"Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести" - читать интересную книгу автора (Ефетов Марк Семенович)

СТРАШНАЯ НОЧЬ

Да, после нашей встречи в банке Женя стал меня уважать. Он разговаривал со мной во время урока шёпотом, но всё равно мешал мне этим. Он провожал меня, когда мы шли из школы, подстерегал меня в коридоре и во дворе — мало ли где. Я не буду всё это вам подробно рассказывать, потому что это неинтересно. Расскажу только, как Женя любил свою пятнистую кошку. Он говорил мне о ней почти каждый день:

— Покормил я сегодня кошечку — будь здоров!

Или:

— Она у меня сегодня поела. Тяжела стала — не поднимешь.

Женя отказывался от кино, от завтрака, от леденцового петушка на палочке — всё для того, чтобы отложить «кошечке» лишний пятак — покормить её. Когда Женька накормил «кошечку» до отвала, то есть набил доверху копейками, пятаками и другими монетками, он разбил эту гипсовую кошечку, скупил редкие почтовые марки и стал ими спекулировать.

У Жени было любимое выражение: «А что я буду от этого иметь?»

Попросят у него книжку почитать. А он:

— А что я буду от этого иметь?

Скажут ему:

— Завтра идём всем классом в музей.

А он:

— А что я буду от этого иметь?

И так во всём. Главное у него было — обратить копейку в две, пятак — в гривенник.

Да, мне кажется, что страсть к деньгам была у этих Ежиных, как это говорят, фамильная, то есть я хочу сказать, что все они — и он, и его папа-мама — больше всего на свете любили деньги.

Получив денежную машину, Илья Григорьевич Ежин два дня не мог ею пользоваться. Дело в том, что днём он боялся это делать, чтобы не увидели жена и Женя. Узнают, что станок печатает деньги — только бумагу подкладывай, — и начнут требовать на то да на сё, начнут, как говорится, шиковать, обратят на себя внимание, и тогда Ежину крышка.

Илья Григорьевич спрятал машину под кровать, вынул её ночью, крутанул раз, крутанул два — всё обошлось хорошо. Машина работала почти бесшумно, десятирублёвки вылетали исправно, и Ежин их ловко подхватывал на лету. Но он очень увлёкся. Он думал, наверное, о том, сколько же можно таким образом накрутить денег. В уме он складывал большие цифры и умножал. Он приходил в неописуемый восторг. Он прямо-таки сходил с ума от привалившего ему счастья. Ему хотелось кричать от радости. И Ежин крутанул ручку слишком резко. Десятирублёвка выскочила, как стрела из лука. Пролетела через всю комнату и ударила Женьку по толстой щеке, как может ударить бумажный голубь, пущенный сильной рукой.

— Ай! — закричал Женя.

— Женечка, что с тобой? — проснулась жена Ежина, Софья Сергеевна.

Она-то и в спокойное время ахала и охала, с трудом передвигая своё тело, огромное, как комод. (Внешностью Женя пошёл в маму.) А тут среди ночи, услышав, как вскрикнул её сын, Софья Сергеевна завопила на весь дом:

— Илюша, мальчик заболел! Илюша, где ты, Илюша?!

Она кричала так, оставаясь в кровати. Вставать с кровати — это было для Софьи Сергеевны самым нелюбимым делом. А делала она только то, что любила, — например, ела. С утра и днём. Перед обедом закусывала — для аппетита, в обед ела часа полтора, а вскоре приходило время ужинать. На рынке она меняла мыло на сахар, мыло на мясо, мыло на фрукты.

Илья Григорьевич жаловался, что его жена может в один присест съесть полпуда мыла. Но он, конечно, преувеличивал и говорил образно: Софья Сергеевна совсем не ела мыло, а только те продукты, которые меняла на мыло. Когда же её спрашивали, почему она так много ест, Софья Сергеевна отвечала:

— Я делаю моему Женечке здоровую маму…

Но я, простите, отвлёкся. Вернёмся к тревожной ночи в семействе Ежиных.

