"Судьба офицера. Книга 3 - Освященный храм" - читать интересную книгу автора (Стариков Иван Терентьевич)



8

Жизнь захватила его сполна, увлекла так, что он почти не думал о себе, о своей хвори. И с каждым днем забот все прибавлялось.

И еще один день промелькнул незаметно. Андрей поздно возвратился в свою хатенку, позже обычного пообедал и прилег отдохнуть. Натруженная культя ныла. Он постарался расслабиться и немного вздремнуть.

Поднялся приободренный. К морю пошел уже после полудня, когда в селе стояла нестерпимая духота. Но море казалось прохладным. Оно разливалось, тихое, полное блеска и сверкания. Вода с шуршанием выкатывалась на прибрежный песок и тут же убегала назад, оставляя кружево пены. Вдали море набирало голубизны и далеко, у горизонта, становилось уже синим. По спокойной глади воды медленно шли две баржи и один белый пароход, подтягиваясь к Тепломорскому порту. А напротив пляжа, за бакенами, застыли, как нарисованные, белые косые паруса рыбачьих лодок. Казалось, утомленные в полете чайки опустились на воду отдохнуть. Почти каждый день он видит одно и то же, и не надоедает, больше того, всякий раз ему открывается какая-то неведомая, но захватывающая новизна. Наверное, это красота еще не познанного им мира.

На песке, у самой воды, — шум, крики и смех детишек. Взрослые, разморенные зноем, почти все лежат на горячем песке — кто под зонтом, кто под натянутой на колья простыней. Некоторые спят прямо на солнце, прикрыв лица полотенцами или чем иным. «Наверное, это самые здоровые и крепкие люди», — подумал Оленич.

Он прошелся вдоль пляжа, стараясь держаться в тени, нашел укромное, безлюдное местечко, разделся и несколько минут нежился на солнце. Но, помня приказ Гордея — солнцем не злоупотреблять, особенно дневным и послеполуденным, Андрей попрыгал на одной ноге в воду. И снова, как во все эти дни, — беспредельное удовольствие, облегчение всему телу. Даже голова, кажется, остывала от дневных забот и душе приходило умиротворение.

Вдруг он увидел, как по берегу медленно идут два пограничника с автоматами. «Это ребята майора Стасова, — сообразил Оленич, — обход приграничной зоны! Какие красивые парни, какие стройные, молодые! Господи, неужели и я был таким?..» И вспомнился день двадцать второго июня сорок первого. Зеленая поляна в лесу. Тихое росистое утро. И он, командир пулеметного взвода, в новеньком офицерском обмундировании, в начищенных сапогах, идет по вызову комиссара Уварова получать партийный билет… И те самолеты, и первые бомбы, и позеленевшие от страха пробегающие бойцы, и ослепленный комиссар… Где он? Жив ли?

С гордостью и в то же время растроганно смотрел Андрей вслед пограничникам… Вокруг солнечный мир! Ослепительный, звенящий детскими голосами! Нельзя допустить, чтобы на них падали бомбы! Нужно не жалеть ни сил, ни времени, готовить бдительных и достойных защитников.

Хотя, быть может, важен и благороден его порыв — помочь инвалидам войны в их теперешней жизни, но пограничный патруль напомнил ему завет Белояра: пополнять его полк. Вспомнился Виктор. Как там парню служится? Нравится ли ему курсантская жизнь? И не беспокоит ли ранение? И сразу же мысль: а Крыж где-то ходит, не наказанный и постоянно опасный. Враг ходит рядом, и в этом он, Оленич, повинен.

Нет, в этой жизни не соскучишься! Лежа на госпитальной койке, думал, что до конца дней своих отрешен от жизни. Не очень-то верил, что он может еще почувствовать себя бойцом. И вдруг подарок судьбы — сверкающее море, веселые, беззаботные детские голоса, люди, мирно отдыхающие, ослепительное солнце, чайки, белые паруса. И сам он, Андрей Оленич, еще не старый, опьяненный жаждой жизни и ощущающий внутреннюю духовную и физическую силу.

Андрей еще никогда в жизни так не чувствовал себя свободно, раскованно и легко!

