"Владимир Александрович Толмасов. Соловецкая повесть " - читать интересную книгу автора

выполнять, вотчину вашу оберегать и врагов всяких истреблять, покуда
жисть во мне есть. Так-то. Ну, и, конечно, обещал клятвенно не
воровать и просто так никого не убивать зазря.
- Значит, все-таки поклялся убивать людей-то, - проговорил
Трифон.
- Экой ты, Трифон, блаженный. Так ведь то врагов наших. Кто же их
убивать-то должен? Ежели не ты, так они тебя кокнут. А мы, стрельцы, -
войско. А войско должно быть сытым, и обутым, и хорошо вооруженным.
Вот теперь и смекай: кто меня накормить и напоить должон? Ясное дело,
монастырь. А его кто кормит? Вся вотчина на него горб гнет вместях с
еремеевыми родственниками. Стало быть, я у вас у всех на шее сижу. Еще
и денег мне дают на житье-бытье, и чтоб я зелья и свинца для пуль мог
на эти деньги купить.
- Отчего же ты такой злющий, коли у тебя все есть? - спросил
Трифон.
- Сам-то я, видишь, из вольных, посадский. Семья тоже есть: баба
да дитев трое, ну там - избенка, коровенка, землицы надел. Д-да... А
служить царю-батюшке должон я пожизненно, и сыны мои також должны
службу нести. Дело, конечно, опасное, служба-то наша воинская: одна
пулька махонькая стукнет промеж ушей - и не надо тебе ни бабы, ни
коровы, только землицы три аршина... Но и это ничего бы: все одно
когда-нибудь сдохнешь. Бывает наша доля в тыщу раз хуже...
Гришка Косматый замолчал. Спина его сгорбилась, большие кисти рук
с набухшими синими венами бессильно упали с колен.
- Как хуже-то, Григорий? - тихо спросил Трифон.
Еремей молча вытаращился на внезапно обмякшего стрельца.
- Восемь лет молчу. Никому о том не говорил. Поначалу-то ночей не
спал, криком кричал и зубами скрежетал. Баба со мной ложиться боялась.
Потом вроде отошло, но из памяти не уходит. Видно, только со смертью
забуду...
- Да что же? - допытывался Трифон.
- Любопытствуешь, как стрельцы государеву службу несут? Ну,
слушай, коли не торопишься бревно-то тащить... Небось слыхал, что
творил грозный царь в Новгороде восемь лет назад. То-то. А ведь наш
полк в ту пору тоже туда пригнали. Дело-то, сказывали, так обернулось.
Из Новгорода в Александровскую слободу к царю прибыл некий Петрушка
Волынец. Привез он царю весть, будто бы в Новгороде священнослужители
и другие люди новгородские сговорились государя извести, посадить на
престол Владимира Андреевича Старицкого и переметнуться на сторону
короля польского. И будто в голове всего стоял архиепископ
новгородский Пимен. А чтобы сговор был крепким, положили они его на
бумагу, подписались и спрятали ту грамоту за образ богоматери в соборе
святой Софии. Всем известно, что царь с малых лет зело подозрителен.
Отправил он вместях с Волынцом своего доверенного за грамотой. Они,
приехав туда, грамоту выкрали и царю доставили. Подписи признали
верными, и царь рассвирепел до безумства. Выступил на Новгород, как на
татар. По дороге казнил и правых и виноватых...
- Погоди, погоди, Григорий, - вмешался Трифон. - Как же так? Я
слыхал, что грамоту, царю доставленную, сочинил сам Волынец и подписи
ловко подделал, чтобы оговорить Пимена и других людей.