— Илюша! — вопила Софья Сергеевна. — Почему ты под кроватью?.. Женечка, ты ещё жив? Слава богу! Что? Что ты говоришь, детка?.. Какие деньги?.. Летают?! Деньги влетели тебе прямо в лицо? Ты сошёл с ума! Деньги не летают. Они вылетают из кармана, если за ними не смотреть… Илюша, ты наконец вылезешь из-под кровати! Я вижу только твои ноги. Сумасшедший дом! Психобольница.

В это время Женя поднялся с кровати и подбежал к Софье Сергеевне.

— «Сумасшедший дом»?! — закричал он на мать. — «Психобольница»? А это ты видела?!

— Десять рублей! — взвизгнула Софья Сергеевна. — Новенькие!

Илья Григорьевич вылез из-под кровати и подошёл к сыну:

— Отдай!

— Не отдам, они мои! Ой, мама, он меня грабит! Это мои деньги. Они по воздуху прилетели прямо ко мне… Я их спрячу. Я их в банк положу. Я копить буду.

Нет, я не буду описывать эту сцену до конца. Скажу только одно: Ежин даже не пожалел денег, чтобы на время избавиться от жены и сына. И притом денег не машинных, а собственных, мыловых…

На следующее утро в классе во время переклички Ежин не откликнулся.

Дежурный сказал:

— Ежин болен.

В классе засмеялись. Трудно было поверить, чтобы Женя — краснощёкий, толстощёкий Женя Ежин — заболел.

Кто-то сказал:

— Объелся, наверное.

С задней парты крикнули:

— Придёт! Он позавчера опоздал. Придёт и будет канючить у двери…

Но Женя не пришёл — ни на первый урок, ни на последний, после которого мы построились и отправились на Обувку. Вот тут-то я вспомнил щетину и деревянные шпильки. Думаете, что всё это было здесь, на Обувке, лучше, чем у дяди Емельяна? Ничуть не бывало! Тут никакой щетины, никаких шпилек не было. И вообще на Обувке мало что можно было увидеть. Машины закрытые, что внутри — неизвестно. Только слышно: хлоп-хлоп! Хлоп-хлоп!

Из одной машины сыплются заготовки, из другой — подмётки, из третьей — каблуки. А готовых ботинок нет.

Я хотел подойти поближе к машине — посмотреть, чего там. А мне говорят:

— Нельзя!

Я говорю:

— Я только потрогаю, чего она так дрожит. А крутить-вертеть ничего не буду.

А мне говорят:

— Нельзя.

А у дяди Емельяна всё можно было. Шей — не робей!

Пошли в другой цех. Шьют. Машины шьют. Но опять не до конца. Так только: заготовку к стельке. Ну это ещё не ботинок. И опять всё в машине — только рант виден.

Я спрашиваю:

— А ботинки где же, готовые?

— Нигде.

— Как так? Почему?

— Цех отделки ещё не готов. Готовые ботинки будут через неделю.

«Вот те на, — думаю. — У нас с дядей Емельяном ботинок за два дня готов. Такой, что — будь здоров! — не сносишь. А здесь — через неделю».

О том, что было через неделю, я потом расскажу, чтобы обо всём по порядку. В тот день, по правде говоря, фабрика мне не понравилась. И Емельяна Петровича я там не видел. Нам сказали, что как раз через неделю нас опять поведут на Обувку, только тогда уже не на экскурсию, а для ознакомления с профессией.

Что это значит, я не совсем понял.

Мне на фабрику не очень уж хотелось. Интересно было здесь только на дядю Емельяна посмотреть. Он же всегда на своей низкой табуретке сидит. А как он тут будет работать перед громаднющим станком…

За эту неделю произошло такое, что не знаю, как рассказать.

Это с Ежиным и с денежной машиной, которую он купил у дяди Емельяна.