"Теофилис Тильвитис. Путешествие вокруг стола " - читать интересную книгу автора

вызвал всех необходимых чиновников. В спешном порядке был заготовлен приказ,
по которому Валериенас Спиритавичюс, пользуясь его же выражением, слетел с
должности, как тюфяк с печки, и получил другую должность - инспектора
баланса. Сия административная операция больно ударила по Спиритавичюсу: он
лишился значительной части своего месячного жалованья и, что особенно важно,
был переведен в третьеразрядные деятели независимой Литвы.
Хотя Спиритавичюс, как он сам говаривал, был стреляный воробей и прошел
в жизни огонь, воду и медные трубы, - несчастье потрясло его до глубины
души. Оно свалилось на голову, как гром среди ясного неба. Всегда
энергичный, остроумный, Спиритавичюс на шестом десятке вдруг оскудел духом,
поблек и пустился в рассуждения о несовершенном устройстве вселенной, о
несправедливостях, которые терзают мир со времен Адама и Евы, о божьих карах
за грехи человеческие. Если напивался, то плакал или смеялся сквозь слезы,
тяжко вздыхал, хватался за сердце либо надолго погружался в молчание, не
желая никого видеть.
- Шабаш! - твердил Спиритавичюс, приходя домой.
- Шабаш! - вскрикивал он, просыпаясь среди ночи и до смерти пугая
супругу.
Шли дни. Тянулись недели. Бежали месяцы. Спиритавичюс постепенно свыкся
со своим положением. С каждым днем он все больше вникал в порученные ему
обязанности, которые, как человек дальновидный, быстро раскусил и понял.
- Не так уж страшен черт, как его малюют. То-то и оно, ребята! -
разглагольствовал перед чиновниками Спиритавичюс, подняв руку и шевеля
мягкими, удивительно гибкими пальцами. - Мы еще поработаем во славу
родины... Не правда ли, господин Бумбелявичюс?
- А как же, господин директор! Мы господина директора хорошо знаем. Все
мы под вами ходим...
Чиновники инспекции от души переживали постигшее его несчастье. Они
утешали Спиритавичюса, успокаивали, жалели и в то же время не скрывали своей
радости, считая, что судьба вознаградила их, еще более приблизив к его
особе. Вскоре они нащупали слабую струнку своего шефа, научились смягчать
взгляд и приводить в ликование его любвеобильное, отеческое сердце. Из
глубочайшего уважения и не без расчета они по-прежнему величали
Спиритавичюса директором. Это действовало на него лучше всякого лекарства,
вселяло в душу надежду, зажигало искорки в глазах, придавало юношескую
живость движениям, просветляло лицо. Спиритавичюс подпрыгивал, как ребенок,
и восклицал:
- Мы еще посмотрим, ребята! То-то и оно... Хе-хе-хе!.. На свете нет
ничего невозможного! Кто это сказал, господа? На-по-ле-он! - он потрясал
выброшенной для приветствия рукой. - Посмотрим еще, то-то и оно...
В стенах инспекции Спиритавичюс навсегда остался директором.
Администратор выдающихся способностей, талантливый начальник,
начальник-практик, начальник-романтик, если угодно, начальник-философ, он
был покорнейшим слугой власти. Любая власть, - говорил Спиритавичюс, - от
бога. И потому он боготворил ее, гордился ею, по всякому поводу твердил,
что, приди к власти сам сатана, он и тогда служил бы ей, хоть и на должности
регистратора в дьявольской канцелярии. Как незаменимый винтик
государственной машины, он чурался политики, ему чужды были общественные
интересы, культура казалась чем-то смутным, туманным; отправляясь в туалет и
заметив в руках рассыльного газету, он громогласно изрекал: