"Лев Тимофеев. Поминки (Маленькая повесть) " - читать интересную книгу автора

устав ворочать в сознании пудовые словосочетания, он начал задремывать и
только силой воли заставлял себя не спать и слушать, - пусть хотя бы с
пятого на десятое.
Пробродин читал что-то вроде этнографических зарисовок о деревенской
жизни (вернее, о жизни слободской: он был родом из северопрыжской
пригородной слободы; впрочем, тогда и Прыж был не городом, а селом) более
чем полувековой давности, времен его ранней-ранней юности: о молодежных
посиделках, кулачных боях, престольных праздниках, ритуале проводов в армию
и прочих отчасти трогательных, отчасти диких сельских обычаях, теперь,
однако, навсегда канувших в историю.
Сюжеты, конечно, колоритные, но тысячу раз уже описанные
профессиональными этнографами - куда более обстоятельно и на более обширном
материале. Пробродин, который всегда тщательно следил за литературой такого
рода, выписывал и просматривал все новинки, не мог этого не знать. Что же за
охота в тысячу первый раз жевать давно пережеванное?
Все, что было в этих очерках действительно оригинального,
пробродинского, - так это совершенно не свойственная научным текстам
возвышенно-восторженная интонация. О сельской жизни, по сути-то своей нищей,
убогой, достойной сожаления, а в ХХ веке, может быть, даже и постыдной для
такой великой страны, как Россия, говорилось с высоким пафосом, и подавалась
она чуть ли не как идеал бытового обустройства и нравственной чистоты. Хотя
на самом-то деле речь иногда шла о совершеннейшей дикости. Даже в утомленном
сознании
Митника, например, ярко запечатлелся сентиментальный, можно сказать,
любовный рассказ о том, как в избе, нанятой для посиделок, девушки, сидя по
лавкам, по очереди склонялись головами на колени друг другу и вычесывали,
выбирали друг у друга вшей из волос. Митник представил себе этих невест, и
его передернуло от отвращения. "И ведь в гости так приглашали: "Приходи,
чайку попьем, поищемся", - смеясь, прочитал Пробродин и поверх очков победно
посмотрел на слушателя. -
Тебе интересно? Или ты спишь?" Митник открыл глаза и показал большой
палец. "Терпи, - весело сказал Пробродин, - кроме тебя мне здесь некому
читать и посоветоваться не с кем".
Некоторое время Митнику удавалось держать глаза открытыми, но слушал он
все равно вполуха и, глядя на увлеченно читающего Пробродина, вдруг спокойно
подумал, что, может быть, видятся они в последний раз, потому что Федор
скоро умрет. Сколько ему еще отпущено - год, полтора? Вряд ли больше. Нет
никаких сомнений, что он болен - и болен серьезно: его всегда загорелое
энергичное лицо в последнее время сделалось болезненно желтым, одутловатым,
щеки чуть отвисли.
Что там - печень? Почки? И язык время от времени стал заплетаться, чего
прежде никогда не бывало даже после хорошей выпивки. Правда, при теперешней
встрече, когда Митник спросил его о самочувствии, он ответил бодро, как
отвечал всегда прежде: "Что я, - дурак, чтобы болеть?" - и засмеялся своим
особым заливистым, пробродинским смехом, высоко при этом вскидывая голову.
Но Галя еще перед ужином, сдерживая слезы, успела потихоньку сказать
Митнику, что Федор недавно ездил в Вологду на онкологическое обследование, и
хотя результаты еще не известны, но ясно, что операция, которую он перенес
прошлой осенью, проблем не решила. "Он сказал, что никуда больше не поедет,
не хочет лечиться", - прошептала Галя...