония моего и от греха моего очисти
меня, ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною...
По каменным плитам двора цокают каблуки мужчин, уносящих мертвое тело
куда-то в темноту, а за стеной прогремели копытами кони тех двух, что
бросились преследовать сбежавшего соглядатая.
- ...Сердце чистое сотвори во мне, боже, и дух правый обнови внутри
меня...
Мигель стал как вкопанный.
- Кто это? - шепчет он Каталинону.
- Там на сеновале ночуют монахи, - отвечает спрошенный, провожая Мигеля
в его спальню, сам он с товарищами ляжет в соседней комнате. - Идите спать,
ваша милость.
- Хорошо, - задумчиво отзывается Мигель. - Ступай, Каталинон. Доброй
ночи.
Мигель стоит у окна.
Цветы шафрана одуряюще пахнут. Серп месяца качается над кронами
платанов. И снова слышится страстный голос, исполненный отчаяния и слез:
- Страх и трепет нашел на меня, и ужас объял меня... Смилуйся,
смилуйся, боже, над грешником...
Мигель отошел от окна, разделся и лег на ложе нагим. Тело его пылало,
как в горячке, сердце колотилось где-то у горла, и у корней волос ощущал он
озноб.
Он вперил взор в потолочные балки, и в квадратах меж ними являлись ему
картины дня: жирная физиономия Титуса, жилистые руки горбуна, двое, несущие
мертвеца, округлая женская ножка, полуобнаженная грудь...
И голос Авроры, и голос монаха, и дурманный аромат шафрана перемешались
друг с другом. Голос, поющий о страсти, и голос, кающийся в грехе. Два
голоса - и верх берет то один, то другой.
Мигель хочет уснуть и не может. В спальне душно, не продохнешь, как в
жаровне. Слышно, как шумит еще компания Эмилио, изо всех окон выползает
храп, словно множество шуршащих жуков на песке.
Мигель встал, снял с окна москитную сетку и сел на подоконник.
Ночь кралась по подворью, и была она ясной и жаркой. Летучая мышь,
промелькнувшая мимо, качалась, как пьяная. И отовсюду благоухания тяжелее
аликантийских вин.
А голос монаха поднял новый псалом:
- Поставь меня на стезю заповедей твоих, ибо я возжелал ея...
Робость проникает в сердце Мигеля. Люди, пропитанные порочностью,
кружат в его мыслях, звучит в ушах целый вихрь пьяных нежностей и жестоких
слов, а судорожный голос псалмопевца рассекает полночь.
О! Все заповеди божий выстроились сомкнутым строем - священное войско,
грудью встречающее напор людских страстей.
Мигель борется против потока неизведанных ощущений, который излился на
него в дыхании Авроры. Страх одолевает его. Он переходит на сторону божьего