У ворот Чибисового подворья он увидел мотоцикл Романа: значит, есть какие-то новости. Но во дворе, у столика под абрикосом, сидела девочка в белом халате. Сначала он подумал, что из больницы сестра пришла, но увидев у ее ног подойник, догадался: Ляля!

«Вот она, еще одна твоя забота!» — мысленно сказал сам себе, подходя к девочке.

Она поднялась ему навстречу — так похожа фигурой на Таню! И глаза мамины — вопрошающие. На ее круглом личике Оленич искал черты Гордея Криницкого и не улавливал их. В глазах — любопытство, ожидание, настороженность. Наверное, Ляле хотелось узнать правду, но она боялась ее. Представил сейчас на этом месте Гордея, и сердце зашлось: сирота, забытая самыми родными, еще и не знающая, что такое родство, что означает, когда рядом близкий человек, которому можно довериться и с которым чувствуешь уверенность и спокойствие? Невольно слезы навертываются на глаза.

— Здравствуйте, Андрей Петрович, — остановилась в шаге от него, замялась, не зная, как вести себя. — Мне сегодня тетя Варя рассказала о маме и об отце. Мне даже не верится… Правда, что есть отец?

— Да, правда.

— Может, он и не считает меня за свою дочь? Вот выросла, а он и не показался…

Ляля чуть-чуть не заплакала — голубые глаза блеснули слезами, заморгали. Девочка даже отвернулась. Роман упрекнул ее:

— Лялька, чего выдумываешь? Кто б говорил о нем, если бы он не признал тебя? Ну, ладно, вы тут разговаривайте, а я съезжу к отцу в гараж. Через час заеду за тобой, на ферму отвезу.

Ляля словно не слышала и головы к нему не повернула, она вся была во власти таких необычных размышлений и таких волнующих чувств.

— Роман правильно говорит, — успокоительно произнес Оленич, грустно улыбнувшись. — Как отец мог отказаться от тебя, если он даже не знал о твоем существовании?

— Но почему? Почему? — встрепенулась девочка. Это было так неожиданно и так непонятно, что у нее даже глаза сразу просохли и брови взметнулись кверху.

Оленич хотел было сказать, что ее мать и отец не успели узаконить свои отношения, что Татьяна Павловна, ничего никому не объяснив, уехала, но в последнее мгновение сдержался: ей было бы горько осознать, что так сложилась ее жизнь. И тут же подумал: «А ты сам как поступил? Бросил женщину при своих интересах, даже не оформил брак. Что она теперь думает о тебе? А вдруг она в положении?» Это так глубоко взволновало его, что он, разговаривая с девочкой, проявляя участие в ее судьбе, ощущал угрызения совести.

— Видишь ли, Ляля, между людьми иногда возникают непредвиденные обстоятельства, и разлука бывает необходимой, неизбежной…

— Ну, какие у них были обстоятельства? — На него смотрели большие, по-детски чистые и невинные глаза.

— А вот это нам с тобой и предстоит узнать.

— У вас есть его фотография?

— Карточка имеется. Правда, на ней трое — твой отец, Гордей Михайлович, его сестра Людмила Михайловна и я собственной персоной. Так сказать, семейная фотография.

— Покажите, пожалуйста. Интересно посмотреть.

Фотография, сделанная Эдиком на вечере у Криницких, неожиданно оказалась кстати: Ляля впервые увидит отца. Оленич пригласил Лялю в дом. Ему хотелось поговорить с ней откровенно и доверительно, понять, чем живет девочка, к чему стремится, какие у нее интересы. В комнате посадил к столу, поставил вазочку с конфетами.

— Бери, не стесняйся. Мы ведь с тобой в какой-то мере родственники.

— Да? Здорово! А кто я вам?

— Я женат на сестре твоего отца, то есть на твоей тетке. Значит, ты мне племянница.

— А вы мне дядя? А тетя приедет?

— Непременно. Как же иначе?

Сказав это, Андрей тут же решил: надо вызвать Люду. А заодно и Гордея. Пусть встретится с Лялей и сам с нею объяснится.

Девочка долго смотрела на фотографию, неожиданно спросила:

— Неужели он такой надменный и строгий? Или это только кажется? Может, я буду бояться его?

