"Григорий ДАНИЛЕВСКИЙ. ЖИЗНЬ ЧЕРЕЗ СТО ЛЕТ" - читать интересную книгу автора

рискуете: теперь здесь правит Людовик Бонапарт - его агенты увидяту вас эти
монеты, вы еще насидитесь в полиции, вас осудят и вышлют.
- Это уже мое дело,- серьезно и сухо ответил армянин.
Он раздул принесенную с угольями жаровню и взял в руки серебряный, с
финифтью, изящного и странного вида ящичек. Из ящичка он вынул несколько
зерен. Зерна были черные, блестящие, точно выточенные из агата.
- Эти пилюли, - произнес с важностью и даже благоговением армянин,- вы
примете, если на это решились, одну за другою... Вот ровно семь пилюль, -
вы проглотите их и, проспав здесь семь дней, ровно столько же дней
проживете в следующем веке... Понятно ли вам? Но еще одно условие, - не
мое, а тех, кто оставил нам эти зерна.
- Какое? говорите скорее: не мучьте, не томите, у меня точно лихорадка...
- За каждый день жизни в том земном веке, то есть через сто лет,- вы
одним годом менее проживете в этом свете, или веке... Условие - извините -
не шуточное, и я вас о том предупреждаю... Подумайте прежде, чем решитесь
заснуть.
- Давайте ваши пилюли, я решился! - ответил, покраснев, Порошин. - Не
хочу откладывать, давайте теперь же. - Порошин взял пилюли.
Армянин помог гостю переодеться в принесенное "будущее платье", причем
услуживал ему с отменною любезностью. Незаметно вошедшая в это время жена
армянина полуспустила гардины на окна, переставила некоторую мебель и
бросила на уголья жаровни какую-то нежнопахучую, янтарного цвета, смолу. В
комнате мгновенно стал распространяться необъяснимый, томительно-сладкий,
опьяняющий запах.
- А что это за надписи на обороте монет? - спросил он хозяина. - С какой
стати во Франции будут чеканить на национальных деньгах подобные азиатские
письмена?
- Это все вы узнаете сами, проглотив последнюю из пилюль,-
вежливо-сдержанно ответил восточный маг.
Порошин взял на ладонь поданные зерна, поглядел на них с секунду и быстро
проглотил их одно за другим. Армянин указал ему на ключ в двери, стакан и
воду в графине, также вежливо откланялся и вышел с женой.
"Посмотрим, - подумал Порошин, замыкая за ними дверь.- И уж если надуют,
я не пощажу их, обо всем напечатаю в газетах..."
Он подошел к столу, выпил залпом стакан воды и взглянул на площадь Трона
в окно. Наступал вечер. Солнце золотило крыши домов, колонны с бюстами
королей, фонтан и ветви старых каштанов.
Непонятная, чарующая нега стала охватывать Порошина. "Нет! не поддамся!
даже вовсе не засну и посмотрю, что будет!" - сказал он себе, принимаясь
ходить по мягкому, пестрому ковру небольшой, уютной горенки.
Долго ли так ходил Порошин, улыбаясь предстоящему испытанию и думая о
своей решимости наблюдать, - этого он впоследствии не помнил. Подойдя к
окну, он опять взглянул на площадь и потер глаза: площадь Трона как бы
застлало туманом. Порошин присел на кушетку, склонил голову. "Да что же это
со мною? - мыслил он. - Я как будто дремлю!" Он почувствовал, что,
одолеваемый неудержимой наклонностью заснуть, он ложится, протягивает ноги
и против воли дремлет, даже засыпает.
..."Нет, черт возьми, не засну! Не засну, ни за какие блага на свете!" -
сказал себе Порошин, усиливаясь выбиться из сладких, охвативших его грез,
усиливаясь не покориться им и встать.