"Владимир Тендряков. Хлеб для собаки" - читать интересную книгу автора

ни единого слова.
Мать приказала:
- Вот кувшин - за квасом в столовку сбегай. И быстро мне!
Делать нечего, я принял из ее рук стеклянный кувшин.
Сквозь калитку на волю я проскочил беспрепятственно, не вялым слонам и
не еле ползающим шкилетиикам перехватить меня.
Я долго толкался в столовке-чайной, покупал квас. Квас был настоящий,
хлебный - никак не витаминный морс, - потому продавался не каждому, кто
захочет, а только по спискам. Но торчи не торчи, а возвращаться надо.
Они меня ждали. Все лежачие сейчас торжественно стояли на ногах.
Каскады заплат, медь кожи сквозь прорехи, зловещие оскалы заискивающих
улыбок, знойные глаза, безглазые физиономии, тянущиеся ко мне руки, тощие,
как птичьи лапы, круглые, как мячи, и надтреснутые, шершавые голоса:
- Хлопчик, хлебца...
- По крошечке...
- Помираю, ма-а-альчик. Перед смертью куснуть...
- Хошь, руку свою съем? Хошь? Хошь?..
Я стоял перед ними и прижимал к груди холодный кувшин с мутным квасом.
- Хле-ебца-а...
- Корочку...
- Хошь, руку свою?..
И вдруг со стороны, энергично тряся пером на шляпке, налетела Отрыжка:
- Молодой человек! Молю! На коленях молю!
Она действительно упала передо мной на колени, заламывая не только
руки, но и спину и голову, подмигивая куда-то вверх, в синее небо, господу
богу.
И это была уже лишка. У меня потемнело в глазах. Из меня рыдающим
галопом вырвался чужой, дикий голос:
- Ухо-ди-те! Уходи-те!! Сволочи! Гады! Кровопийцы!! Уходите!
Отрыжка деловито поднялась, стряхнула мусор с юбки. Остальные, разом
потухнув, опустив руки, начали поворачиваться ко мне спинами, расползаться
без спешки, вяло.
А я не мог остановиться, кричал рыдающе:
- Уходи-те!!
С инструментом на плечах подошли работяги - бородатый, степенный отец с
конопатым, очень серьезным сыном, который был старше меня только на два
года. Сын небрежно двинул подбородком в сторону разбредавшихся куркулей:
- Шакалы.
Отец важно кивнул в знак согласия, и они оба с откровенным презрением
посмотрели на меня, встрепанного, заплаканного, нежно прижимающего к груди
кувшин с квасом. Я для них был не жертва, которой нужно сочувствовать, а
один из участников шакальей игры.
Они прошли. Отец нес на прямом плече пилу, и та гнулась под солнцем
широким полотнищем, выплескивала беззвучные молнии, шаг - и вспышка, шаг и
вспышка.
Наверное, моя истерика была воспринята доходягами как полное излечение
от мальчишеской жалости. Никто уже больше не выстаивал возле нашей калитки.
Я излечился?.. Пожалуй. Теперь бы я не вынес куска хлеба слону, стой
тот перед моим окном хоть до самой зимы.
Мать ахала и охала - ничего не ем, худею, синячищи под глазами... Она