— Что ты, что ты, Ляля! — воскликнул озадаченный Андрей Петрович. — Да, он строгий: военный, полковник. Но как человек — общительный и добрый. Поверь мне. Когда ты его увидишь, то поймешь…

— Я увижу его? — дрогнувшим голосом спросила она.

И вдруг Оленич заметил, как у нее округлился подбородок, как поджались по-волевому губы. Это же приметы Гордея! И высокий лоб, и гордый поворот головы! Оленич почувствовал какое-то нежное чувство к этой девочке, и в его сердце уже нашлось для нее место.

Ляля подняла на него глаза:

— Разрешите взять домой фотографию? Я верну ее.

— Ну, конечно, что за вопрос! Да, послушай, Ляля, у меня к тебе есть разговор. Но он требует доверия, дружбы. Считаю дружбу и доверие, честные отношения самыми лучшими отношениями между людьми. Ты меня понимаешь? Пройдет время, возможно, нам с тобой придется много пережить и испытать — вокруг нас такие разные люди, так много еще зла и несправедливости! А мы с тобой должны сохранить достоинство. Иначе и жить будет невозможно. Согласна?

— Такие необычные слова говорите! И как я могу не согласиться, если вы говорите о том, о чем я думаю?

— Тогда послушай: я хочу помочь одному человеку. Может, и не только ему одному, а и тем, кто дружит с ним, кто его уважает. Дело в том, что я теперь работаю в сельсовете и занимаюсь приписниками и допризывниками, буду стараться помочь им лучше подготовиться к службе в армии. Так вот, я слышал, что хотят сообщить в милицию и объявить розыск одного хлопца. А сельсовет воспротивился, чтобы парня возвращали в село в сопровождении милиции. Ты знаешь, что я говорю о Степане Потурнаке?

— Да, — тихо проговорила девочка. Потом вдруг воскликнула, почти крикнула: — Да почему они обязательно должны его вернуть? Да еще с милицией?

— Понимаешь, он еще несовершеннолетний. Он должен где-то жить, учиться, воспитываться, не бродяжничать. Тут такая штука, что закон прав, и ему надо подчиняться. Ну, и еще я тебе открою уже свой секрет: задумал я его направить на учебу в школу механизации. Через год вернется трактористом, а там получит паспорт и станет полноправным гражданином, и никто тогда ему не указ — где жить и что делать. Пойдет в армию, возмужает.

— Это было бы хорошо, — согласилась Ляля и доверчиво посмотрела на своего нового друга и родственника, — да здесь ему нельзя. Учиться в школе директор не разрешит, а дома через это ему жить невыносимо. Оксана Латова мне сказала, но просила никому не говорить, где он. Но вам скажу: он у двоюродного дяди в селе Чайковка, возле Днепра. Степа хвастал, что будет ловить рыбу, продавать, а как соберет денег, так поедет в город учиться. А может, работать, как получится.

«Ах, дети, дети! Как они хотят быстрее стать самостоятельными! — думал Оленич, слушая рассказ Ляли. — Но разве мы не такими были? Ты сам не рвался в пулеметчики в шестнадцать лет? Может, и им кажется героической романтикой Отечественная война, как моему поколению гражданская?»

Как военный, он считал, что на этой почве произрастает мужество, жажда подвига, поэтому ему хотелось бы, чтобы и Степан Потурнак почувствовал тяготение к военной службе. Впрочем, школа механизации и специальность тракториста ведут прямо в танковые войска.

Со двора донесся сигнал мотоцикла: это приехал Роман. Ляля тут же подхватилась:

— Ой, я так рада, что встретилась с вами! Еще бы посидела, но — слышите? — зовет. Опаздываю на вечернюю дойку. До свиданья, дядя Андрей!

Почти следом за ней вышел и Оленич. Энергично работая костылями, направился к центру села. Почтовое отделение еще работало. Он отправил телеграмму Людмиле: «Милая Люда! Чувствую себя отлично. Срочно приезжай, не могу без тебя. Нежно целую, твой муж Андрей».

И сразу же дал вторую телеграмму: «Дорогой мой друг и брат Гордей! Прости, что забираю лучшую твою помощницу. Советую забрать дочь. Тебе необходимо побывать здесь и решить все с Лялей. Она прелесть! Обнимаю тебя, Андрей».