"Василий Тихов. О том, как дедушка Карпа колдуном был ("Страшные сказки")" - читать интересную книгу автора

задумал, довершить надобно. Иначе смерть тебе мученическая будет. Завтра
в то же время приходи. Только там ещё парнишечка будет, Гриша, ты уж его
наперёд себя пропусти. Но смо-отри, на сей раз тебе спуску не будет.
Ушёл Колян и дверью так хлопнул, что окна сдребезжали. Завила кручина
тяжкая дедушку мово. Струмент в руки возьмёт - он на пол валится, упряжь
чинит - игла пальцы колет. Ни дела, ни работы. Баба вкруг его целый день
крутится, чует неладное.
- Ты бы к батюшке сходил, исповедался, может, полегчает? Или вон с
детишками поиграйся, а то каверзят друг дружке. Может, оно и не так всё
обернётся?
- Молчи, дура! Знай своё место!
Ушла баба на женскую половину, на лавку села, а всё одно мозолится -
жалко мужика. Христианская ведь душа, а вон как мается.
Вот уж и вечер. У деда перед глазами Николай Бенедиктович стоит,
пальчиком грозит. Хочет дед глаза отвесть, али повернуться, а не может: в
пальчике том необоримая сила заключена. Как верёвками его опутало, - ни
встать, ни сесть толком. Полночь пробило, пошёл Карпа к бане. Огородами
крался, аки тать в нощи. Стыдобушка! По своей-то деревне крадом. Они,
вишь, широко привыкли ходить по своей-то по улице. И жили широко, на
полные свои способности. А тут, как курёнок общипанный. Идёт дед и
страшно ему, жутко. Собаки, говорит, где-то завыли, чуть штаны не
испачкал. Про ту огненную вспомнил. Так до бани и добрёл. А там, и верно,
парнишечка стоит, Гриша, мнётся. Ну, может, и не углан уже, а просто
худобушка. Деда увидел, чуть в крапиву не сиганул.
- Мы, - говорит, - так не договаривались. Пущай Николай
Бенедиктович сам приходит.
Насилу дед его успокоил. А уж полночь минула, пора бы Грише и
поторапливаться. Зашарил он за пазухой, крестик с гайтана рванул, в ружьё
забил и - в баню, как в воду студёную. Слушает дед, что ж дальше-то
будет. Грохнуло за дверью, смяргал кто-то, и тихо стало, только ангелы
Господни что-то молитвенное выводят. Дверь в сторону поехала, вышел из
бани Гриша, бормочет что-то. Мимо деда, как мимо стенки прошёл. Глянул
Карпа ему в спину, а парень с затылка аж светится.
Тогда Гриша с полгода ходил, как шальной, ни с кем слово не вымолвит.
Потом уж только рассказывать стал.
- Зашёл я в баню, - говорит, - в угол ружьё нацелил, зажмурился и
жахнул. Высунулась тут морда собачья из каменки, жаром страшным оттуда
потянуло, а в углу вроде как засветлилось что-то. Вгляделся, а это
Христово распятие. Вот как оно из угла показалось, собака смяргала и
пропала. А распятие всё на меня и на меня надвигается. Иисуса до каждой
жилочки видно, тернии прямо в лоб высокий впились - кровь капает. Стал я
кровушку с чела стирать, а он губы по-доброму так скривил - улыбается.
Однако ж видно, что совсем замучился человек - губы спеклись, рёбра все
наружу торчат, а дыхания уж и не слышно почти. Как волна тёплая у меня по
телу прошла, благодать опустилась. Тут и ангельское пение началось. И
выходит из угла Матерь Божия в прозрачных одеждах и ласково так меня по
темечку гладит. Рука у неё лёгкая, невесомая. "Иди, - говорит, - с
Богом". И вот я пошёл, и пошёл, и пошёл...
Много он ещё такого рассказывал, однако батюшка его не залюбил
изрядно.