"Тициано Терцани. Еще один круг на карусели " - читать интересную книгу автора

Конечно, Запад добился больших успехов в изучении человеческого тела.
Но, честно говоря, меня всегда обескураживает то, что наша медицина
базируется на анатомии, на расчленении трупов, и я порой спрашиваю себя,
можно ли понять тайну жизни, изучая мертвецов? Но Запад совершенно не
продвинулся вперед, скорее даже отступил в познании незримого, неосязаемого,
невесомого. Того, что поддерживает жизнь в теле, связывая его с остальными
формами существования, и делает его частью природы. Психоанализ и психология
еще только скользят по поверхности этого "незримого", словно робея перед
великой тайной, к которой ни одна наука - именно в силу своей природы -
никогда не сможет подступиться.
Поэтому у медицинских научных исследований нет другого пути, кроме как,
пренебрегая целым, пытаться проникнуть в частное, переходя от малого к еще
меньшему. Но почему бы не представить себе другое исследование,
необязательно строго научное, которое бы двигалось наоборот: от малого к
большому?
Не оттого ли, что неосознанно я хотел видеть в своей болезни нечто
большее, чем просто проблему с осатаневшими клетками, или потому, что мне
хотелось найти какое-то решение, не связанное с "испорченным переключателем"
моей ДНК, я оказался в Гималаях, в хижине, сложенной из камней, обмазанных
глиной. И там с легким сердцем, без желаний, без честолюбивых стремлений,
пребывая в мире с самим собой, я увидел, как в небе забрезжили первые
солнечные лучи нового тысячелетия. Я глядел на этот рассвет, будто в первый
день Творения, а тем временем самые высокие в мире вершины выплывали из
вселенской тьмы, чтобы вспыхнуть розовым огнем и одарить меня надеждой в
этом вечном чередовании рождения и смерти.
Целыми неделями, когда сияло весеннее солнце или метровым слоем снега
заваливало вход, а дубы и рододендроны стояли как ледяные гиганты, я
наслаждался гостеприимством восьмидесятилетнего мудрого индийца, который был
поглощен единственным - размышлением о смысле жизни. Когда-то он был знаком
со всеми великими учителями своего времени, а теперь живет там в
одиночестве, будучи убежденным, что истинный великий Учитель внутри каждого
из нас. По ночам, когда тишина становится такой осязаемой, что можно
услышать ее таинственный гул, он встает, зажигает свечу и садится перед ней.
Так он проводит час-другой. Чем же он занят в это время?
- Пытаюсь быть самим собой, - ответил он мне. - Расслышать мелодию.
Время от времени после прогулки по лесу по следу леопарда, который
как-то ночью съел его сторожевую собаку, он поднимался ко мне по деревянным
ступенькам, и я на маленькой газовой плитке кипятил воду из ближайшего
родника, чтобы заварить две чашки китайского чая, запасы которого у меня
всегда с собой.
- Силы видимые и невидимые, осязаемые и неосязаемые, мужские и женские,
темные и светлые - словом, все силы Вселенной сообща устроили так, чтобы мы
с тобой в этот час могли сидеть здесь у огня и пить чай, - говорил он
посмеиваясь, и смех этот сам по себе уже дарил радость. То и дело цитируя
Плотина и Боэция, Упанишады, строку из "Бхагавадгиты", Вильяма Блейка или
какого-нибудь суфийского мистика, он углублялся в одну из своих
оригинальнейших теорий об искусстве и музыке или признавался в своем
"первородном грехе": в том, что для него "быть" всегда было куда важнее, чем
"делать".
- А мелодия? - спросил я его однажды.