Глава 8

Оставив книги дома, Анна помчалась в магазин звонить Изабелле.

— Папа… мама… приветик, — бросила она на бегу, устремляясь прямо к телефону.

— Анна… — в мамином голосе звучало предупреждение.

— Добрый день, мама, — с улыбкой поправилась девочка.

— Достаточно было простого "здравствуйте", — указала мама. — Не слишком вежливо говорить старшим "приветик".

— Ага, — пообещала Анна и тут же поняла, что снова попала впросак.

— Прости, мама, я на самом деле больше не буду, — девочка потянулась за трубкой, приложила к уху и придвинулась поближе к стене — так ее никто не услышит.

— Пять минут, — предупредил папа. — Как раз сейчас покупатели звонят, если что забыли купить, и Фриц еще успеет разнести заказы.

— Номер, пожалуйста, — раздался голос телефонистки, значит, папе можно не отвечать.

— 2-00-61, пожалуйста.

— Спасибо, — произнес невидимый голос, и девочка услышала гудки — телефонистка набирала номер Браунов.

Ожидая, пока подружка снимет трубку, Анна вдруг вспомнила — Изабелле еще предстоит первый день в новой, незнакомой школе. Поэтому она передумала и не стала сразу вываливать на нее восторги и радости первого дня, а начала просто:

— День прошел, и я выжила.

— Мой совет помог? — поинтересовалась Изабелла.

— Не то слово! — Анна перебирала в уме события минувшего дня. — Не так уж трудно следовать твоему совету, когда тебе улыбаются в ответ. Но, знаешь, мой классный руководитель — мистер Ллойд!

— Нет, только не это, — простонала Изабелла. — Мне повезло, и я в прошлом году не попала в его класс, но такого про него наслушалась — на целый роман хватит!

Анна успела перечислить почти всех учителей, пока папа не велел ей повесить трубку. Он и так был слишком снисходителен — девочки проболтали не меньше пятнадцати минут, а то и все двадцать.

Изабелла, конечно, хотела знать все до мелочей, но Анне показалось — подруга волнуется из-за новой школы. Так хочется ей помочь! Но как Изабелла не могла пойти за меня сегодня, так и мне за нее не удастся. Бывает такое, что приходится делать только самой.

Незаметно для себя Анна принялась насвистывать песенку, которой их научила миссис Шумахер. Ей нравились чуть грустные слова, но до сегодняшнего дня она, по правде сказать, не вполне понимала их смысл. Девочка устроилась в кресле, папа его поставил для мамы, а у той никогда не было времени присесть, но папа настоял: пусть кресло останется, просто на всякий случай. Ожидая, пока родители закроют магазин — ей хотелось пойди домой вместе с ними, — Анна еле слышно напевала:

"Хорошо, что с Мэгги мне будет не так одиноко. С другими девочками тоже, но с Мэгги особенно".

Анна представила себе всю четверку. Паула, конечно, главная, ведущая. Она смелая и принимает все решения. Сюзи… Сюзи симпатичная и нравится мальчишкам.

Девочка искала подходящее слово, чтобы описать Сюзи — говорят же, что большинство девочек Сюзи не любит.

— Мальчишки думают, она как кремовая розочка на торте, — объяснила Паула.

Наверно, «привлекательная» к Сюзи подходит. Точно, она из четверых самая красивая.

"Зато я самая непривлекательная, — уныло подумала Анна. — Выходит, если Паула ведущая, то я ведомая. Они же меня взяли под свое крыло".

Конечно, нет сомнений — ее приняли в компанию не только из жалости, хотя жалость тут — не последняя причина. Пока еще неизвестно, в чем ее роль, удастся ли найти свое место в их компании. "Вдруг у меня проявятся скрытые таланты, — утешала себя девочка, — всегда же есть надежда".

Теперь остается Мэгги.

Ну, с ней нетрудно. Она добрая. Уже ясно, они с Мэгги настоящие друзья. Анна постучала по дереву, не сглазить бы!

По дороге домой девочка доложила маме, чем занимаются отцы ее новых подружек.

— Похоже, все достойные люди, — после некоторого раздумья заключила мама. — Хорошо, что ты подружилась с их дочками.

Анна вздохнула. Неужели мама не поняла — это с ней подружились! Папа приобнял дочь, легонько потрепал по плечу.

Когда ужин был готов, Анна отправилась звать братьев к столу. Фриц тренировался на заднем дворе, забрасывая баскетбольный мяч в самодельную корзину, которую они с Руди повесили на дереве. Сам Руди заперся у себя в комнате.

— Ужинать пора, — позвала Анна старшего брата.

Ответа не последовало. Девочка решила, что Руди уснул, и забарабанила в дверь.

Внезапно брат распахнул дверь и сердито ответил:

— Я тебя с первого раза услышал, я тебе не Супермен какой — быстрее самого быстрого локомотива, мощнее…»

— Быстрее самой быстрой пули, мощнее самого мощного локомотива, — у поправила брата Анна.

— Одним прыжком перепрыгивает самый высокий небоскреб![16] — закричал Руди и в один прыжок оказался на нижней ступеньке лестницы.

Продолжая смеяться, Анна спустилась вслед за братом.

Еще до того, как папа начал молитву перед едой, Руди, только что дурачившийся с младшей сестрой, вдруг серьезным, напряженным голосом обратился к отцу:

— Я не хочу сегодня вечером говорить за столом по-немецки, папа.

Все в недоумении молчали. Эрнст Зольтен повернулся к сыну и произнес обычным, ровным тоном:

— Руди, мне кажется, я понимаю твои чувства, но немецкий — наш родной язык, язык Гете и…

— И Гитлера! Папа, ты читал сегодняшние газеты? — закричал Руди. — Ты слушал новости? Ты знаешь про Польшу? Папа, тебе все это безразлично?

— Сын, — начал папа, голос его, по-прежнему спокойный, звучал тяжело и устало.

Но мама прервала его:

— Я читала! Я слушала! Моя бабушка жила в Польше. Мы каждое лето ездили в Варшаву навещать ее. Мы, дети, долгими вечерами играли в саду…

Никто просто не знал, что сказать. Даже Руди опустил глаза, не в силах глядеть на охваченное болью мамино лицо, обычно такое милое и веселое.

— Эрнст, сегодня вечером мы будем говорить по-английски, — повернулась к мужу Клара Зольтен.

Без дальнейших обсуждений папа склонил голову и прочел молитву по-английски. Когда он кончил, никто не произнес ни слова, никто не пошевелился. Прошла минута, другая, пока, наконец, Фриц не потянулся за хлебом.

— Я забыла масло, — воскликнула мама и бросилась на кухню.

— Масло на столе, — закричала ей вслед Гретхен, и тут все услышали — мама плачет.

— Ты молился за тех, кто сейчас страдает, папа, и забыл поблагодарить за наш ужин, — Фрида, казалось, нащупала безопасную тему для разговора.

— Не могу говорить о еде, когда столько людей без крова, — ответил папа. — Но сейчас не время для разговоров. Дай мне твою тарелку, Анна, положу тебе гуляша, или что там Гретхен состряпала. Дети, давайте постараемся по-прежнему жить нормальной, полной, даже радостной жизнью. Главное, никогда не забывайте о смехе.

Мама уже пришла в себя, она вернулась из кухни с пустыми руками и села за стол. Руди уставился на отца, возмущенный последними словами.

— Смех! Как мы можем теперь смеяться?

— Не знаю как, но должны, — ответил Эрнст Зольтен, протягивая полную тарелку младшей дочери и накладывая еду в тарелку старшей. — Нужно ли и нам сойти с ума, если мир заразился сумасшествием? Так делу не поможешь. Смех, добрый, честный смех — один из признаков нормальности.

— Я видела — на многих фотографиях Гитлер улыбается, — медленно начала Гретхен. — Но не думаю, что кто-нибудь видел его смеющимся.

— Нет, — отозвался папа, — можно жить с улыбкой и с улыбкой быть подлецом.[17]

Ко всеобщему удивлению, мама хихикнула.

— Эрнст, ты умирать будешь, — со смешком, правда, немного нервным, проговорила она, — но все равно найдешь подходящую к случаю цитату. Это был «Гамлет» или "Отелло"?

Папа широко улыбнулся жене, как будто она — вечно неуспевающая ученица — вдруг неожиданно выдала правильный ответ.

— "Гамлет", акт первый, сцена…

— А ну, прекратите! — вмешался Фриц. — Не переношу вашего Шекспира! В прошлом году мы проходили "Как вам это понравится", и уж поверьте мне — скучища беспросветная. Совершенно бессмысленно и ужасно старомодно. Никак не могу понять, о чем там речь.

— Мой сын — и такое говорить о Шекспире! — Папа с жалостью поглядел на Фрица.

А Фриц по-дружески поддразнил в ответ:

— Мой отец — и текущий кран починить не может!

Она, Анна, на папиной стороне. Просто непонятно, откуда у Фрица такое отвращение ко всему, что связано с чтением. Ей папа всегда читал стихи и предлагал учить их наизусть, даже в самом раннем детстве. Он словно дарил дочке каждое стихотворение. И настаивал на том, чтобы девочка запоминала имя автора. И теперь она знает немало отрывков из Шекспира, хотя в школе его пьес еще не задавали. Как раз на прошлой неделе папа выбрал еще один отрывок, и Анна вдруг поняла почему.

— Если бы ты только знал, Фриц, — начала девочка, — Шекспир написал кое-что совсем не старомодное. Ну, не слишком старомодное. Прямо про наше время. О солдатах на войне.

— Сочиняешь! — насмешливо бросил Фриц.

— Папа, скажи ему, — взмолилась Анна.

— Уже не помнишь? — поддразнил отец, зная, что дочка почти ничего не забывает и до сих пор может наизусть прочитать стихи, выученные в пять лет. — Начинай, а я помогу, если запнешься.

Все глядели выжидающе. Анна прочистила горло и глубоко вдохнула, чтобы приготовиться. Такие замечательные слова — пусть и другие их оценят.

— А дальше я не все запомнила… как там, папа?

— "Вас Англия взрастила, — так теперь…" — подсказал папа, и Анна подхватила:

— До чего ты умная, Анна, — в голосе Фрица слышалось неподдельное восхищение. — Даже представить себе не могу, как столько всего можно выучить наизусть. Звучит и вправду, как перед войной. А кто такой Гарри?

— Генрих Пятый, — ответил за Анну отец. — Англичан оставалась горстка, и у них не было никакой надежды, но они пошли за ним и победили.

Пока папа объяснял, превращая ужин в урок истории, мама привычно соскользнула на немецкий:

— Гретхен, передай, пожалуйста, соль.

Никто, кроме Анны, не обратил внимания, никто не смотрел и на Руди, но девочка сидела рядом с ним и видела — брат уставился на свой крепко сжатый кулак на краю стола и тихо пробормотал:

— С отвагой в сердце…

Анна узнала слова, которые только что прочла, и уже открыла рот — продолжить…

— Но отважусь ли я? — Руди, очевидно, говорил сам с собой, и девочка промолчала — брат явно не заметил, как произнес эти слова вслух. Внезапно ей пришла на ум другая строка:

Стоите, вижу, вы, как своры гончих,

На травлю рвущиеся…

Это точно о Руди! Быть не может, чтобы брат думал о войне! Он же не взрослый мужчина, он еще мальчик!

— Анна, папа два раза просил тебя передать масло, — с упреком сказала мама.

Девочка передала масло, а когда повернулась к старшему брату, тот, низко опустив голову, торопливо ел, как будто страшно проголодался.

"Может, я ошиблась, — подумала Анна, — неправильно его поняла. Наверно, просто не расслышала, он так тихо говорил".

Она взяла вилку и принялась за еду.

Тут ей снова припомнилась песня, которая вертелась в голове после разговора с Изабеллой.

Где же она, эта одинокая долина? Девочке вдруг стало ужасно страшно.