"Владимир Тендряков. Хлеб для собаки" - читать интересную книгу автора

ангельское лицо!..
Как она узнала о хлебе? Нюхом? Колдовством?.. Я не понимал тогда, что
не я один пытался подкормить ссыльных куркулей, что у всех простодушных
спасителей было красноречиво воровское, виноватое выражение лица.
Устоять перед страстью Отрыжки, перед ее развеселым подмигиванием,
перед скомканной грязной тряпицей я не мог. Я отдал весь хлеб с ломтиками
сала, оставив вместе с банкой тушеной картошки только один кусок.
- Это я обещал...
Но Отрыжка пожирала сорочьими глазами консервную банку, трясла пыльной
шляпкой с перышком, стонала:
- Мы гибнем! Мы гибнем! Я и мой сын - мы гибнем!..
Я отдал ей и картошку. Она засунула банку под кофту, жадно блеснула
глазом на оставшийся в моей руке последний ломоть хлеба, дернула головой эх,
спляшу! - еще раз подмигнула щекой, пошла прочь, накрененная набок, как
тонущая лодка.
Я стоял и разглядывал хлеб в руке. Кусок был мал, завожен в кармане,
помят, а ведь я сам позвал - приходи на пустырь, я заставил голодного ждать
целые сутки, сейчас я ему поднесу такой вот кусочек. Нет, уж лучше не
позориться!..
И я с досады - да и с голода тоже, - не сходя с места, съел хлеб. Он
неожиданно был очень вкусен и... ядовит. Целый день после него я чувствовал
себя отравленным: как я мог - вырвал изо рта у голодного! Как я мог!..

А утром, выглянув в окно, я похолодел. Под окном у нашей калитки торчал
знакомый слон. Он стоял, облаченный в свой необъятный кафтан цвета
свежевспаханного поля, сложив жабьи мягкие руки на тучном животе, ветерок
шевелил грязный мех на его казацкой шапке, - недвижим и башнеподобен.
Я сразу почувствовал себя гадким лисенком, загнанным в нору собакой. Он
может простоять до вечера, может так стоять и завтра и послезавтра, спешить
ему некуда, а стояние обещает хлеб.
Я дождался, пока мать ушла из дому, забрался в кухню, отвалил от
буханки увесистую горбушку, достал из мешка десяток крупных сырых картофелин
и выскочил...
У пахотного кафтана были бездонные карманы, в которых, наверное, могли
бы исчезнуть все наши семейные запасы хлеба.
- Сынку, нэ вирь подлой бабе. Немае у нэй никого. Ни сына нэма, ни
дочкы.
Я и без него об этом догадывался - Отрыжка обманывала, но попробуй
отказать ей, когда стоит перед тобой изломанная, подмигивает щекой и держит
в руке грязную тряпицу, чтоб промокнуть глаза.
- Ой, лыхо, сынку, лыхо. Смэрть и та грэбуе... Ой, лыхо, лыхо. - Сипло
вздыхая, он медленно отчалил, с натугой волоча пышные ноги по занозистым
доскам поселкового тротуара, обширный, как стог, величественный, как
обветшалый ветряк. - Ой, лыхо мни, лыхо...
Я повернулся к дому и вздрогнул: передо мной стоял отец, на гладко
выбритой голове играет солнечный зайчик, тучновато-плотный, в парусиновой
гимнастерке, перехваченной тонким кавказским ремешком с бляшками, лицо не
хмурое и глаза не завешаны бровями - спокойное, усталое лицо.
Шагнул на меня, положил на мое плечо тяжелую руку и надолго загляделся
куда-то в сторону, наконец спросил: