"Абрам Терц. Голос из хора" - читать интересную книгу автора

гребенка - не гребенка, платок - не платок, а нечто, на взгляд лилипутов,
невообразимое, не поддающееся постижению и потому растянувшееся страницами
увлекательной фабулы. Открытие Свифта, принципиальное для искусства,
заключалось в том, что на свете нет неинтересных предметов, доколе
существует художник, во все вперяющий взор с непониманием тупицы. "Понятно!
давно понятно!" - раздаются вокруг голоса.- " Это же просто ножницы! чего
тут рассусоливать? " Но художник не может и не должен ничего понимать.
Название "ножницы" ему неизвестно. Отступя на пару шагов и продолжая
удивляться, он принимается их описывать в виде загадки: "Два конца, два
кольца, а посередине гвоздик". Взамен понимания, вместо ответов - он
предлагает изображение. Оно - загадочно.
Но задавая загадки, Свифт сохраняет кислую мину в ожидании, когда они
захлопнутся, как капканы. В переделку им были пущены не часики с гребешком,
но человек как таковой с его исконными свойствами. Все попало под удар
переменных измерений, под губительные лучи той теории относительности, что
вдохновила нашего пастора на дерзкую вивисекцию и не оставила камня на камне
от подопытного кролика (еще тогда, еще на заре современной цивилизации...).
Рабле воздвиг, соорудил человека до облаков - Свифт, идя следом, человека
разрушил.
В нем сказался естествоиспытатель, с академическим бескорыстием
рассекающий лягушку и крысу, ганглии короля и мошонку висельника. Недаром
свифтовская проницательность предвари-ла учение Дарвина о человеке из
обезьяны, искусственные спутники и кибернетический ступор. В его сарказмах
над учеными (раздувание собаки и прочее) сквозит высокая нелюбовь
профессиона-ла к недоучкам. Из писателей вряд ли кто сравнится с ним в
научном анализе, а педантизм в постановке опыта достигает у него
фармацевтической дистилляции. Свифт подсчитывает и вымеряет с точностью до
дюйма, до унции, изготовляя препарат длинноногого лилипута. (Ему б
гомункулюса выводить, ему бы пузыри биохимии...)
Рядом с другими персонажами Гулливер бесхарактерен. Он лучше прочих
подходит под рубрику человека вообще. Что скажешь о нем, кроме того, что это
Ноmо-sарiеns, лишь по-разному облученный критериями среды? Но те же перемены
в предлагаемых условиях опыта лишают Гулливера надежности и постоянства. Он
мал по сравнению, он велик по сравнению, он чист по сравнению и не чист по
сравнению, он человек по сравнению и нечеловек по сравнению. Среди лилипутов
великан, среди великанов лилипут, среди гуигигимов зверь, среди людей
лошадь.
Что сохранится в итоге этих операций на огромном Прокрустовом ложе
вселенной? какие еще верования, законы, привычки, статуты? Даже мечта о
бессмертии обернулась позором. Даже тоска по родине, влечение к себеподобным
побеждены и рассеяны нескрываемым отвращением. Что утерял, кого забыл
человек, став Гулливером, куда бежать ему, на что надеяться под взглядом
Свифта? Тот из Гулливера сделал вывод: человек - фикция, человек -
мнимость...
Но такого же Гулливера, спасая от треволнений свободы, Даниель Дефо
посадил на необитае-мый остров. Дефо возвратил человека к среднему росту, к
существованию обывателя, вернул ему рассудок, семейственность,
собственность, благополучие, утраченные в приключениях с другими авторами.
Он вынудил его к нормальному образу жизни путем жестоких ограничений, лишив
человека возможностей выскочить из себя, сбежать от необходимости жить "как