"Владимир Тендряков. Чудотворная" - читать интересную книгу автора

Родька с разочарованием и недоумением ее разглядывал, поворачивал перед
собою то на одну, то на другую сторону. На прокопченно-грязной стороне он
разглядел два глазных белка: на доске кто-то был нарисован. Спустившись к
воде, Родька старательно вымыл доску ладонью. Доска мокро заблестела, но
темные краски от этого проступили лишь чуть-чуть отчетливее. По-прежнему не
столько сами черные глаза, сколько белые глазные яблоки с какой-то угрюмой
нелюдимостью уставились мимо Родьки.
Постепенно Родька разглядел, что глаза и едва проступившая бородка
соединялись длинным, прямым, как тележный квач, носом. Разглядел Родька все
лицо - вытянутое под стать носу, узкое, с двумя резкими морщинами от
ноздрей, разглядел полукружие над головой и понял: он просто-напросто нашел
икону.
Невелик клад. Такого добра у бабки целый угол. Но находка есть находка,
какая бы она ни была, ею стоит похвастаться.
Родька свернул удочку, взял под мышку икону, направился к селу, домой.


2

Мать и бабка были за домом, возились на усадьбе.
Бабка, со сбившимся на голове платком, с сердитым лицом, вцепившись
жилистыми руками в ручки плуга, пахала. Родькину бабку звали по селу
Грачихой. Ей давно перевалило за шестьдесят, но всю мужскую работу по дому
делала только она. Обвалится столб у калитки - бабка бралась за топор, кляня
непутевого муженька своей дочери, и, призывая господа бога, святую деву
богородицу, обтесывала новый столб. Бабка сама возила из лесу дрова, сама
косила, сама таскала на поветь сено, сама пахала. Родькину мать, свою дочь,
тоже не жалующуюся на здоровье, звала "жидкой плотью", постоянно ворчала:
"Умру, похороните - расползется дом, как прелый гриб". Высокая, костистая,
поглядеть спереди - широка, словно дверь, сбоку - плоская, как доска; лицо
тоже широкое, угловатое, с мослаковатыми крутыми скулами; над ними в сухой
смятости перевитых коричневых морщин и морщинок неспокойно и цепко глядят
желтые глаза. Сейчас бабка навалилась на плуг, неуклюже переступает
огромными сапожищами по пахоте, покрикивает на лошадь:
- Н-но! Наказание господне! Шевелись, недоделанная! Обмою хребтину-то!
Мать Родьки, повязав платок так низко, что он почти закрывал глаза -
жалела лицо, прятала от солнца, - собирала с распаренной, улежавшейся за
зиму пахоты прошлогодние картофельные плети, сваливала их в разложенный
костерчик. Сопревшие под снегом, не совсем еще высохшие плети горели плохо,
по усадьбе тянулся сизый вонючий дым.
К Родькиной матери от старой Грачихи перешло скуластое лицо да зеленый
прищур глаз сквозь белесые ресницы, но и скулы уже не так круто выпирали и
лицо без угловатостей, кругло, со сдобной подушечкой под мелким подбородком;
даже намека нет на бабкину худобу: плечи пухлы и покаты, старенькая,
выцветшая юбка трещит на бедрах. Куда больше от бабки перепало внуку. Пусть
хрупки плечи, но даже сейчас под стареньким ватником чувствуется их
разворот, лобастая крупная голова лежит на них почти без шеи, цевки рук
тонки, зато ладони широкие, плоские, короткопалые. Теперь вот обхватил ими
широкую доску, расставил ноги в разбитых сапогах, голова склонена лбом
вперед, на нижней губе болячка (застудил, на реке пропадая) - сбитенок, с